Где-то к одиннадцати Зинаида прислала с шофером записку: «Папаня, сил больше нету, останови Митю».
Михаил Иларионович наискосок вышел в освещенную дорожку перед комбайном и поднял скрещенные руки.
— Чего там? — крикнул Зайцев в приоткрытую дверцу.
— Домой, Митя. Все до смерти устали.
Возражать звеньевой не стал. Тоже не железный. Тем более завтра снова работа. И послезавтра тоже. Глядишь, и без помех кончат поле. Но все-таки он сделал еще круг, чтобы нагрузить два последних самосвала. На них и уехали, оставив комбайн в борозде.
Глазомойку переезжали с опаской, колея сделалась глубокой. Завтра придется искать другой брод. Или подсыпать старую колею. Река сердито катила посеревшую воду, наваливалась на берега.
Савин сказал шоферу:
— Первым рейсом заберите щебень в карьере. С погрузчиком договоренность имеется. Сбросим в колею, укрепим брод на эти два дня.
Машины уехали в Кудрино, а Савин с Митей остались возле сушилки. Отняли вилы у ослабевших Бориса и Зинаиды и принялись «кормить» сушилку, чтобы трава не осталась в кучах и не согрелась за ночь.
Минут через сорок механик выключил машину. Барабан остановился. В нем что-то тихо и жалостливо тленькало. Остывало железо. А четверо мужчин и две женщины как сели возле сушилки, так и застыли. Молчали добрых минут десять в состоянии блаженнейшей усталости, когда ноет, отдыхая, каждый мускул в натруженном теле, а душа полна особенным чувством одоления самого себя, торжеством личной победы.
— Фройндшафт! — почему-то по-немецки сказал вдруг Борис Силантьевич и, подняв над головой сжатый кулак, неловко засмеялся: сжать-то сжал, а вот разжать пальцы — ну никак, словно склеились.
— Неловко перед вами, Борис Силантьевич, — тихо произнес Савин. — Отдыхать приехали, а здесь такой аврал…
— День год кормит, всем известно. Как бы я выглядел, идучи мимо вас с корзиночкой за маслятами?..
— Дойдет и до маслят, — певуче отозвалась Зина. — Вот уберемся, да всем народом — в лес! То-то будет радости!
— Ну, ты даешь! — механик толкнул Митю. — Двужильный!..
— А ты? Постоять у этого зверя, — он тронул неостывший бок сушилки, — тоже не мед. Выдюжил?
Механик сидел, раскачиваясь взад-вперед, как будто боялся, что если остановится, то спина застынет вроде каменной. Ноги у него гудели. Более пятнадцати часов не отходил от машины, не присел, не закурил.
— Сколько же ты убрал, Митя, никак не соображу. — Механик спрашивал, не открывая глаз. — Глянь на мешки. Твоим бычкам на полгода хватит. Да еще чуть не половину траншеи набили.
— Да, вот что, — вспомнил Савин. — Перед выездом на делянку ты, Митя, поработай на тракторе в яме, проехайся по траве разов пять-шесть, утрамбуй как можно. Масса хотя и плотная, а все же для успокоения. Вдруг согреется.
— Знаю, — Митя кивнул и вдруг улыбнулся. — Укатали Сивку крутые горки… Зина-то спит. Не-е, завтра так неможно, Михаил Ларионович. Потише придется. Больно азартно начали.
Зина склонилась головой на плечо соседки и закрыла глаза. Уснула.
— Сбавим, Митя, — согласился агроном. — Это мы в охотку, спервачка. Три-четыре дня, и все сбреем, нашей маленькой ферме до февраля кормов с этой делянки будет. А сено на лугу возьмем, так до новой травы и достанет. Но на сене погоду не перехитришь. Сено в дождик не получишь. Так что неизвестно, как оно выйдет. Дней десять сушить придется. Ах, достать бы вентиляторы!.. Если в Кудрине вот так же, как у нас, то мы до уборки все корма заготовим, и время останется. Пошли домой, бойцы уставшие! Ты давай к нам. — Он обнял за плечи механика. — И постель, и ужин найдется.
Где-то к одиннадцати Зинаида прислала с шофером записку: «Папаня, сил больше нету, останови Митю».
Михаил Иларионович наискосок вышел в освещенную дорожку перед комбайном и поднял скрещенные руки.
— Чего там? — крикнул Зайцев в приоткрытую дверцу.
— Домой, Митя. Все до смерти устали.
Возражать звеньевой не стал. Тоже не железный. Тем более завтра снова работа. И послезавтра тоже. Глядишь, и без помех кончат поле. Но все-таки он сделал еще круг, чтобы нагрузить два последних самосвала. На них и уехали, оставив комбайн в борозде.
Глазомойку переезжали с опаской, колея сделалась глубокой. Завтра придется искать другой брод. Или подсыпать старую колею. Река сердито катила посеревшую воду, наваливалась на берега.
Савин сказал шоферу:
— Первым рейсом заберите щебень в карьере. С погрузчиком договоренность имеется. Сбросим в колею, укрепим брод на эти два дня.
Машины уехали в Кудрино, а Савин с Митей остались возле сушилки. Отняли вилы у ослабевших Бориса и Зинаиды и принялись «кормить» сушилку, чтобы трава не осталась в кучах и не согрелась за ночь.
Минут через сорок механик выключил машину. Барабан остановился. В нем что-то тихо и жалостливо тленькало. Остывало железо. А четверо мужчин и две женщины как сели возле сушилки, так и застыли. Молчали добрых минут десять в состоянии блаженнейшей усталости, когда ноет, отдыхая, каждый мускул в натруженном теле, а душа полна особенным чувством одоления самого себя, торжеством личной победы.
— Фройндшафт! — почему-то по-немецки сказал вдруг Борис Силантьевич и, подняв над головой сжатый кулак, неловко засмеялся: сжать-то сжал, а вот разжать пальцы — ну никак, словно склеились.
— Неловко перед вами, Борис Силантьевич, — тихо произнес Савин. — Отдыхать приехали, а здесь такой аврал…
— День год кормит, всем известно. Как бы я выглядел, идучи мимо вас с корзиночкой за маслятами?..
— Дойдет и до маслят, — певуче отозвалась Зина. — Вот уберемся, да всем народом — в лес! То-то будет радости!
— Ну, ты даешь! — механик толкнул Митю. — Двужильный!..
— А ты? Постоять у этого зверя, — он тронул неостывший бок сушилки, — тоже не мед. Выдюжил?
Механик сидел, раскачиваясь взад-вперед, как будто боялся, что если остановится, то спина застынет вроде каменной. Ноги у него гудели. Более пятнадцати часов не отходил от машины, не присел, не закурил.
— Сколько же ты убрал, Митя, никак не соображу. — Механик спрашивал, не открывая глаз. — Глянь на мешки. Твоим бычкам на полгода хватит. Да еще чуть не половину траншеи набили.
— Да, вот что, — вспомнил Савин. — Перед выездом на делянку ты, Митя, поработай на тракторе в яме, проехайся по траве разов пять-шесть, утрамбуй как можно. Масса хотя и плотная, а все же для успокоения. Вдруг согреется.
— Знаю, — Митя кивнул и вдруг улыбнулся. — Укатали Сивку крутые горки… Зина-то спит. Не-е, завтра так неможно, Михаил Ларионович. Потише придется. Больно азартно начали.
Зина склонилась головой на плечо соседки и закрыла глаза. Уснула.
— Сбавим, Митя, — согласился агроном. — Это мы в охотку, спервачка. Три-четыре дня, и все сбреем, нашей маленькой ферме до февраля кормов с этой делянки будет. А сено на лугу возьмем, так до новой травы и достанет. Но на сене погоду не перехитришь. Сено в дождик не получишь. Так что неизвестно, как оно выйдет. Дней десять сушить придется. Ах, достать бы вентиляторы!.. Если в Кудрине вот так же, как у нас, то мы до уборки все корма заготовим, и время останется. Пошли домой, бойцы уставшие! Ты давай к нам. — Он обнял за плечи механика. — И постель, и ужин найдется.