Понимаешь ли ты, что толковал тебе Иезекииль? Постиг ли, что значит самому быть жуком-водомеркой? Станешь ли снова бормотать: «Gomorrha, Gomorrha»? Сам понимаешь, это не просто прыжки, пируэты и веселье. Это и утомительные экзерсисы, изнурительная трата сил, бессмысленное повторение пройденного курса и прежних ошибок. Это черная вонь, мерзкое хлебово, песни без слов, чехарда форм и состояний жизни - от анаэробной бактерии до огнедышащего чудища. И бок о бок смерть — личинки, насекомого, дракона. Видишь? Они еще попрыгают, поскачут и канут в болото на веки вечные. И если в твоей головушке застряла хотя бы одна мысль, старайся вырваться на вязкий мшистый берег, впивайся ногтями в камыш и в нависшие над водой ветки. Старайся, надрывайся, но знай: это не совет, не намек на существование иного, лучшего или более справедливого мира - ты и там обязан все создавать сам. Итак, пока лето, бегай себе вместе с жуками-водомерками, удивляй барышню-учительницу, не давай опамятоваться этим шестерым окрыленным погребальщикам в черных костюмах - они уже пьяны, уже валяются вповалку в общей яме, пытаются выбраться, но их ноги в самом деле прямые, а стопы воистину как у тельцов. Они вздыхают, пьют в яме мутную жижу и суетливо падают, как неуклюжие сухопутные жуки. Ведь это те самые ребята, которые некогда смеялись над поскользнувшейся на катке учительницей. Такова их участь, они даже умирают без единой мысли. Без малейшей мыслишки проваливаются в свой библейский ад - успев оставить свое семя и захлебнувшись грязной струей. Ни грана поэзии.
Итак, беги, скользи! Если осенит, шепни мне. Пока не поздно. Пока я Другой. Я тот, кто ожидает своей очереди на этом мостике в лесу над водным стадионом жуков-водомерок. Площадка для тренировок, буйства, бешенства, ада и смерти. Если успеешь, брось мне хотя бы несколько слов - я уже иду. С урока русского языка, из харчевни Шпессарт, из каменоломни, акварельной мастерской, с тренировочного полигона, где, как правило, камнями сбивают реющие поверх сосновых вершин вертолеты, - от всего этого исходило сияние от огня и молния из огня, а ступни тельцов были видны невооруженным глазом. Я иду, жди меня, жди. Пока! Пока!
А если уж так, то ни Иезекииль, ни яростной совести фантаст Иероним Босх тут вовсе ни при чем. Как и ты сам. Будем здоровы, аминь.
1992
Дивишься своей жизнеспособности, седой молодец? Хватаешь веревку в загаженных сенях и отправляешься по дрова. Мимоходом задумываешься о Вогезских горах, где никогда не бывал.
Вот ты уже на лесном взгорке: снег белеет между чистых стволов, а на высоте примерно в полторы тысячи километров и ниже плывут сизые низкие тучи. Их следовало бы подробно описать, сфотографировать, заснять на видео, воспеть в песне, издать цветной «Альбом облаков», а самые красивые - вон те розоватые, с оттенком зеленоватой дымки - хранить вечно в памяти: больше таких облаков не будет!
Откуда ты все это знаешь, если никогда не бывал в Вогезах, Бескидах и даже в Арденнах? Ах, это совсем не то, очень даже справедливо отвечаешь ты сам себе, это несопоставимые вещи. Эти облака благоухают можжевельником, мокрым песком, свежим снегом и самую малость отдают мускусом лесных зверей.
Однако дрова. У некоторых есть санки, даже телеги и лошади, а у тебя всего лишь веревка с палец толщиной. Зато здесь, на хребтине, у тебя запрятан крюк для сшибания сучьев. Изобилие отличных смолистых сучьев - хрусткий сухостой. Да еще с запахом хвои. Такой горит бездымно, и аромат его дурманит. Иначе, нежели облака. На них не надо плескать дорогим керосином. Керосин - он для лампы, его мало. Итак, крюк. Длинный шест с крюком на тонком конце. Зацепляешь выбранный сук, выпрямляешься, напрягаешь все мышцы, иногда и повисаешь в воздухе, потом - т-р-р-рах! Валишься в снег, а рядом или прямо на тебя падает ветка... Долго оседает снежная пыль. Голосят сойки, шмыгают в сторону белки. А ты высматриваешь новый сук - потолще, посуше!
Такая заготовка дровишек может выработать определенные эстетические воззрения. С некоторым оттенком мистики - при довольно примитивном способе самообмана. Быта нет, это чьи-то измышления. Тех, у кого нет времени, а есть лишь много денег. Тех, кого не страшат цены на водку и табачные изделия, кто не причитает, что люди перестали покупать книги, картинки и ноты. Еще бы! Это же глупо - покупать ноты при нехватке жиров и витаминов. Ваты, например, тоже нет. Чего, чего? Ваты. Я обещал начальной школе, скоро Рождество! Для елки мне надо, еще на что-то там. А, для маскарада. Ладно, нет так нет. Т-р-р-рах! Гоп! Д-р-р-р-рум-м-м!
Эге, никак гром? Далекий такой. Др-р-р-рум! Еще разик. Ага, еще разик, - говорила учительница начальной школы, я обещал ей горы ваты, - трудно, что ли, еще разик, пожалуйста. Др-р-р-рум! Ага, бывает такое - гром зимой. На земле все бывает. Редко, очень даже редко, а все-таки. Однако холодно, ясно. И вот гром. Что в этом особенного — холодный фронт где-то там столкнулся с теплым фронтом, столкнулись, можно сказать, лбами, и вот тебе - др-р-р-рум-м! Всё, уже тихо, отгремело. Рассказать кому-нибудь. Можно и той самой разнесчастной училке. Холодно и голодно, опять появилось несколько завшивленных учеников. Лондон и не собирается оказать помощь, там никто не станет ломать голову - др-р-р-р-у-у-у-м!
Вот они, облака! Даже не плывут, а текут: теперь на небе четко виден склон - они стекают сверху по склону, ударяются о другие облака, чуть замутняются, немного темнеют и снова начинают белеть, отдаляясь. Валят, точно дым из топки, - густые, жирные. Хоть поджаривай да ешь. Только насчет еды покамест не заикайся даже в мыслях -для начала надо принести дров. Вот я уже увязал их, покрепче затянул веревку, придавив конец сапогом. Теперь веревку на плечо и тяни, тащи.
Ан нет. Надо еще сходить к устью Груды, там глотнуть капельку, закусить родниковой водицей. Закусить, иначе не скажешь, - такая это вода! Затем вместо яблока схрупать луковицу: для отдушки, не важно, ароматной или смрадной, кому как.
Уж эти мне облака. Сколько о них понаписано, понасказано! А ведь там, в горних сферах, ни кризисов, ни застоев. Ни классовой борьбы. То штиль, то ураган, вот и все. Сплошное непрерывное течение. Как в Вогезах. Как в Бескидах и Арденнах.
Брось ты эти сучья. Никуда не денутся, это не город. А пропадут - еще наберешь.
Ступай, ступай к устью Груды, устью Гнеды, устью Нила, странствуй по дельте Роны, Волги, облака поплывут за тобой, как волки по следу, покуда не упадешь без сил — тогда они поглотят тебя.
Вот здесь. Здесь ты лежал летом с отсыревшим и залитым слезами томиком Гяды9 под головой. Все она, роса. Лежал труп трупом, облепленный мухами и мошкарой. Сколько шло мимо, никто не остановился. Даже та самая учительница, которая «еще разик». Ну да, шла с детишками, не с руки. Ты лежал — ноги в воде, тулово в луже, одна голова и плечи на траве. Руки настолько устали, что было не под силу отмахиваться от этих тварей. Червяки слопают! - крикнул кто-то из ребят. - Червяки!
Ах, детка! Ах, детка, детка! Даст бог, и ты когда-нибудь так ляжешь. И твой сын, и сын твоего сына... И так до бесконечности, вроде этих зимних облаков. Только - не отчаиваться. Когда четко сознаешь какую-нибудь неизбежность, ничего не страшно, ничто не повергнет в отчаяние. Впрочем, правда ли, здесь? Здесь, здесь - вот розовый ольховый стволик, ты его сломал, когда поднимался. Поковылял немного, потом пошел вброд на тот берег кремней искать, на смех людям. На смех людям, а также зверям и птицам.
Ух, как мчат, окаянные! Будто не успеют, если поползут медленней. Такова их облачная натура. Как подумаешь — фантазии романтиков и бездельников, а стоит о них заговорить науке, так и не по себе. Образуются, надо же, из капель... Тоже мне капли, черт подери, - валятся, рушатся, точно лавина, свинец и сталь вперемешку с золотом и серебром. Металлические зимние облака, таких, как ты, они поглощают, сжирают, не разбирая, какие где хрупкие косточки. Найдешь в них кобальт и железо, медь и всякие кислоты - химия все объяснит, в наше-то просвещенное время! Из этих бы облаков делать мебель, отличную мебель - мягкую, легкую, удобную, чтобы всячески ее крутить, выгибать. Портативную — взял и несешь куда хочешь. Устал - располагайся, спи. Не в луже, а удобненько. Один балбес так и рассказывал за бутылкой: лечу, говорит, на самолете и вижу в иллюминатор - лежит на диване господин, пьяный, конечно, губами чмокает и улыбается во сне... Ерунда, сами понимаете, так не бывает. С другой стороны, почему бы нет? Наука тоже не все объясняет. Раньше могла, теперь нет. Время нынче сумбурное. Бывало, все, ну совсем все объясняли, сейчас - нет. В сложных случаях она, наука, как-то смущается, краснеет, начинает заикаться, несет всякую чепуху. Или обрушивает лавину слов. Остается только махнуть рукой и убраться подобру-поздорову. Куда глаза глядят. Куда ноги несут. Нет, вы подумайте, до чего смешно: наука и жизнь! Вокруг столько легковерных, что помрешь со смеха.
Уж и улегся на снегу, седовласый юнец, уже лег. Стыдно и нехорошо, быть девице с малышом! А тут... Они будут плыть, плыть и течь, эти облака, низвергаться на землю водопадиками, бурными порожками, но в мире всегда найдутся аналоги, это утверждает все та же наука. Наука, обратившаяся в осыпанных перхотью мужей в очках, со впалой грудью и ничем не уступающих им женщин, - попробуй-ка усомнись в их аналитическом уме и раздвоенном языке! Сглотнут, как козявку, если только захотят. И не почувствуют.
Лежи, коли лег. Дровишки подождут. Крюк на своем месте.
Теперь они ползут, как гусеницы.
Приостановились и смотрят на тебя свысока. Убежали. Одно осталось - зависло в одиночестве. Вроде человекообразной обезьяны: ноги, руки, космы. Отросток, где некогда красовался замечательный загнутый кверху хвост. Таких еще можно встретить под мостами и на базарах, на вокзалах тоже не редкость. Нет, ты только глянь! Что делает, а? Не летит вдогонку за своими. Чешет задницу, дышит серым паром, пускает ядовитые газы. Определенно наклюкался. Пьян в дым. Или - в облако? Облако пьяно в облако.
Понимаешь ли ты, что толковал тебе Иезекииль? Постиг ли, что значит самому быть жуком-водомеркой? Станешь ли снова бормотать: «Gomorrha, Gomorrha»? Сам понимаешь, это не просто прыжки, пируэты и веселье. Это и утомительные экзерсисы, изнурительная трата сил, бессмысленное повторение пройденного курса и прежних ошибок. Это черная вонь, мерзкое хлебово, песни без слов, чехарда форм и состояний жизни - от анаэробной бактерии до огнедышащего чудища. И бок о бок смерть — личинки, насекомого, дракона. Видишь? Они еще попрыгают, поскачут и канут в болото на веки вечные. И если в твоей головушке застряла хотя бы одна мысль, старайся вырваться на вязкий мшистый берег, впивайся ногтями в камыш и в нависшие над водой ветки. Старайся, надрывайся, но знай: это не совет, не намек на существование иного, лучшего или более справедливого мира - ты и там обязан все создавать сам. Итак, пока лето, бегай себе вместе с жуками-водомерками, удивляй барышню-учительницу, не давай опамятоваться этим шестерым окрыленным погребальщикам в черных костюмах - они уже пьяны, уже валяются вповалку в общей яме, пытаются выбраться, но их ноги в самом деле прямые, а стопы воистину как у тельцов. Они вздыхают, пьют в яме мутную жижу и суетливо падают, как неуклюжие сухопутные жуки. Ведь это те самые ребята, которые некогда смеялись над поскользнувшейся на катке учительницей. Такова их участь, они даже умирают без единой мысли. Без малейшей мыслишки проваливаются в свой библейский ад - успев оставить свое семя и захлебнувшись грязной струей. Ни грана поэзии.
Итак, беги, скользи! Если осенит, шепни мне. Пока не поздно. Пока я Другой. Я тот, кто ожидает своей очереди на этом мостике в лесу над водным стадионом жуков-водомерок. Площадка для тренировок, буйства, бешенства, ада и смерти. Если успеешь, брось мне хотя бы несколько слов - я уже иду. С урока русского языка, из харчевни Шпессарт, из каменоломни, акварельной мастерской, с тренировочного полигона, где, как правило, камнями сбивают реющие поверх сосновых вершин вертолеты, - от всего этого исходило сияние от огня и молния из огня, а ступни тельцов были видны невооруженным глазом. Я иду, жди меня, жди. Пока! Пока!
А если уж так, то ни Иезекииль, ни яростной совести фантаст Иероним Босх тут вовсе ни при чем. Как и ты сам. Будем здоровы, аминь.
1992
Дивишься своей жизнеспособности, седой молодец? Хватаешь веревку в загаженных сенях и отправляешься по дрова. Мимоходом задумываешься о Вогезских горах, где никогда не бывал.
Вот ты уже на лесном взгорке: снег белеет между чистых стволов, а на высоте примерно в полторы тысячи километров и ниже плывут сизые низкие тучи. Их следовало бы подробно описать, сфотографировать, заснять на видео, воспеть в песне, издать цветной «Альбом облаков», а самые красивые - вон те розоватые, с оттенком зеленоватой дымки - хранить вечно в памяти: больше таких облаков не будет!
Откуда ты все это знаешь, если никогда не бывал в Вогезах, Бескидах и даже в Арденнах? Ах, это совсем не то, очень даже справедливо отвечаешь ты сам себе, это несопоставимые вещи. Эти облака благоухают можжевельником, мокрым песком, свежим снегом и самую малость отдают мускусом лесных зверей.
Однако дрова. У некоторых есть санки, даже телеги и лошади, а у тебя всего лишь веревка с палец толщиной. Зато здесь, на хребтине, у тебя запрятан крюк для сшибания сучьев. Изобилие отличных смолистых сучьев - хрусткий сухостой. Да еще с запахом хвои. Такой горит бездымно, и аромат его дурманит. Иначе, нежели облака. На них не надо плескать дорогим керосином. Керосин - он для лампы, его мало. Итак, крюк. Длинный шест с крюком на тонком конце. Зацепляешь выбранный сук, выпрямляешься, напрягаешь все мышцы, иногда и повисаешь в воздухе, потом - т-р-р-рах! Валишься в снег, а рядом или прямо на тебя падает ветка... Долго оседает снежная пыль. Голосят сойки, шмыгают в сторону белки. А ты высматриваешь новый сук - потолще, посуше!
Такая заготовка дровишек может выработать определенные эстетические воззрения. С некоторым оттенком мистики - при довольно примитивном способе самообмана. Быта нет, это чьи-то измышления. Тех, у кого нет времени, а есть лишь много денег. Тех, кого не страшат цены на водку и табачные изделия, кто не причитает, что люди перестали покупать книги, картинки и ноты. Еще бы! Это же глупо - покупать ноты при нехватке жиров и витаминов. Ваты, например, тоже нет. Чего, чего? Ваты. Я обещал начальной школе, скоро Рождество! Для елки мне надо, еще на что-то там. А, для маскарада. Ладно, нет так нет. Т-р-р-рах! Гоп! Д-р-р-р-рум-м-м!
Эге, никак гром? Далекий такой. Др-р-р-рум! Еще разик. Ага, еще разик, - говорила учительница начальной школы, я обещал ей горы ваты, - трудно, что ли, еще разик, пожалуйста. Др-р-р-рум! Ага, бывает такое - гром зимой. На земле все бывает. Редко, очень даже редко, а все-таки. Однако холодно, ясно. И вот гром. Что в этом особенного — холодный фронт где-то там столкнулся с теплым фронтом, столкнулись, можно сказать, лбами, и вот тебе - др-р-р-рум-м! Всё, уже тихо, отгремело. Рассказать кому-нибудь. Можно и той самой разнесчастной училке. Холодно и голодно, опять появилось несколько завшивленных учеников. Лондон и не собирается оказать помощь, там никто не станет ломать голову - др-р-р-р-у-у-у-м!
Вот они, облака! Даже не плывут, а текут: теперь на небе четко виден склон - они стекают сверху по склону, ударяются о другие облака, чуть замутняются, немного темнеют и снова начинают белеть, отдаляясь. Валят, точно дым из топки, - густые, жирные. Хоть поджаривай да ешь. Только насчет еды покамест не заикайся даже в мыслях -для начала надо принести дров. Вот я уже увязал их, покрепче затянул веревку, придавив конец сапогом. Теперь веревку на плечо и тяни, тащи.
Ан нет. Надо еще сходить к устью Груды, там глотнуть капельку, закусить родниковой водицей. Закусить, иначе не скажешь, - такая это вода! Затем вместо яблока схрупать луковицу: для отдушки, не важно, ароматной или смрадной, кому как.
Уж эти мне облака. Сколько о них понаписано, понасказано! А ведь там, в горних сферах, ни кризисов, ни застоев. Ни классовой борьбы. То штиль, то ураган, вот и все. Сплошное непрерывное течение. Как в Вогезах. Как в Бескидах и Арденнах.
Брось ты эти сучья. Никуда не денутся, это не город. А пропадут - еще наберешь.
Ступай, ступай к устью Груды, устью Гнеды, устью Нила, странствуй по дельте Роны, Волги, облака поплывут за тобой, как волки по следу, покуда не упадешь без сил — тогда они поглотят тебя.
Вот здесь. Здесь ты лежал летом с отсыревшим и залитым слезами томиком Гяды9 под головой. Все она, роса. Лежал труп трупом, облепленный мухами и мошкарой. Сколько шло мимо, никто не остановился. Даже та самая учительница, которая «еще разик». Ну да, шла с детишками, не с руки. Ты лежал — ноги в воде, тулово в луже, одна голова и плечи на траве. Руки настолько устали, что было не под силу отмахиваться от этих тварей. Червяки слопают! - крикнул кто-то из ребят. - Червяки!
Ах, детка! Ах, детка, детка! Даст бог, и ты когда-нибудь так ляжешь. И твой сын, и сын твоего сына... И так до бесконечности, вроде этих зимних облаков. Только - не отчаиваться. Когда четко сознаешь какую-нибудь неизбежность, ничего не страшно, ничто не повергнет в отчаяние. Впрочем, правда ли, здесь? Здесь, здесь - вот розовый ольховый стволик, ты его сломал, когда поднимался. Поковылял немного, потом пошел вброд на тот берег кремней искать, на смех людям. На смех людям, а также зверям и птицам.
Ух, как мчат, окаянные! Будто не успеют, если поползут медленней. Такова их облачная натура. Как подумаешь — фантазии романтиков и бездельников, а стоит о них заговорить науке, так и не по себе. Образуются, надо же, из капель... Тоже мне капли, черт подери, - валятся, рушатся, точно лавина, свинец и сталь вперемешку с золотом и серебром. Металлические зимние облака, таких, как ты, они поглощают, сжирают, не разбирая, какие где хрупкие косточки. Найдешь в них кобальт и железо, медь и всякие кислоты - химия все объяснит, в наше-то просвещенное время! Из этих бы облаков делать мебель, отличную мебель - мягкую, легкую, удобную, чтобы всячески ее крутить, выгибать. Портативную — взял и несешь куда хочешь. Устал - располагайся, спи. Не в луже, а удобненько. Один балбес так и рассказывал за бутылкой: лечу, говорит, на самолете и вижу в иллюминатор - лежит на диване господин, пьяный, конечно, губами чмокает и улыбается во сне... Ерунда, сами понимаете, так не бывает. С другой стороны, почему бы нет? Наука тоже не все объясняет. Раньше могла, теперь нет. Время нынче сумбурное. Бывало, все, ну совсем все объясняли, сейчас - нет. В сложных случаях она, наука, как-то смущается, краснеет, начинает заикаться, несет всякую чепуху. Или обрушивает лавину слов. Остается только махнуть рукой и убраться подобру-поздорову. Куда глаза глядят. Куда ноги несут. Нет, вы подумайте, до чего смешно: наука и жизнь! Вокруг столько легковерных, что помрешь со смеха.
Уж и улегся на снегу, седовласый юнец, уже лег. Стыдно и нехорошо, быть девице с малышом! А тут... Они будут плыть, плыть и течь, эти облака, низвергаться на землю водопадиками, бурными порожками, но в мире всегда найдутся аналоги, это утверждает все та же наука. Наука, обратившаяся в осыпанных перхотью мужей в очках, со впалой грудью и ничем не уступающих им женщин, - попробуй-ка усомнись в их аналитическом уме и раздвоенном языке! Сглотнут, как козявку, если только захотят. И не почувствуют.
Лежи, коли лег. Дровишки подождут. Крюк на своем месте.
Теперь они ползут, как гусеницы.
Приостановились и смотрят на тебя свысока. Убежали. Одно осталось - зависло в одиночестве. Вроде человекообразной обезьяны: ноги, руки, космы. Отросток, где некогда красовался замечательный загнутый кверху хвост. Таких еще можно встретить под мостами и на базарах, на вокзалах тоже не редкость. Нет, ты только глянь! Что делает, а? Не летит вдогонку за своими. Чешет задницу, дышит серым паром, пускает ядовитые газы. Определенно наклюкался. Пьян в дым. Или - в облако? Облако пьяно в облако.