Про кого это? Да ведь про нас с Долорессой Луст, про нас, ну, конечно, про нас, думаю я, пока лодка медленно погружается в черную воду. А звездные окошечки знай светятся да светятся... Это и странно... именно это самое странное... это и есть...
1992
Я думал, таких мест на свете нет давным-давно — замшелых, унылых, как горе-злосчастье, серых, точно шифер, злых, как пьяная песня, когда ее тянут от безысходности, ярости и полного наплевательства, из последних сил, надсадно, хрипло, с остановками на откашливание, отхаркивание, исполняясь новых сил и посылая свой зов сквозь пустыню полуночи в сторону Польши.
Едешь, трясешься по этим лесам, а им ни конца, ни края не видно - тускло-зеленые, с белесым мхом, скованным первым зазимком, все они да они. Но вот глядишь, одна поляна, другая, все чаще мелькают гнусные железобетонные столбы, вырастают неясного назначения силикатные здания с плоскими, залитыми смолой крышами, вдруг да мелькнет ржавый указатель цвета синьки: ВИКТАРИНА 3 КМ - и, смотри-ка, сходишь в самом настоящем городке с пивными крышками и зелеными осколками на единственном тротуаре, с маленькой намалеванной гуашью афишей прямо на заборе: ЭЛЬВИРА МАДИГАН - и заправленной под стекло газетной простыней возле казенного домика СДТ10 - облупленного зданьица с красномордыми мужиками там же, в свете того самого дня - белесого, застывшего, безучастного. А ты, Юдицкас, заливал! Молочные реки, кисельные берега, так и говорил. Полное разочарование. Лучше уж леса да леса, хутора или деревни с улицами, - всё лучше, чем такие унылые и якобы тихие городки.
- Допердолил, стало быть? - развязно спрашивает водителя моего грузовика полупьяный знакомец с тротуара. - Шо такого маеш??
Дальше не слышу - иду на реку, там надо сговориться насчет бревен. При мне бумажка: ул. Сукацкене, 8, Балинас. В кармане пиджака имеется рекомендательное письмо, которое, даром что заклеенное, я вскрыл и дорогой прочел: «Антанас, это тебе задаток за дровишки. Устрой на ночлег, с едой и питьем, за нами не станет, после сочтемся. Будь здоров, пока! Юдицкас Матас». На словах было велено сказать: «Бревна, Балинас, доставай, откуда хочешь, отгрузи, и как можно скорее. Юдицкасу они позарез нужны, вот это задаток, шестьсот, остальные - когда доставишь, а везти теперь не в Базорай, а в Миклусенай, там спросишь сам».
Я разыскал подвыпившего Балинаса, трезвую его жену, обоим вслух зачитал рекомендательное письмо, вручил деньги, отказался от борща, хлопнул стакан горькой и уснул под овчиной при открытом окне. Отсыпался до вечера за три бессонных ночи и дня. Снилась мне Онега Мажгирдас на ладожском льду, снился городок Бемпфлинген, где я никогда не был, а когда началось сновидение «О беглом платье Набелии», я получил здорового тычка.
- А ну кончай дрыхнуть! Пошли!
Множество комнатных растений, святых образов, деревянный стол, молочный суп, самогонка, хлеб. Ради того, что ли, нарушен мой сон?
- Ну нет. В корчму двинем.
Да как топнет ногой, едва женка сделала попытку оторвать ягодицы от лавки.
Видал я то, что у них зовется корчмой! Честно говоря, я полагал, что таких уже давно не бывает. Всюду успели понастроить современных поилок с отсыревшими стенами и облупленными панно «Литовцы обороняют замок от крестоносцев». Или «Пир чертей с ведьмами». Бывают и двухэтажные, с вонючими кухнями, засоренными клозетами и фанерой вместо стекол в окнах. А эта корчма сохранилась здесь еще годов с пятидесятых - с угрожающе низкими потолками, длинными столами вдоль стен, мигающими лампочками, открытой бочкой пива и с мужчинами, мужчинами, мужчинами, везде и всюду - во дворе, за и под столами, у буфетной стойки, в темных сенях и на улице - извергающими под стенку избыток влаги.
Балинас заказал тарелку соленых огурцов, вареного окорока - две тарелки, шесть бутылок пива и бутылку «Прозрачной».
- На почин, - широко улыбнулся он. - Ты это, не боись, - прибавил он. - Все тут выкобениваются. Лают, а не кусают.
Это еще как сказать. Вон идет от стойки с разбитым носом, кровь каплет на пол, а он, дюжий детина, ноет: «Господи Боже...» А недопитый бокал пива - шасть мимо самого уха, трах-тарарах - об стенку совсем рядом с нами.
- Охо-хо! - веселится Балинас. - Ну, дают, байстрюки! Ну, давай, выпьем.
Запах прелой одежды, испарения, дым разъедают глаза, радиоточка, заглушаемая мужским рокотом, визгливые выкрики буфетчицы в форточку: - Где ссышь, гад? - внезапное затишье и едва различимые голоса Куодиса-Гириетаса11 из радиоточки, прикорнувший в пивной луже старичок, ни с того ни с сего душераздирающий вопль молодой женщины: - Робертас, скотина, ну, па-айдем отседова, боже мой!
- Ну, выпили! - кивает мне Балинас. - Вишь, как оно тут у нас... Ну, тебе, городскому, может, скучновато покажется, у вас там, в городах, по-другому бесятся. А нашенским знай лишь бы упиться. Ну, давай, что ли!
Кому-то на ногу свалилась гиря со стойки - парень взвыл. Погнался за буфетчицей, схватив засаленный нож, которым она только что нарезала нам окорок. В этот момент распахнулась дверь, и вошли в сопровождении овчарки пятеро вооруженных автоматами русских пограничников. Они встали у буфета, и воцарилось безмолвие, которым замечательно воспользовались Куодис с Гириетасом.
- Как всегда! - распорядился старшой. То есть старший лейтенант, долговязый блондин с бабьим лицом. Даже в тусклом свете слабой лампочки видно, какие они все усталые, изнуренные, грязные, запаршивленные и залубеневшие. Лейтенант швыряет светло-зеленую купюру, женщина выставляет пять бутылок водки. Они оживляются, открывают бутылки. Все пятеро выпивают до дна. Аккуратно ставят бутылки, где взяли. Торопливо поедают сало, собаке не дают. Никто не произносит ни слова. Лейтенант щелкает каблуками, пытается козырнуть. Все молчат. Люди в зеленых фуражках гуськом покидают заведение. Впрочем, фуражек не видно -все в плащ-палатках, с капюшонами.
- Поляка, что ли, ловят, - замечает Балинас. - Как же, изловишь тут...
Рычит, не желая заводиться, военный «газик». Наконец отбывает. Тот, кому на ногу свалилась гиря, пытается возобновить преследование буфетчицы. Правда, уже без ножа. Он заталкивает ее за грязный полог - смешки, повизгивание, затем слышно лишь, как горестно вздыхают тяжелые ящики с пивом и консервами. Будто и не было никаких пограничников!
Про кого это? Да ведь про нас с Долорессой Луст, про нас, ну, конечно, про нас, думаю я, пока лодка медленно погружается в черную воду. А звездные окошечки знай светятся да светятся... Это и странно... именно это самое странное... это и есть...
1992
Я думал, таких мест на свете нет давным-давно — замшелых, унылых, как горе-злосчастье, серых, точно шифер, злых, как пьяная песня, когда ее тянут от безысходности, ярости и полного наплевательства, из последних сил, надсадно, хрипло, с остановками на откашливание, отхаркивание, исполняясь новых сил и посылая свой зов сквозь пустыню полуночи в сторону Польши.
Едешь, трясешься по этим лесам, а им ни конца, ни края не видно - тускло-зеленые, с белесым мхом, скованным первым зазимком, все они да они. Но вот глядишь, одна поляна, другая, все чаще мелькают гнусные железобетонные столбы, вырастают неясного назначения силикатные здания с плоскими, залитыми смолой крышами, вдруг да мелькнет ржавый указатель цвета синьки: ВИКТАРИНА 3 КМ - и, смотри-ка, сходишь в самом настоящем городке с пивными крышками и зелеными осколками на единственном тротуаре, с маленькой намалеванной гуашью афишей прямо на заборе: ЭЛЬВИРА МАДИГАН - и заправленной под стекло газетной простыней возле казенного домика СДТ10 - облупленного зданьица с красномордыми мужиками там же, в свете того самого дня - белесого, застывшего, безучастного. А ты, Юдицкас, заливал! Молочные реки, кисельные берега, так и говорил. Полное разочарование. Лучше уж леса да леса, хутора или деревни с улицами, - всё лучше, чем такие унылые и якобы тихие городки.
- Допердолил, стало быть? - развязно спрашивает водителя моего грузовика полупьяный знакомец с тротуара. - Шо такого маеш??
Дальше не слышу - иду на реку, там надо сговориться насчет бревен. При мне бумажка: ул. Сукацкене, 8, Балинас. В кармане пиджака имеется рекомендательное письмо, которое, даром что заклеенное, я вскрыл и дорогой прочел: «Антанас, это тебе задаток за дровишки. Устрой на ночлег, с едой и питьем, за нами не станет, после сочтемся. Будь здоров, пока! Юдицкас Матас». На словах было велено сказать: «Бревна, Балинас, доставай, откуда хочешь, отгрузи, и как можно скорее. Юдицкасу они позарез нужны, вот это задаток, шестьсот, остальные - когда доставишь, а везти теперь не в Базорай, а в Миклусенай, там спросишь сам».
Я разыскал подвыпившего Балинаса, трезвую его жену, обоим вслух зачитал рекомендательное письмо, вручил деньги, отказался от борща, хлопнул стакан горькой и уснул под овчиной при открытом окне. Отсыпался до вечера за три бессонных ночи и дня. Снилась мне Онега Мажгирдас на ладожском льду, снился городок Бемпфлинген, где я никогда не был, а когда началось сновидение «О беглом платье Набелии», я получил здорового тычка.
- А ну кончай дрыхнуть! Пошли!
Множество комнатных растений, святых образов, деревянный стол, молочный суп, самогонка, хлеб. Ради того, что ли, нарушен мой сон?
- Ну нет. В корчму двинем.
Да как топнет ногой, едва женка сделала попытку оторвать ягодицы от лавки.
Видал я то, что у них зовется корчмой! Честно говоря, я полагал, что таких уже давно не бывает. Всюду успели понастроить современных поилок с отсыревшими стенами и облупленными панно «Литовцы обороняют замок от крестоносцев». Или «Пир чертей с ведьмами». Бывают и двухэтажные, с вонючими кухнями, засоренными клозетами и фанерой вместо стекол в окнах. А эта корчма сохранилась здесь еще годов с пятидесятых - с угрожающе низкими потолками, длинными столами вдоль стен, мигающими лампочками, открытой бочкой пива и с мужчинами, мужчинами, мужчинами, везде и всюду - во дворе, за и под столами, у буфетной стойки, в темных сенях и на улице - извергающими под стенку избыток влаги.
Балинас заказал тарелку соленых огурцов, вареного окорока - две тарелки, шесть бутылок пива и бутылку «Прозрачной».
- На почин, - широко улыбнулся он. - Ты это, не боись, - прибавил он. - Все тут выкобениваются. Лают, а не кусают.
Это еще как сказать. Вон идет от стойки с разбитым носом, кровь каплет на пол, а он, дюжий детина, ноет: «Господи Боже...» А недопитый бокал пива - шасть мимо самого уха, трах-тарарах - об стенку совсем рядом с нами.
- Охо-хо! - веселится Балинас. - Ну, дают, байстрюки! Ну, давай, выпьем.
Запах прелой одежды, испарения, дым разъедают глаза, радиоточка, заглушаемая мужским рокотом, визгливые выкрики буфетчицы в форточку: - Где ссышь, гад? - внезапное затишье и едва различимые голоса Куодиса-Гириетаса11 из радиоточки, прикорнувший в пивной луже старичок, ни с того ни с сего душераздирающий вопль молодой женщины: - Робертас, скотина, ну, па-айдем отседова, боже мой!
- Ну, выпили! - кивает мне Балинас. - Вишь, как оно тут у нас... Ну, тебе, городскому, может, скучновато покажется, у вас там, в городах, по-другому бесятся. А нашенским знай лишь бы упиться. Ну, давай, что ли!
Кому-то на ногу свалилась гиря со стойки - парень взвыл. Погнался за буфетчицей, схватив засаленный нож, которым она только что нарезала нам окорок. В этот момент распахнулась дверь, и вошли в сопровождении овчарки пятеро вооруженных автоматами русских пограничников. Они встали у буфета, и воцарилось безмолвие, которым замечательно воспользовались Куодис с Гириетасом.
- Как всегда! - распорядился старшой. То есть старший лейтенант, долговязый блондин с бабьим лицом. Даже в тусклом свете слабой лампочки видно, какие они все усталые, изнуренные, грязные, запаршивленные и залубеневшие. Лейтенант швыряет светло-зеленую купюру, женщина выставляет пять бутылок водки. Они оживляются, открывают бутылки. Все пятеро выпивают до дна. Аккуратно ставят бутылки, где взяли. Торопливо поедают сало, собаке не дают. Никто не произносит ни слова. Лейтенант щелкает каблуками, пытается козырнуть. Все молчат. Люди в зеленых фуражках гуськом покидают заведение. Впрочем, фуражек не видно -все в плащ-палатках, с капюшонами.
- Поляка, что ли, ловят, - замечает Балинас. - Как же, изловишь тут...
Рычит, не желая заводиться, военный «газик». Наконец отбывает. Тот, кому на ногу свалилась гиря, пытается возобновить преследование буфетчицы. Правда, уже без ножа. Он заталкивает ее за грязный полог - смешки, повизгивание, затем слышно лишь, как горестно вздыхают тяжелые ящики с пивом и консервами. Будто и не было никаких пограничников!