— Ну и чего она добилась? Ни хрена, — заявил он. Задумчивый Эдди.
Но это была чистая правда. И, что удивительно, в течение недели наше мнение стало перевешивать в сторону мысли, что во всем виновата Мэг. От восхищения смелостью ее поступка, ставкой в духе все-или-ничего, самой идеей посягательства на авторитет Рут, столь бескомпромиссного и публичного, мы перешли к легкому презрению. Да как вообще можно быть такой дурой, чтобы решить, будто коп встанет на сторону ребенка против взрослого? Разве не понимала она, что только хуже станет? Как могла она быть так наивна, такой доверчива, так непробиваемо тупа?
Полисмен — твой друг. Хрень собачья. Никто из нас на такое не был способен. Мы-то все понимали.
От этого мы испытали к ней едва ли не ненависть. Так, словно своим провалом с мистером Дженнингсом она швырнула нам в лицо жестокую истину — насколько мы, дети, бессильны. Быть «всего лишь ребенком» обрело для каждого совершенно новое значение, вызывая ощущение постоянной угрозы, о которой мы, должно быть, и так знали, но никогда не задумывались. Черт, да нас имели право хоть в речку выбросить, было бы желание. Мы были всего лишь детьми. Мы были собственностью. Принадлежали родителям душою и телом. Это означало, что мы были заведомо обречены перед любой угрозой со стороны взрослого мира, а еще это означало безысходность, унижение и гнев.
Это было, как будто Мэг не только опростоволосилась сама, но и заставила опростоволоситься всех нас.
И мы дали волю гневу. Направили его на Мэг.
И я тоже. Всего за пару дней я повернул рубильник в голове. Прекратил переживать. Отключился полностью.
Хрен с ним, подумал я. Пусть все идет, как идет.
А шло все к подвалу.
В тот день я наконец собрался заглянуть к ним в гости. Постучал, но мне никто не ответил. Однако, стоя на крыльце, я услышал кое-что, вызвавшее у меня беспокойство. Первое: Сьюзен плакала в своей комнате, причем так громко, что слышно было даже через дверь. Второе доносилось снизу. Возня. По полу скрежетала мебель. Приглушенные голоса. Ворчанье, стоны. Прогорклой угрозой веяло в воздухе.
Дерьмо, как говорится, попало на вентилятор.
Сейчас я поражаюсь тому, как сильно мне захотелось туда попасть.
Я побежал по лестнице, перепрыгивая по две ступеньки за раз, и свернул за угол. Я знал, где они.
Рут стояла у входа в убежище и смотрела. Она улыбнулась и отошла в сторонку, чтобы пропустить меня.
— Сбежать хотела, — сказала она. — Но Уилли ее задержал.
Теперь ее держали хорошо, крепко, и Уилли, и Рупор, и Донни, прижали ее к стене, как манекен, и били в живот по очереди. Мэг уже давно не сопротивлялась. Был слышен только свист ее дыхания, когда Донни бил ее и вдавливал ее скрещенные руки в живот. Рот его был угрюмо сжат. В глазах — крайняя сосредоточенность.
На мгновение она вновь стала героиней. Борцом.
Но только на мгновение. Потому что внезапно мне стало ясно, что все, на что она способна — только беспомощно терпеть. И страдать.
И я помню, как обрадовался, что не я на ее месте.
При желании я даже мог бы присоединиться.
В этот миг, думаю я, сила и власть были на моей стороне.
Я спрашивал себя после: когда это произошло? Когда я… испортился? И постоянно возвращаюсь к этому моменту, к этим мыслям.
— Ну и чего она добилась? Ни хрена, — заявил он. Задумчивый Эдди.
Но это была чистая правда. И, что удивительно, в течение недели наше мнение стало перевешивать в сторону мысли, что во всем виновата Мэг. От восхищения смелостью ее поступка, ставкой в духе все-или-ничего, самой идеей посягательства на авторитет Рут, столь бескомпромиссного и публичного, мы перешли к легкому презрению. Да как вообще можно быть такой дурой, чтобы решить, будто коп встанет на сторону ребенка против взрослого? Разве не понимала она, что только хуже станет? Как могла она быть так наивна, такой доверчива, так непробиваемо тупа?
Полисмен — твой друг. Хрень собачья. Никто из нас на такое не был способен. Мы-то все понимали.
От этого мы испытали к ней едва ли не ненависть. Так, словно своим провалом с мистером Дженнингсом она швырнула нам в лицо жестокую истину — насколько мы, дети, бессильны. Быть «всего лишь ребенком» обрело для каждого совершенно новое значение, вызывая ощущение постоянной угрозы, о которой мы, должно быть, и так знали, но никогда не задумывались. Черт, да нас имели право хоть в речку выбросить, было бы желание. Мы были всего лишь детьми. Мы были собственностью. Принадлежали родителям душою и телом. Это означало, что мы были заведомо обречены перед любой угрозой со стороны взрослого мира, а еще это означало безысходность, унижение и гнев.
Это было, как будто Мэг не только опростоволосилась сама, но и заставила опростоволоситься всех нас.
И мы дали волю гневу. Направили его на Мэг.
И я тоже. Всего за пару дней я повернул рубильник в голове. Прекратил переживать. Отключился полностью.
Хрен с ним, подумал я. Пусть все идет, как идет.
А шло все к подвалу.
В тот день я наконец собрался заглянуть к ним в гости. Постучал, но мне никто не ответил. Однако, стоя на крыльце, я услышал кое-что, вызвавшее у меня беспокойство. Первое: Сьюзен плакала в своей комнате, причем так громко, что слышно было даже через дверь. Второе доносилось снизу. Возня. По полу скрежетала мебель. Приглушенные голоса. Ворчанье, стоны. Прогорклой угрозой веяло в воздухе.
Дерьмо, как говорится, попало на вентилятор.
Сейчас я поражаюсь тому, как сильно мне захотелось туда попасть.
Я побежал по лестнице, перепрыгивая по две ступеньки за раз, и свернул за угол. Я знал, где они.
Рут стояла у входа в убежище и смотрела. Она улыбнулась и отошла в сторонку, чтобы пропустить меня.
— Сбежать хотела, — сказала она. — Но Уилли ее задержал.
Теперь ее держали хорошо, крепко, и Уилли, и Рупор, и Донни, прижали ее к стене, как манекен, и били в живот по очереди. Мэг уже давно не сопротивлялась. Был слышен только свист ее дыхания, когда Донни бил ее и вдавливал ее скрещенные руки в живот. Рот его был угрюмо сжат. В глазах — крайняя сосредоточенность.
На мгновение она вновь стала героиней. Борцом.
Но только на мгновение. Потому что внезапно мне стало ясно, что все, на что она способна — только беспомощно терпеть. И страдать.
И я помню, как обрадовался, что не я на ее месте.
При желании я даже мог бы присоединиться.
В этот миг, думаю я, сила и власть были на моей стороне.
Я спрашивал себя после: когда это произошло? Когда я… испортился? И постоянно возвращаюсь к этому моменту, к этим мыслям.