— По нашему Кодексу и по Кодексу Сумеречников, за доблесть и честь тебе положено последнее слово, — объявил Микаш и подошёл к предводителю.
Кым сильно возмужал. Чувствовалась в нём сила и благородство, которых не осталось в осуждённых высокородных ни капли. Истинный Сумеречник, только к его беде, их эпоха канула в забвение. Как опавшая по осени, отжившая своё листва, они сгорят и развеются по ветру, уступив место чему-то новому, пока неизвестному. Если он уже появился на свет, лицезреть его довелось лишь нескольким счастливчикам. Вряд ли у них хватило ума понять, кто это и что сулит в будущем.
Микаш вынул кляп изо рта Кыма. Жёлтые птичьи глаза полыхали яростью, ненавистью даже. Истратит ли соколёнок последний шанс на оскорбления? Жаль, конечно, что ума с возрастом не прибавилось, впрочем, мальчишки взрослеют ещё позже, чем вырастают.
— Ты убьёшь нас сегодня, но знай, Вечерний всадник уже здесь. Совсем скоро он явится к тебе, и ты заплатишь за свои злодеяния сполна! — выкрикнул Кым на пике лёгких.
Микаш лишь усмехнулся:
— Поверь, никто не жаждет этого больше меня. За смерть моей жены он заплатит сполна.
Кым рассмеялся гортанно:
— Так это ты её убил. Ты и никто другой, как бы тебе ни хотелось переложить вину на чужие плечи.
Микаш плохо понимал, что происходит. Что-то взорвалось внутри него, захлестнуло волной человечьего, словно запертый в клетке из рёбер прежний хозяин тела очнулся от сонливой апатии и отчаянно проламывал себе путь через собственные кости. Зачем?
Ладонь сжалась. А вот за этим!
Кулак ударил в левую щеку Кыма. Тот пошатнулся, но снова выкрикнул:
— Ты — её убийца, ты — Палач!
Кулак ударил в другую щёку, колено врезалось в солнечное сплетение. Мальчишка согнулся пополам и харкнул кровью.
— Скажи ещё раз!
— Убийца! Убийца! — разнёсся над площадью яростный соколиный клич.
Микаш молотил Кыма руками и ногами, не глядя куда. Сапоги рвали ветхую одежду на лоскуты, кованные носы раздирали плоть. Печатка на руке разбивала лицо. Хрустели переламываемые кости, в крови измазался белый плащ Архимагистра.
Сокол уже не кричал — хрипел натужно. Даже жёлтые глаза не были видны на заплывшем синяками, изуродованном лице. Микаш всё бил и бил, не ощущая даже, как ужасались вокруг люди, как оттягивали его за плечи Лучезарные, как шептал Трюдо:
— Остановись! Остановись! Он и так умрёт!
В ушах стучало набатом: «Убийца! Убийца!»
— По нашему Кодексу и по Кодексу Сумеречников, за доблесть и честь тебе положено последнее слово, — объявил Микаш и подошёл к предводителю.
Кым сильно возмужал. Чувствовалась в нём сила и благородство, которых не осталось в осуждённых высокородных ни капли. Истинный Сумеречник, только к его беде, их эпоха канула в забвение. Как опавшая по осени, отжившая своё листва, они сгорят и развеются по ветру, уступив место чему-то новому, пока неизвестному. Если он уже появился на свет, лицезреть его довелось лишь нескольким счастливчикам. Вряд ли у них хватило ума понять, кто это и что сулит в будущем.
Микаш вынул кляп изо рта Кыма. Жёлтые птичьи глаза полыхали яростью, ненавистью даже. Истратит ли соколёнок последний шанс на оскорбления? Жаль, конечно, что ума с возрастом не прибавилось, впрочем, мальчишки взрослеют ещё позже, чем вырастают.
— Ты убьёшь нас сегодня, но знай, Вечерний всадник уже здесь. Совсем скоро он явится к тебе, и ты заплатишь за свои злодеяния сполна! — выкрикнул Кым на пике лёгких.
Микаш лишь усмехнулся:
— Поверь, никто не жаждет этого больше меня. За смерть моей жены он заплатит сполна.
Кым рассмеялся гортанно:
— Так это ты её убил. Ты и никто другой, как бы тебе ни хотелось переложить вину на чужие плечи.
Микаш плохо понимал, что происходит. Что-то взорвалось внутри него, захлестнуло волной человечьего, словно запертый в клетке из рёбер прежний хозяин тела очнулся от сонливой апатии и отчаянно проламывал себе путь через собственные кости. Зачем?
Ладонь сжалась. А вот за этим!
Кулак ударил в левую щеку Кыма. Тот пошатнулся, но снова выкрикнул:
— Ты — её убийца, ты — Палач!
Кулак ударил в другую щёку, колено врезалось в солнечное сплетение. Мальчишка согнулся пополам и харкнул кровью.
— Скажи ещё раз!
— Убийца! Убийца! — разнёсся над площадью яростный соколиный клич.
Микаш молотил Кыма руками и ногами, не глядя куда. Сапоги рвали ветхую одежду на лоскуты, кованные носы раздирали плоть. Печатка на руке разбивала лицо. Хрустели переламываемые кости, в крови измазался белый плащ Архимагистра.
Сокол уже не кричал — хрипел натужно. Даже жёлтые глаза не были видны на заплывшем синяками, изуродованном лице. Микаш всё бил и бил, не ощущая даже, как ужасались вокруг люди, как оттягивали его за плечи Лучезарные, как шептал Трюдо:
— Остановись! Остановись! Он и так умрёт!
В ушах стучало набатом: «Убийца! Убийца!»