Со средины XVI в. «яд» (или «специфический контагий») стал вытеснять «загнившую пневму» из представлений ученых о причинах повальных болезней. Убедительные доказательства, приводимые контагионистами в пользу «прилипчивого заражения» после каждой «большой чумы», неблагоприятное общественное мнение и сложившаяся противоэпидемическая практика превращали миазматиков в объекты насмешек коллег, и даже, в жертвы судебных преследований властей. И опять мы видим коллизию эпидемиологических представлений. В конце XVI в. по каким-то неизвестным сегодня причинам контагиозность циркулирующего среди людей вируса натуральной оспы уменьшилась. Но по мере стихания оспенной пандемии в XVTI в., т. е. появления детей и взрослых, не перенесших в младенчестве натуральную оспу, все яснее стала видна контагиозность ее возбудителя. Сначала бельгийский врач и теософ-мистик Ван Гельмонт (Joh. Bapt. van Helmont, 1578–1644) пришел к выводу, что «оспа происходит от яда и несет с собою заразу, которой пропитывает кровь и заражает лиц, а особенно детей, окружающих больного». Затем Герман Бургав (Boerhave, 1668–1738) подошел вплотную к современному пониманию заразности оспы. Накопившиеся в XVIII в. «сухие дрова эпидемии», т. е. взрослые люди, восприимчивые к инфицированию вирусом натуральной оспы, вновь сделали возможным ее искусственное распространение с помощью вещей больных людей. Контагионистические взгляды достигли пика своей популярности. Единственное, что тогда сдерживало «сеятелей чумы», так это отсутствие у них в руках самого контагия в виде какого-то вещества, а именно так они себе его представляли.
Локалисты. В средине XIX в. у контагионистического учения вновь появился серьезный конкурент, а если быть точнее в формулировках — он «вернулся». Благодаря накоплению эпидемиологической статистики и работам Макса Петтенкофера (1818–1901) по эпидемиологии холеры, стало развиваться локалистическое (почвенное) учение, имевшее в своей основе взгляды миазматиков на передачу болезнетворного начала. Петтенкофер считал, что почва содержит некий фактор (Y), благодаря которому «холерный зародыш» (X) превращается в «холерный яд» (Z). Он утверждал, что «холерный яд» выходит из почвы вместе с парами, он даже указал на связь холерных эпидемий с понижением почвенных вод (М. Петтенкофер, 1878, 1885).
Тем самым Петтенкофер указал на участие в поддержании и распространении возбудителей инфекционных болезней людей еще каких-то неизвестных факторов, содержащихся в почве. Это его наблюдение нашло подтверждение в трудах других известных ученых того времени (например, Р. Вирхова — в отношении заболеваемости брюшным тифом в Берлине; Н. К. ГЦепотьева — в отношении заболеваемостью чумой в низовьях Волги).
«Овеществленный» контагий. Контагионистическое и локалистическое (миазматическое) учения конкурировали между собой почти до конца XIX в., т. е. до открытия возбудителей холеры, чумы, брюшного тифа, сибирской язвы, туберкулеза и других инфекций. Причем перевес в научных дискуссиях в 1860—1870-хгг. был на стороне локалистов. Открытие же патогенных бактерий в конце XIX в. изменило ситуацию в пользу контагионистов. Бактерии прекрасно «состыковывались» со средневековым учением о контагии. Психологически они воспринимались учеными как тот же контагий, но теперь стало ясно, что это живой организм (contagium vivum), а не «яд», и что его можно получать в большом количестве и изучать в лабораторных условиях. Эти взгляды оказались не менее прочными, чем в свое время взгляды миазматиков. Например, возбудитель сибирской язвы даже в средине 1930-х гг. называли «сибиреязвенным контагием» (см. Н. Г. Олсуфьев, П. П. Лелеп, 1935).
Позиции локалистов были сильно поколеблены, но само локалистическое учение не было разгромлено окончательно. И дело тут не в том, что локалисты не соглашались с доказательствами, приводимыми их противниками в пользу отсутствия в природе какой-то пахучей миазмы, приводящей к болезни. На их стороне, как правило, оказывалась медицинская статистика. Результаты анализа статистических данных, характеризующих динамику, географию, напряженность эпидемических процессов, их пространственно-временные особенности, свидетельствовали в пользу наличия в природе каких-то еще других (кроме «прилипчивого заражения») очень сложных механизмов поддержания и распространения возбудителей инфекционных болезней (см., например, работу Эрисмана Ф. Ф., 1893; и комментарии к книге А. А. Генрици, 2002). Но по мере развития медицинской бактериологии локалистические представления стали считаться учеными умозрительными, так как их сторонники не обладали методическими возможностями для экспериментальной проверки основных своих положений. «Contagium vivum», т. е. выращенный на искусственной питательной среде микроорганизм, стал рассматриваться ими как единственная причина сокрушительных эпидемий.
В начале XX в. о локалистах просто забыли, не потрудившись ответить на вопросы, поставленные теми на основе изучения детальных статистических отчетов об эпидемиях. У исследователей возникли новые интересы, новая положительная мотивация. У них появилась возможность разрабатывать вакцины и сыворотки против возбудителей опасных инфекций и совершенствовать методы их диагностики. Все, а вернее, почти все в эпидемиологии чумы, холеры, туберкулеза, сибирской язвы и других, известных в те годы опасных инфекций, оказалось понятным.
Возвратом к раннесредневековой легенде о распространении чумы кораблями стало учение, появившееся в начале XX в., предписывающее разнос чумы корабельным крысам (подробнее о его первоначальном варианте, объясняющем появление чумы в Марселе в 588 г., см. у Гезера Г., 1867) (рис. 1.5).
Рис. 1.5. «Купец» («The Merchant»)». Цветная гравюра на дереве Ганса Гольбейна Старшего (1460–1524) из цикла «Пляска смерти» («The Dance of Death», 1538). Картина показывает купца, схваченного смертью в благодарность за доставленный товар. Выбор в качестве фона морского порта обусловлен тем, что в те годы именно купеческим кораблям приписывалась основная роль в распространении чумы (The Granger Collection, New-York)
Такие мифы и мистификации подталкивали и стимулировали развитие новой и не афишируемой области научного знания — военной микробиологии. В конце 1920-х гг. во многих странах мира началась подготовка к масштабной бактериологической войне. С позиций учения о «контагии» она казалась технически весьма простой.
К началу XX в. существовало как минимум три «подхода» к осуществлению биотеррора и биодиверсий, а соответственно, и три периода практического применения накопленных в этой области знаний. Мистический — когда отдельные люди, знающиеся с некой высшей силой (боги, жрецы, пророки, колдуны, знахари, шаманы, евреи-врачи и др.), путем выполнения тайных обрядов, произнесения заклинаний и совершения актов колдовства или магии участвуют в распространении моровых болезней. Такое мировоззрение нашло свое отражение в древних поэтических сказаниях (например, «Илиада»), назидательных священных книгах (Ветхий Завет), в ритуальных предметах и обрядах («обереги», молитвы, статуи богов-защитников и др.), а также в деятельности инквизиции. Попытки объяснить развитие эпидемий естественными причинами привели к появлению представлений о «миазме», как о неком материальном элементе, враждебным природе людей и способным вызывать у них болезнь. Обычно миазматическими считали гнилостные запахи и все предметы, их издающие. Отсюда техника первых попыток умышленного распространения инфекционных болезней — забрасывание в стан врага гниющих трупов людей и животных, в том числе «отравление» таким же способом колодцев и небольших водоемов — это миазматический период в истории биотеррора и биодиверсий. Контагионистический период начался во времена «черной смерти» (чумы 1346–1351 гг.). Такое восприятие биотеррора и биодиверсий подразумевает поражение людей путем распространения между ними специфических контагиев, роль которых с конца XIX в. стали играть микроорганизмы — возбудители опасных болезней. И эти подходы хорошо прослеживаются в действиях отдельных «сеятелей чумы».
Пандемия «черной смерти» (1346–1351 гг.). Флагеллянты. Удобное объяснение причин распространения чумы в Европе.
Фридрих I Барбаросса (1152–1190) в период битвы при Тортоне в 1155 г. приказал забрасывать разлагающиеся трупы людей в стан противника. В 1339 г, в самом начале Столетней войны, французы забрасывали разлагающиеся тела людей и животных с помощью метательных машин в замок Тин на реке Шельда во время его осады. В 1346 г. татарский хан Джанибек поступил таким же образом при осаде генуэзского города Кафы (Феодосия) на побережье Крымского полуострова. Война совпала с началом второй пандемии чумы, и поэтому его действия до сих пор отдельные «ведущие» ученые рассматривают как «первое достоверное свидетельство применения бактериологического оружия» (более подробно ниже). Аналогичный эпизод имел место в Европе в 1426 г. при осаде Каролстейна. По данным A. G. Robertson и L. D. Robertson (1995), город забросали телами солдат, убитых во время осады, и навозом, привезенным двумя сотнями телег (рис. 1.6).
Рис. 1.6. Забрасывание в осажденный город мертвой лошади с помощью метательной машины (требюше). По сути — это биологический террор на основе миазматических представлений о распространении эпидемических болезней. С рисунка Леонардо да Винчи (1445–1520)
Свой «вклад» в ухудшение эпидемической ситуации в Европе стремились внести и колдуны. Так, в подозрении в коррупции и в колдовстве, с целью умерщвления отдельных должностных лиц, был арестован и осужден в 1290 г. Адам де Стратон, канцлер английского казначейства. Важной уликой против него был обнаруженный во время обыска шелковый мешочек, содержащий обрезки ногтей, человеческие волосы, жабьи и кротовые лапки и другие «дьявольские штучки». По заключению «экспертов», весь этот набор предназначался для «распространения моровых болезней» (Киттередж Дж. Л., 2005). Однако «биотеррористическая деятельность» канцлера английского казначейства оказалась сущей забавой, в сравнении с той, с которой еще предстояло столкнуться европейцам в XIV в.
Пандемия «черной смерти» (1346–1351 гг.). В основе противоэпидемических действий современников пандемии лежали антисемитские предрассудки, миазматическое учение и непоколебимая вера европейцев в колдовство. В основе же эпистолярной активности наших современников нет ни мистики, ни антисемитизма и тем более научных подходов, а только здоровая любовь к бюджетному финансированию при полном отсутствии интереса к истинным причинам возникновения пандемии чумы «черной смерти».
Рост антисемитских предрассудков в начале XIV в. Еврейские погромы периодически вспыхивали в Европе задолго до эпидемии чумы 1346–1351 гг. Уже в XII в. воодушевление крестоносцев биться за Ероб Еосподень с сарацинами проявлялось массовыми еврейскими погромами по пути следования их отрядов. В 1161 г. в Богемии было сожжено 68 евреев, обвиненных в попытке извести христианское население путем распространения яда. В 1267 г. на Соборах в Бреслау и в Вене недвусмысленно было заявлено, что продукты питания, покупаемые христианами у евреев, могут быть отравлены. В простом народе было распространенно суеверие, что если евреи даже и не помещали яд в мясо, продаваемое христианам, то они все равно отравляли его своими проклятиями, чтобы христиане болели и умирали. Обвинения евреев в отравлении колодцев воды предъявлялись еврейским общинам в 1308 г. в Во (кантон в Швейцарии), в 1316 г. в районе Эйленбурга (город в прусской провинции Саксонии) и в 1319 г. во Франконии (область по Рейну, Неккару и Майну) (Гезер Г., 1866; Трахтенберг Дж., 1998.
В этом же столетии был популярен рассказ о том, как евреи Прованса, желая отомстить христианам за эдикт, принятый на втором Соборе в Сан-Руфе в 1337 г. (эдикт запрещал смешанные браки между евреями и христианами, а также обращение к услугам врачей и аптекарей-евреев), специально завезли чуму из Индии, которая уничтожила несколько деревень в Провансе, после чего распространилась по Европе (Трахтенберг Дж., 1998).
«Переквалифицирование» европейским населением евреев из «отравителей» еще и в «сеятелей чумы» (т. е. в распространителей каких-то смертоносных болезней) обязано необычайно упорной пандемии проказы, или той болезни, которую тогда считали проказой. Проказа достигла своего максимума в Европе примерно через 200 лет после начала Крестовых походов — в XIII в. К моменту смерти Людовика VIII (1229) во Франции, занимавшей тогда территорию вдвое меньшую, чем теперь, насчитывалось уже до 2-х тыс. лепрозориев. Все началось с выявления «заговора» прокаженных.
«Заговор» прокаженных 1321 г. Само существование «заговора» прокаженных (1321) засвидетельствовано многими авторами того времени. Версия «заговора» подтверждалась многочисленными и убедительными для современников «доказательствами». Например, один из свидетелей утверждал следующее: «Мы сами своими глазами видели такую ладанку в одном из местечек нашего вассальства. Одна прокаженная, проходившая мимо, боясь, что ее схватят, бросила за собою завязанную тряпку, которую тотчас понесли в суд и в ней нашли голову ящерицы, лапы жабы и что-то вроде женских волос, намазанных черной, вонючей жидкостью, так что страшно было разглядывать и нюхать это. Когда сверток бросили в большой огонь, он не мог гореть: ясное доказательство того, что это был сильный яд».
Вокруг «сотрудничества» прокаженных и евреев среди европейцев всегда ходило много слухов, один ужаснее другого. Поэтому об участии в «заговоре» прокаженных, еще и евреев, властям Франции стало известно довольно скоро. Сир де Партенэ писал королю, что один «важный прокаженный», схваченный в своем поместье, признался, что какой-то богатый еврей дал ему денег и некоторые снадобья. Они состояли из человеческой крови и мочи с примесью тела Христова. Эту смесь сушили и измельчали в порошок, зашивали в ладанки (сумочки с ладаном или какой-либо святыней, носимые вместе с крестом на шее) с тяжестью и бросали в источники и колодцы.
Хронист из Сан-Дени сообщал, что «знаменитый среди своих соплеменников и богатый еврей» подкупил прокаженных, чтобы те осуществили на месте еврейский замысел. Он дал им рецепт яда, в состав которого входили следующие ингредиенты: «человеческая кровь и моча; три вида трав, названия которых виновный не помнил или не желал раскрыть», а также «тело Христово». Эти сведения выдавались инквизиторами за признания прокаженных, пользовавшихся величайшим уважением и почетом. Согласно другому документу, в состав яда, кроме вышеназванных компонентов, входили также «гадючьи головы, жабьи лапы и женские волосы», значительно усиливавшие его смертоносное действие (Трахтенберг Дж., 1998).
То, что описанные современниками зловонные снадобья и типовые наборы предметов, используемых в ритуалах черной магии, не могли вызвать эпидемии чумы, не имело никакого значения на фоне слухов, суеверий и «доказательств» того времени. Это сегодня мы знаем, что они не имеют отношения к чуме, пока еще знаем.
Со средины XVI в. «яд» (или «специфический контагий») стал вытеснять «загнившую пневму» из представлений ученых о причинах повальных болезней. Убедительные доказательства, приводимые контагионистами в пользу «прилипчивого заражения» после каждой «большой чумы», неблагоприятное общественное мнение и сложившаяся противоэпидемическая практика превращали миазматиков в объекты насмешек коллег, и даже, в жертвы судебных преследований властей. И опять мы видим коллизию эпидемиологических представлений. В конце XVI в. по каким-то неизвестным сегодня причинам контагиозность циркулирующего среди людей вируса натуральной оспы уменьшилась. Но по мере стихания оспенной пандемии в XVTI в., т. е. появления детей и взрослых, не перенесших в младенчестве натуральную оспу, все яснее стала видна контагиозность ее возбудителя. Сначала бельгийский врач и теософ-мистик Ван Гельмонт (Joh. Bapt. van Helmont, 1578–1644) пришел к выводу, что «оспа происходит от яда и несет с собою заразу, которой пропитывает кровь и заражает лиц, а особенно детей, окружающих больного». Затем Герман Бургав (Boerhave, 1668–1738) подошел вплотную к современному пониманию заразности оспы. Накопившиеся в XVIII в. «сухие дрова эпидемии», т. е. взрослые люди, восприимчивые к инфицированию вирусом натуральной оспы, вновь сделали возможным ее искусственное распространение с помощью вещей больных людей. Контагионистические взгляды достигли пика своей популярности. Единственное, что тогда сдерживало «сеятелей чумы», так это отсутствие у них в руках самого контагия в виде какого-то вещества, а именно так они себе его представляли.
Локалисты. В средине XIX в. у контагионистического учения вновь появился серьезный конкурент, а если быть точнее в формулировках — он «вернулся». Благодаря накоплению эпидемиологической статистики и работам Макса Петтенкофера (1818–1901) по эпидемиологии холеры, стало развиваться локалистическое (почвенное) учение, имевшее в своей основе взгляды миазматиков на передачу болезнетворного начала. Петтенкофер считал, что почва содержит некий фактор (Y), благодаря которому «холерный зародыш» (X) превращается в «холерный яд» (Z). Он утверждал, что «холерный яд» выходит из почвы вместе с парами, он даже указал на связь холерных эпидемий с понижением почвенных вод (М. Петтенкофер, 1878, 1885).
Тем самым Петтенкофер указал на участие в поддержании и распространении возбудителей инфекционных болезней людей еще каких-то неизвестных факторов, содержащихся в почве. Это его наблюдение нашло подтверждение в трудах других известных ученых того времени (например, Р. Вирхова — в отношении заболеваемости брюшным тифом в Берлине; Н. К. ГЦепотьева — в отношении заболеваемостью чумой в низовьях Волги).
«Овеществленный» контагий. Контагионистическое и локалистическое (миазматическое) учения конкурировали между собой почти до конца XIX в., т. е. до открытия возбудителей холеры, чумы, брюшного тифа, сибирской язвы, туберкулеза и других инфекций. Причем перевес в научных дискуссиях в 1860—1870-хгг. был на стороне локалистов. Открытие же патогенных бактерий в конце XIX в. изменило ситуацию в пользу контагионистов. Бактерии прекрасно «состыковывались» со средневековым учением о контагии. Психологически они воспринимались учеными как тот же контагий, но теперь стало ясно, что это живой организм (contagium vivum), а не «яд», и что его можно получать в большом количестве и изучать в лабораторных условиях. Эти взгляды оказались не менее прочными, чем в свое время взгляды миазматиков. Например, возбудитель сибирской язвы даже в средине 1930-х гг. называли «сибиреязвенным контагием» (см. Н. Г. Олсуфьев, П. П. Лелеп, 1935).
Позиции локалистов были сильно поколеблены, но само локалистическое учение не было разгромлено окончательно. И дело тут не в том, что локалисты не соглашались с доказательствами, приводимыми их противниками в пользу отсутствия в природе какой-то пахучей миазмы, приводящей к болезни. На их стороне, как правило, оказывалась медицинская статистика. Результаты анализа статистических данных, характеризующих динамику, географию, напряженность эпидемических процессов, их пространственно-временные особенности, свидетельствовали в пользу наличия в природе каких-то еще других (кроме «прилипчивого заражения») очень сложных механизмов поддержания и распространения возбудителей инфекционных болезней (см., например, работу Эрисмана Ф. Ф., 1893; и комментарии к книге А. А. Генрици, 2002). Но по мере развития медицинской бактериологии локалистические представления стали считаться учеными умозрительными, так как их сторонники не обладали методическими возможностями для экспериментальной проверки основных своих положений. «Contagium vivum», т. е. выращенный на искусственной питательной среде микроорганизм, стал рассматриваться ими как единственная причина сокрушительных эпидемий.
В начале XX в. о локалистах просто забыли, не потрудившись ответить на вопросы, поставленные теми на основе изучения детальных статистических отчетов об эпидемиях. У исследователей возникли новые интересы, новая положительная мотивация. У них появилась возможность разрабатывать вакцины и сыворотки против возбудителей опасных инфекций и совершенствовать методы их диагностики. Все, а вернее, почти все в эпидемиологии чумы, холеры, туберкулеза, сибирской язвы и других, известных в те годы опасных инфекций, оказалось понятным.
Возвратом к раннесредневековой легенде о распространении чумы кораблями стало учение, появившееся в начале XX в., предписывающее разнос чумы корабельным крысам (подробнее о его первоначальном варианте, объясняющем появление чумы в Марселе в 588 г., см. у Гезера Г., 1867) (рис. 1.5).
Рис. 1.5. «Купец» («The Merchant»)». Цветная гравюра на дереве Ганса Гольбейна Старшего (1460–1524) из цикла «Пляска смерти» («The Dance of Death», 1538). Картина показывает купца, схваченного смертью в благодарность за доставленный товар. Выбор в качестве фона морского порта обусловлен тем, что в те годы именно купеческим кораблям приписывалась основная роль в распространении чумы (The Granger Collection, New-York)
Такие мифы и мистификации подталкивали и стимулировали развитие новой и не афишируемой области научного знания — военной микробиологии. В конце 1920-х гг. во многих странах мира началась подготовка к масштабной бактериологической войне. С позиций учения о «контагии» она казалась технически весьма простой.
К началу XX в. существовало как минимум три «подхода» к осуществлению биотеррора и биодиверсий, а соответственно, и три периода практического применения накопленных в этой области знаний. Мистический — когда отдельные люди, знающиеся с некой высшей силой (боги, жрецы, пророки, колдуны, знахари, шаманы, евреи-врачи и др.), путем выполнения тайных обрядов, произнесения заклинаний и совершения актов колдовства или магии участвуют в распространении моровых болезней. Такое мировоззрение нашло свое отражение в древних поэтических сказаниях (например, «Илиада»), назидательных священных книгах (Ветхий Завет), в ритуальных предметах и обрядах («обереги», молитвы, статуи богов-защитников и др.), а также в деятельности инквизиции. Попытки объяснить развитие эпидемий естественными причинами привели к появлению представлений о «миазме», как о неком материальном элементе, враждебным природе людей и способным вызывать у них болезнь. Обычно миазматическими считали гнилостные запахи и все предметы, их издающие. Отсюда техника первых попыток умышленного распространения инфекционных болезней — забрасывание в стан врага гниющих трупов людей и животных, в том числе «отравление» таким же способом колодцев и небольших водоемов — это миазматический период в истории биотеррора и биодиверсий. Контагионистический период начался во времена «черной смерти» (чумы 1346–1351 гг.). Такое восприятие биотеррора и биодиверсий подразумевает поражение людей путем распространения между ними специфических контагиев, роль которых с конца XIX в. стали играть микроорганизмы — возбудители опасных болезней. И эти подходы хорошо прослеживаются в действиях отдельных «сеятелей чумы».
Пандемия «черной смерти» (1346–1351 гг.). Флагеллянты. Удобное объяснение причин распространения чумы в Европе.
Фридрих I Барбаросса (1152–1190) в период битвы при Тортоне в 1155 г. приказал забрасывать разлагающиеся трупы людей в стан противника. В 1339 г, в самом начале Столетней войны, французы забрасывали разлагающиеся тела людей и животных с помощью метательных машин в замок Тин на реке Шельда во время его осады. В 1346 г. татарский хан Джанибек поступил таким же образом при осаде генуэзского города Кафы (Феодосия) на побережье Крымского полуострова. Война совпала с началом второй пандемии чумы, и поэтому его действия до сих пор отдельные «ведущие» ученые рассматривают как «первое достоверное свидетельство применения бактериологического оружия» (более подробно ниже). Аналогичный эпизод имел место в Европе в 1426 г. при осаде Каролстейна. По данным A. G. Robertson и L. D. Robertson (1995), город забросали телами солдат, убитых во время осады, и навозом, привезенным двумя сотнями телег (рис. 1.6).
Рис. 1.6. Забрасывание в осажденный город мертвой лошади с помощью метательной машины (требюше). По сути — это биологический террор на основе миазматических представлений о распространении эпидемических болезней. С рисунка Леонардо да Винчи (1445–1520)
Свой «вклад» в ухудшение эпидемической ситуации в Европе стремились внести и колдуны. Так, в подозрении в коррупции и в колдовстве, с целью умерщвления отдельных должностных лиц, был арестован и осужден в 1290 г. Адам де Стратон, канцлер английского казначейства. Важной уликой против него был обнаруженный во время обыска шелковый мешочек, содержащий обрезки ногтей, человеческие волосы, жабьи и кротовые лапки и другие «дьявольские штучки». По заключению «экспертов», весь этот набор предназначался для «распространения моровых болезней» (Киттередж Дж. Л., 2005). Однако «биотеррористическая деятельность» канцлера английского казначейства оказалась сущей забавой, в сравнении с той, с которой еще предстояло столкнуться европейцам в XIV в.
Пандемия «черной смерти» (1346–1351 гг.). В основе противоэпидемических действий современников пандемии лежали антисемитские предрассудки, миазматическое учение и непоколебимая вера европейцев в колдовство. В основе же эпистолярной активности наших современников нет ни мистики, ни антисемитизма и тем более научных подходов, а только здоровая любовь к бюджетному финансированию при полном отсутствии интереса к истинным причинам возникновения пандемии чумы «черной смерти».
Рост антисемитских предрассудков в начале XIV в. Еврейские погромы периодически вспыхивали в Европе задолго до эпидемии чумы 1346–1351 гг. Уже в XII в. воодушевление крестоносцев биться за Ероб Еосподень с сарацинами проявлялось массовыми еврейскими погромами по пути следования их отрядов. В 1161 г. в Богемии было сожжено 68 евреев, обвиненных в попытке извести христианское население путем распространения яда. В 1267 г. на Соборах в Бреслау и в Вене недвусмысленно было заявлено, что продукты питания, покупаемые христианами у евреев, могут быть отравлены. В простом народе было распространенно суеверие, что если евреи даже и не помещали яд в мясо, продаваемое христианам, то они все равно отравляли его своими проклятиями, чтобы христиане болели и умирали. Обвинения евреев в отравлении колодцев воды предъявлялись еврейским общинам в 1308 г. в Во (кантон в Швейцарии), в 1316 г. в районе Эйленбурга (город в прусской провинции Саксонии) и в 1319 г. во Франконии (область по Рейну, Неккару и Майну) (Гезер Г., 1866; Трахтенберг Дж., 1998.
В этом же столетии был популярен рассказ о том, как евреи Прованса, желая отомстить христианам за эдикт, принятый на втором Соборе в Сан-Руфе в 1337 г. (эдикт запрещал смешанные браки между евреями и христианами, а также обращение к услугам врачей и аптекарей-евреев), специально завезли чуму из Индии, которая уничтожила несколько деревень в Провансе, после чего распространилась по Европе (Трахтенберг Дж., 1998).
«Переквалифицирование» европейским населением евреев из «отравителей» еще и в «сеятелей чумы» (т. е. в распространителей каких-то смертоносных болезней) обязано необычайно упорной пандемии проказы, или той болезни, которую тогда считали проказой. Проказа достигла своего максимума в Европе примерно через 200 лет после начала Крестовых походов — в XIII в. К моменту смерти Людовика VIII (1229) во Франции, занимавшей тогда территорию вдвое меньшую, чем теперь, насчитывалось уже до 2-х тыс. лепрозориев. Все началось с выявления «заговора» прокаженных.
«Заговор» прокаженных 1321 г. Само существование «заговора» прокаженных (1321) засвидетельствовано многими авторами того времени. Версия «заговора» подтверждалась многочисленными и убедительными для современников «доказательствами». Например, один из свидетелей утверждал следующее: «Мы сами своими глазами видели такую ладанку в одном из местечек нашего вассальства. Одна прокаженная, проходившая мимо, боясь, что ее схватят, бросила за собою завязанную тряпку, которую тотчас понесли в суд и в ней нашли голову ящерицы, лапы жабы и что-то вроде женских волос, намазанных черной, вонючей жидкостью, так что страшно было разглядывать и нюхать это. Когда сверток бросили в большой огонь, он не мог гореть: ясное доказательство того, что это был сильный яд».
Вокруг «сотрудничества» прокаженных и евреев среди европейцев всегда ходило много слухов, один ужаснее другого. Поэтому об участии в «заговоре» прокаженных, еще и евреев, властям Франции стало известно довольно скоро. Сир де Партенэ писал королю, что один «важный прокаженный», схваченный в своем поместье, признался, что какой-то богатый еврей дал ему денег и некоторые снадобья. Они состояли из человеческой крови и мочи с примесью тела Христова. Эту смесь сушили и измельчали в порошок, зашивали в ладанки (сумочки с ладаном или какой-либо святыней, носимые вместе с крестом на шее) с тяжестью и бросали в источники и колодцы.
Хронист из Сан-Дени сообщал, что «знаменитый среди своих соплеменников и богатый еврей» подкупил прокаженных, чтобы те осуществили на месте еврейский замысел. Он дал им рецепт яда, в состав которого входили следующие ингредиенты: «человеческая кровь и моча; три вида трав, названия которых виновный не помнил или не желал раскрыть», а также «тело Христово». Эти сведения выдавались инквизиторами за признания прокаженных, пользовавшихся величайшим уважением и почетом. Согласно другому документу, в состав яда, кроме вышеназванных компонентов, входили также «гадючьи головы, жабьи лапы и женские волосы», значительно усиливавшие его смертоносное действие (Трахтенберг Дж., 1998).
То, что описанные современниками зловонные снадобья и типовые наборы предметов, используемых в ритуалах черной магии, не могли вызвать эпидемии чумы, не имело никакого значения на фоне слухов, суеверий и «доказательств» того времени. Это сегодня мы знаем, что они не имеют отношения к чуме, пока еще знаем.