— Вася, ты чего сопишь?
— Елей от нее воскуряется, — ты только понюхай — умилительно…
— Человек ты божий, — блаженненький.
— Ты не верь, брат, — это про меня говорят только…
— А ты думал — я тоже дурак?!
— Чего ж ты ругаешься на меня, — на меня и так все ругаются, игумен меня костылем бьет!
— Ничего ты, Вася, понимать не можешь…
— Я-то — я все чувствую, чувствительный я…
— Оно по тебе и видно, что чувствительный, — иссохнешь ты скоро от чувствований своих, исчувствуешься.
— Это я беса изгоняю…
— Сгинешь, Васька, ты от своего беса жилистого — вот что.
— А ты сам попробуй, разок только, один разик пробуй — он и не подступится больше.
— Бабу мне нужно, девку хорошую беса моего укротить.
— Господи помилуй, сохрани-спаси, — что ты это коришь только — наваждение сатанинское в женщине, в каждой бес блудный.
Заохал, закрутился по траве, по моху блаженненький, замахал руками корявыми.
А Никола лежит — на весь лес громыхает, хохочет. Скачет по соснам эхо горластое, по всему лесу прыгает. Передохнет капельку — опять заливается.
Голос у него — баритон сочный, бархатный, — как начнет выводить по верхам величание с певчими — сам себя даже слушает, недаром же исполатчиком был архиерейским.
Со второго класса духовного взяли его в хор архиерейский, исполатчиком сделали — баловнем купеческим, любимчиком.
На обед позовут свадебный либо поминальный солистов, исполатчики с ними увяжутся, без них и хор не держится, ну и брали с собой всюду.
Николая-то брал с собою всегда Моисеев — октава сольная.
— Пойдем, Колька, — без сопранов октаве нельзя быть.
— Да я, Николай Васильевич, боюсь с вами…
— Вася, ты чего сопишь?
— Елей от нее воскуряется, — ты только понюхай — умилительно…
— Человек ты божий, — блаженненький.
— Ты не верь, брат, — это про меня говорят только…
— А ты думал — я тоже дурак?!
— Чего ж ты ругаешься на меня, — на меня и так все ругаются, игумен меня костылем бьет!
— Ничего ты, Вася, понимать не можешь…
— Я-то — я все чувствую, чувствительный я…
— Оно по тебе и видно, что чувствительный, — иссохнешь ты скоро от чувствований своих, исчувствуешься.
— Это я беса изгоняю…
— Сгинешь, Васька, ты от своего беса жилистого — вот что.
— А ты сам попробуй, разок только, один разик пробуй — он и не подступится больше.
— Бабу мне нужно, девку хорошую беса моего укротить.
— Господи помилуй, сохрани-спаси, — что ты это коришь только — наваждение сатанинское в женщине, в каждой бес блудный.
Заохал, закрутился по траве, по моху блаженненький, замахал руками корявыми.
А Никола лежит — на весь лес громыхает, хохочет. Скачет по соснам эхо горластое, по всему лесу прыгает. Передохнет капельку — опять заливается.
Голос у него — баритон сочный, бархатный, — как начнет выводить по верхам величание с певчими — сам себя даже слушает, недаром же исполатчиком был архиерейским.
Со второго класса духовного взяли его в хор архиерейский, исполатчиком сделали — баловнем купеческим, любимчиком.
На обед позовут свадебный либо поминальный солистов, исполатчики с ними увяжутся, без них и хор не держится, ну и брали с собой всюду.
Николая-то брал с собою всегда Моисеев — октава сольная.
— Пойдем, Колька, — без сопранов октаве нельзя быть.
— Да я, Николай Васильевич, боюсь с вами…