— Татарин, как в атаку идёт, визжит завсегда, пугает. Так ты уши заткни или песню пой — не слушай его. Когда сотня или тысяча их визжит, кровь в жилах стынет. А вот когда стрелы метать начнут, не зевай, щитом прикрывайся. Щит-то выручит, от стрелы татарской прикроет. Как команда в атаку будет, копьё к себе поближе прижимай, направляй наконечник в грудь. Даже если татарин щитом прикроется — не поможет, пробьёт копьё и щит и татарина. Как удар почувствуешь, отпускай копьё, иначе самого из седла вышибет.
— А как же я потом без копья-то?
— А зачем оно тебе? Когда две конные лавы сталкиваются, копьё лишь при сшибке нужно, потом оно тебе только мешать будет. Бросил копьё — сразу за саблю хватайся. Только она тебя и спасёт. По сторонам поглядывай, товарищу помогай. Ты его спасёшь в миг страшный, на щит или саблю свою удар примешь — йотом и он тебе поможет.
— Да помню я, дядько!
— Ты слушай. И не жри утром-то.
— Ага, на пустое брюхо, поди, саблей-то помаши!
— С набитой требухой биться тяжело, а при ранении в живот смерть верная.
— Ох, спаси, Господи, мя, неразумного! — Новик перекрестился.
И так — почти у каждого костра. Спать надо было, а не спалось. Чувствовалось напряжение, как всегда перед боем.
Примчался из Москвы весь пропылённый, уставший донельзя гонец.
«Узнали в Москве, и в Переяславле, и в Костроме, и во Владимире — во всех городах, что пошёл князь за Оку, то настала в Москве и во всех пределах печаль великая, и подняли плач горький, и разнеслись звуки рыданий».
Уже в темноте, только при свете скудном звёзд и луны, в шатёр великокняжеский заявились князья и воеводы, стали уговаривать Дмитрия Иоанновича не рисковать жизнью.
— Любой великий князь, да что там — воевода — знает, что лучники татарские в первую очередь в главного целят. И удар конницы татарской на ставку нацелен — где князь, где знамёна и сигнальщики. Христом Богом просим, поставь заместо себя любого из нас.
Удивился князь, даже опечалился.
— Как я могу отсиживаться? На меня всё воинство русское смотрит! Никак не можно!
— Никто не просит поля ратного покидать, боем можно и через гонцов руководить, из полка засадного. А корзно княжеское и шлем золочёный наденет любой из нас, пусть войско видит — вот он, князь, здесь он!
Дмитрий Иоаннович прослезился даже.
Однако воеводы и князья продолжали уговаривать. Вперёд выступил Михаил Бренок, ближний боярин.
— Княже! Битва с Ордой, я мыслю, не последняя! Кто, кроме тебя, сможет объединить все княжества под стягом московским? Сын твой? Так он ещё молод. О Руси православной подумай! Я ликом на тебя похож, плащ княжеский разницу в телосложении скроет!
Подошёл князь к Михаилу, обнял.
— Быть посему!
Снял он корзно — красный плащ княжеский, накинул на Михаила. Водрузил на его голову шлем-ерихонку золочёный.
— Татарин, как в атаку идёт, визжит завсегда, пугает. Так ты уши заткни или песню пой — не слушай его. Когда сотня или тысяча их визжит, кровь в жилах стынет. А вот когда стрелы метать начнут, не зевай, щитом прикрывайся. Щит-то выручит, от стрелы татарской прикроет. Как команда в атаку будет, копьё к себе поближе прижимай, направляй наконечник в грудь. Даже если татарин щитом прикроется — не поможет, пробьёт копьё и щит и татарина. Как удар почувствуешь, отпускай копьё, иначе самого из седла вышибет.
— А как же я потом без копья-то?
— А зачем оно тебе? Когда две конные лавы сталкиваются, копьё лишь при сшибке нужно, потом оно тебе только мешать будет. Бросил копьё — сразу за саблю хватайся. Только она тебя и спасёт. По сторонам поглядывай, товарищу помогай. Ты его спасёшь в миг страшный, на щит или саблю свою удар примешь — йотом и он тебе поможет.
— Да помню я, дядько!
— Ты слушай. И не жри утром-то.
— Ага, на пустое брюхо, поди, саблей-то помаши!
— С набитой требухой биться тяжело, а при ранении в живот смерть верная.
— Ох, спаси, Господи, мя, неразумного! — Новик перекрестился.
И так — почти у каждого костра. Спать надо было, а не спалось. Чувствовалось напряжение, как всегда перед боем.
Примчался из Москвы весь пропылённый, уставший донельзя гонец.
«Узнали в Москве, и в Переяславле, и в Костроме, и во Владимире — во всех городах, что пошёл князь за Оку, то настала в Москве и во всех пределах печаль великая, и подняли плач горький, и разнеслись звуки рыданий».
Уже в темноте, только при свете скудном звёзд и луны, в шатёр великокняжеский заявились князья и воеводы, стали уговаривать Дмитрия Иоанновича не рисковать жизнью.
— Любой великий князь, да что там — воевода — знает, что лучники татарские в первую очередь в главного целят. И удар конницы татарской на ставку нацелен — где князь, где знамёна и сигнальщики. Христом Богом просим, поставь заместо себя любого из нас.
Удивился князь, даже опечалился.
— Как я могу отсиживаться? На меня всё воинство русское смотрит! Никак не можно!
— Никто не просит поля ратного покидать, боем можно и через гонцов руководить, из полка засадного. А корзно княжеское и шлем золочёный наденет любой из нас, пусть войско видит — вот он, князь, здесь он!
Дмитрий Иоаннович прослезился даже.
Однако воеводы и князья продолжали уговаривать. Вперёд выступил Михаил Бренок, ближний боярин.
— Княже! Битва с Ордой, я мыслю, не последняя! Кто, кроме тебя, сможет объединить все княжества под стягом московским? Сын твой? Так он ещё молод. О Руси православной подумай! Я ликом на тебя похож, плащ княжеский разницу в телосложении скроет!
Подошёл князь к Михаилу, обнял.
— Быть посему!
Снял он корзно — красный плащ княжеский, накинул на Михаила. Водрузил на его голову шлем-ерихонку золочёный.