— Гектара два осталось. Потом что?
И только тут поздоровался с председателем.
— Ну, ты даешь, Митя! — Дьяконов обнял его за плечи. — С огоньком! Аж руки чешутся, когда на твою работу смотришь. Так бы и заскочил в кабину, пошуровал, да с песней, с песней! И как это работа на земле и с растениями, животными стала вроде не престижной — ума не приложу? Заскок повсеместный. Проглядели. Все ученых да чиновников готовили. А кланяться надо человеку, который общество кормит, вот таким, как Митя? Да!
— Ну что вы! — И Митя засмеялся через силу.
— Отложить смешки! Куда идем — знаешь?
— Еще бы, — сказал Митя и посерьезнел.
— Нет, Митя, не знаешь. Даже Иларионович не все знает, так я думаю. Когда Савин в городе учился на агронома, а тебя, Митя, и не было вовсе, я тут в бригадирах ходил года два. А покойник нынешний председателем колхоза был. Но не в Кудрине, а там, где совхоз «Тельмана». Толковый был хозяин! Это ему и мешало в жизни. Тогда ведь как: все по приказу. А если по-своему раз, другой, то на заметку, районная власть не терпела своеволия. Вот и деда тогда разоблачили, судить было собрались, правда, народ заступился. Но с должности его сняли. Тогда он и забрался в Лужки, жить на отшибе от всего такого. Работал, пока силу не потерял.
— Он как-то говорил мне про близких своих, — заметил Савин. — Но к нему никто и никогда не приезжал.
— Какие там близкие! Они померли или на войне… Внук нефтяником на Каспии, еще племянник внучатый. Где только нет крестьянина в нонешнее время. Отбили им телеграммы. Да рази приедут! Поди, забыли, что дед у них в какой-то там глуши. Погостить и то не являлись. Что им Лужки или Поповка? Голозадое детство…
Сергей Иванович так и шел с горстью гранул в руках. Поравнявшись с газиком, протянул их шоферу.
— Положи, при случае покажем их в районе, какие корма наловчились делать. О, и наша советская власть прихватила горстку! Правильно, — сказал он секретарю сельсовета. — На стол, для наглядной агитации.
Хоронили деда через час, на закате солнца.
Над дальним лесом к этому часу прорезалась узкая полоса чистого неба. И как только солнце коснулось лесной вершины, через эту щель на промокшую землю лучом надежды брызнул по-летнему яркий свет. От деревьев, кустов, от людей и домов на земле легли четкие длинные тени. Окна лужковских домов загорелись ответным пламенем, солнце целилось прямо в них. Было ли это предвестием вёдра или только послаблением затянувшегося циклона — кто мог знать? Но вид открывшегося наконец светлого неба, щебетание синиц, дальние дали в черно-красном освещении и незнобкий предвечерний ветер — все предвещало тепло, а значит, и удачу.
С газика сняли брезент, откинули задний борт и задвинули гроб. Зина с Марьей собрались нести венок. Силантий велел обождать, протопал к себе домой и вернулся с берданой и двустволкой тульского завода, которую загодя попросил у Савина. Митя, успевший помыться, тоже прихватил из дому ружьишко. И оттого, что он, старый солдат, и Силантий шагали теперь с оружием, к печали как бы прибавился оттенок торжественности. Сбились кучно и потянулись за машиной.
Позади людей понуро поплелась ошалевшая от беды пестрая дворняга. Она уже потеряла голос. Ни запахи, ни звуки не отвлекали ее. Шла, опустив морду и волоча хвост.
Вот и черный прямоугольник могилы. Сняли гроб. Подвели веревки. Архип и Митя взялись за два конца, Дьяконов и Савин — за другие два. Женщины крестились, шептали молитву. Зинаида строго и неотрывно смотрела на светлую полоску неба над дальним зубчатым лесом. О чем она думала?.. Дед Силантий командовал. Гроб закрыли коричневой крышкой, забили гвозди и стали опускать. Он стукался углами о земляные края. Вытянули веревку. Застучали комья земли. Мир праху твоему!
Архип и Митя стали закидывать могилу.
— В память старого солдата, — громко скомандовал Силантий и вскинул ружье.
Три гулких выстрела разбили вечернюю тишину. Зина повернула заплаканное лицо к могиле.
— В память нашего брата крестьянина! — опять выкрикнул Силантий, вдруг обретший и крепость, и голос.
И еще три выстрела. И еще раз.
Зарывали могилу, менялись, почти не разговаривали. А закончив, окружили холмик. Постояли минут пять, кто-то сказал, что дерном надо обложить, когда осядет. И пошли к домам, оставляя среди березок вечный покой и запах свежевзрытой земли.
— Гектара два осталось. Потом что?
И только тут поздоровался с председателем.
— Ну, ты даешь, Митя! — Дьяконов обнял его за плечи. — С огоньком! Аж руки чешутся, когда на твою работу смотришь. Так бы и заскочил в кабину, пошуровал, да с песней, с песней! И как это работа на земле и с растениями, животными стала вроде не престижной — ума не приложу? Заскок повсеместный. Проглядели. Все ученых да чиновников готовили. А кланяться надо человеку, который общество кормит, вот таким, как Митя? Да!
— Ну что вы! — И Митя засмеялся через силу.
— Отложить смешки! Куда идем — знаешь?
— Еще бы, — сказал Митя и посерьезнел.
— Нет, Митя, не знаешь. Даже Иларионович не все знает, так я думаю. Когда Савин в городе учился на агронома, а тебя, Митя, и не было вовсе, я тут в бригадирах ходил года два. А покойник нынешний председателем колхоза был. Но не в Кудрине, а там, где совхоз «Тельмана». Толковый был хозяин! Это ему и мешало в жизни. Тогда ведь как: все по приказу. А если по-своему раз, другой, то на заметку, районная власть не терпела своеволия. Вот и деда тогда разоблачили, судить было собрались, правда, народ заступился. Но с должности его сняли. Тогда он и забрался в Лужки, жить на отшибе от всего такого. Работал, пока силу не потерял.
— Он как-то говорил мне про близких своих, — заметил Савин. — Но к нему никто и никогда не приезжал.
— Какие там близкие! Они померли или на войне… Внук нефтяником на Каспии, еще племянник внучатый. Где только нет крестьянина в нонешнее время. Отбили им телеграммы. Да рази приедут! Поди, забыли, что дед у них в какой-то там глуши. Погостить и то не являлись. Что им Лужки или Поповка? Голозадое детство…
Сергей Иванович так и шел с горстью гранул в руках. Поравнявшись с газиком, протянул их шоферу.
— Положи, при случае покажем их в районе, какие корма наловчились делать. О, и наша советская власть прихватила горстку! Правильно, — сказал он секретарю сельсовета. — На стол, для наглядной агитации.
Хоронили деда через час, на закате солнца.
Над дальним лесом к этому часу прорезалась узкая полоса чистого неба. И как только солнце коснулось лесной вершины, через эту щель на промокшую землю лучом надежды брызнул по-летнему яркий свет. От деревьев, кустов, от людей и домов на земле легли четкие длинные тени. Окна лужковских домов загорелись ответным пламенем, солнце целилось прямо в них. Было ли это предвестием вёдра или только послаблением затянувшегося циклона — кто мог знать? Но вид открывшегося наконец светлого неба, щебетание синиц, дальние дали в черно-красном освещении и незнобкий предвечерний ветер — все предвещало тепло, а значит, и удачу.
С газика сняли брезент, откинули задний борт и задвинули гроб. Зина с Марьей собрались нести венок. Силантий велел обождать, протопал к себе домой и вернулся с берданой и двустволкой тульского завода, которую загодя попросил у Савина. Митя, успевший помыться, тоже прихватил из дому ружьишко. И оттого, что он, старый солдат, и Силантий шагали теперь с оружием, к печали как бы прибавился оттенок торжественности. Сбились кучно и потянулись за машиной.
Позади людей понуро поплелась ошалевшая от беды пестрая дворняга. Она уже потеряла голос. Ни запахи, ни звуки не отвлекали ее. Шла, опустив морду и волоча хвост.
Вот и черный прямоугольник могилы. Сняли гроб. Подвели веревки. Архип и Митя взялись за два конца, Дьяконов и Савин — за другие два. Женщины крестились, шептали молитву. Зинаида строго и неотрывно смотрела на светлую полоску неба над дальним зубчатым лесом. О чем она думала?.. Дед Силантий командовал. Гроб закрыли коричневой крышкой, забили гвозди и стали опускать. Он стукался углами о земляные края. Вытянули веревку. Застучали комья земли. Мир праху твоему!
Архип и Митя стали закидывать могилу.
— В память старого солдата, — громко скомандовал Силантий и вскинул ружье.
Три гулких выстрела разбили вечернюю тишину. Зина повернула заплаканное лицо к могиле.
— В память нашего брата крестьянина! — опять выкрикнул Силантий, вдруг обретший и крепость, и голос.
И еще три выстрела. И еще раз.
Зарывали могилу, менялись, почти не разговаривали. А закончив, окружили холмик. Постояли минут пять, кто-то сказал, что дерном надо обложить, когда осядет. И пошли к домам, оставляя среди березок вечный покой и запах свежевзрытой земли.