— Отдохни капельку, посиди со мною, — да сапожки сними свои, ножки заморились, должно, стоять.
Раздела его, и сапожки сама сняла, а потом на руки подняла с улыбочкой и в перину бросила, навалилась вся с хохотом, и потонул Колька в перинах, и поплыли перед глазами круги красные, хмель от наливки в голову бросился; до утра ему спать не давала, — измучила, затомила.
Провожать утром стала…
— Коленька, ты приходи ко мне, — слышь?!
— Если можно, — приду — Я приду, Олимпиада Гавриловна!
— Приходи, приходи, миленький, — когда захочешь, тогда и приходи ко мне — ждать буду.
Целый месяц ходил Колька и еще б ходил, да несчастье стряслось с ним негаданно, — стал он в двунадесятый пред амвоном «Елице во Христа креститеся…» выводить, а голос возьми да и сорвись — такого козла запустил, аж регент ухватился за голову.
С того раза и голос грубеть стал, как с женщиной побывал впервые; говорит, бывало, с ней, говорит, да вдруг басок и прорвется.
Регент и говорит ему:
— Ну, Предтечин, — теперь дожидайся баритона аль баса.
Обедня кончилась, епископ его — в алтарь.
— Ну, раб божий, — учись теперь да береги голос, окрепнет, выравняется — опять в хор возьму.
А Колька и учиться-то не привык, да и купчиха-то вдовая от себя не пускала.
Смотритель смотрел, смотрел, да и вызвал отца.
— Сына бери, никуда он не годен, — нерадивый малый.
Дьячок к архиерею прямо.
— Не погубите мальчишку, один ведь он у меня, сколько, чай, вам старался, дайте ему за четыре свидетельство, место ему передам свое.
Дали ему за четыре свидетельство.
В селе у отца пожил месяц, — отец и помри, а он службы не знает — по селу повадился, с солдатками гонял, насвистывал, а под конец, когда отец-настоятель не согласился дьячком оставить, он — к епископу.
Приехал в губернский у архиерея место просить отцовское…
— Ступай-ка ты в монастырь, службу учи, а потом я поставлю тебя на отцовское место, за тобою оно будет, а пока — поди поучись в монастыре, ну, а коли голос будет хороший — возьму в хор, сказал тебе.
С тех пор вот уж сколько лет Николка в монастыре послушником, в хоре стал петь — баритон у него бархатный.
— Отдохни капельку, посиди со мною, — да сапожки сними свои, ножки заморились, должно, стоять.
Раздела его, и сапожки сама сняла, а потом на руки подняла с улыбочкой и в перину бросила, навалилась вся с хохотом, и потонул Колька в перинах, и поплыли перед глазами круги красные, хмель от наливки в голову бросился; до утра ему спать не давала, — измучила, затомила.
Провожать утром стала…
— Коленька, ты приходи ко мне, — слышь?!
— Если можно, — приду — Я приду, Олимпиада Гавриловна!
— Приходи, приходи, миленький, — когда захочешь, тогда и приходи ко мне — ждать буду.
Целый месяц ходил Колька и еще б ходил, да несчастье стряслось с ним негаданно, — стал он в двунадесятый пред амвоном «Елице во Христа креститеся…» выводить, а голос возьми да и сорвись — такого козла запустил, аж регент ухватился за голову.
С того раза и голос грубеть стал, как с женщиной побывал впервые; говорит, бывало, с ней, говорит, да вдруг басок и прорвется.
Регент и говорит ему:
— Ну, Предтечин, — теперь дожидайся баритона аль баса.
Обедня кончилась, епископ его — в алтарь.
— Ну, раб божий, — учись теперь да береги голос, окрепнет, выравняется — опять в хор возьму.
А Колька и учиться-то не привык, да и купчиха-то вдовая от себя не пускала.
Смотритель смотрел, смотрел, да и вызвал отца.
— Сына бери, никуда он не годен, — нерадивый малый.
Дьячок к архиерею прямо.
— Не погубите мальчишку, один ведь он у меня, сколько, чай, вам старался, дайте ему за четыре свидетельство, место ему передам свое.
Дали ему за четыре свидетельство.
В селе у отца пожил месяц, — отец и помри, а он службы не знает — по селу повадился, с солдатками гонял, насвистывал, а под конец, когда отец-настоятель не согласился дьячком оставить, он — к епископу.
Приехал в губернский у архиерея место просить отцовское…
— Ступай-ка ты в монастырь, службу учи, а потом я поставлю тебя на отцовское место, за тобою оно будет, а пока — поди поучись в монастыре, ну, а коли голос будет хороший — возьму в хор, сказал тебе.
С тех пор вот уж сколько лет Николка в монастыре послушником, в хоре стал петь — баритон у него бархатный.