У меня глаза расширились еще больше. Это как понимать?!
Никита же просто протянул мне перьевую ручку известной марки и, если б не его фирменная ухмылка, я бы ни за что не поверила, что это именно он. Двойник, клон, пародия — да что угодно!
Ручку я машинально взяла, вглядываясь в родное, и в тоже время незнакомое мне лицо, пытаясь на нем разглядеть интересующие меня вопросы, которые я не решилась озвучить. И не потому, что не хотела, а потому, что пересохший язык просто прилип к небу.
Ухмылка на любимом лице исчезла, стирая все прежне сходство и «Никита» кивнул, пододвигая поближе бумаги. Не зная, как себя вести, я машинально обернулась: стоящий возле окна Богдан, продолжая обнимать судорожно прижимающуюся к нему рыжую, уверенно обозначил кивок, подтверждая общую просьбу.
Не могу сказать, что меня это успокоило окончательно…
Но свою роспись я поставила. Одну, вторую, третью — столько, сколько от меня потребовали, на разных листах и договорах, не посвящая в подробности и ничего не объясняя. А я и не спрашивала, молча проходя очередное дьявольское испытание на доверие.
Я злилась на себя и, поставив последний автограф, сердито отбросила ручку, злобно интересуясь:
— Это всё, надеюсь?
— Да, спасибо, — бабушкин голос заставил меня осечься на полуслове. Слишком уж неживым он мне показался. И только сейчас, когда она медленно собирала документы в аккуратную стопку (вторая идентичная осталась возле Никиты), я поняла, что с ней что-то не так.
Она постарела. Резко и неотвратимо, словно за последние несколько часов пережила лет десять своей жизни, причем далеко не самых простых. С нее слетела свойственная ей уверенность, непоколебимость и жесткость, а неестественная бледность проглядывала даже сквозь слой как всегда идеально наложенного тонального крема.
Сейчас она выглядела не успешной бизнес-вумен, а просто уставшей пожилой женщиной. Впервые на моей памяти.
— А теперь, Эмма Леонидовна, раз уж мы завершили все формальности, — вдруг заговорил Никита, привычно усмехаясь и складывая руки на груди. — Могу я надеяться на ваши извинения перед Кристиной?
— Мне не за что извиняться, Никита Максимович, — сухо поджала губы бабушка, с заметным трудом поднимаясь из-за стола. У меня внутри что-то царапнуло, заставляя невольно задуматься: а почему Максимович, если он вообще-то Алексеевич? Я же точно помню тот разговор в баре! — Как и любая родительница, я желаю своей внучке лучшей жизни. И, так или иначе, она ее получила. И обсуждать здесь нечего. А теперь, если позволите, я вас покину, думаю, вам найдется, о чем поговорить.
Глупо хлопая ресницами, я наблюдала, как за ней закрывается входная дверь.
Да что мл…
Да что тут вообще происходит?
— Золотко, Золотко, — в какую-то долю секунды, словно сняв непривычную маску, Никита вдруг превратился в самого себя, укоризненно качая головой. Достав что-то из кармана, он взял меня за правую руку и весело поинтересовался. — Тебя не учили смотреть, что ты подписываешь?
И без лишних слов осторожно надел на мой безымянный палец тонкое колечко из белого золота, с тремя объединенными изящными лепестками, одним крупным прозрачным камнем и россыпью более мелких.
Я медленно подняла на него совершенно обалдевший взгляд.
Как ни странно, догадавшись первой, откровенно заржала Аня:
— Да ла-а-адно… Крис, мне кажется, или ты только что быстро, а главное, счастливо вышла замуж?
Я не сразу сообразила, что к чему. Что означают эти документы, к чему были сказаны странные бабушкины слова, что это за кольцо на моем пальце. Почему так веселится Солнцева, улыбается Богдан, и от чего ухмыляется обнимающий меня Никита и по какой причине отсутствует обещанный Ларуш. А когда до меня, наконец, дошло…
У меня глаза расширились еще больше. Это как понимать?!
Никита же просто протянул мне перьевую ручку известной марки и, если б не его фирменная ухмылка, я бы ни за что не поверила, что это именно он. Двойник, клон, пародия — да что угодно!
Ручку я машинально взяла, вглядываясь в родное, и в тоже время незнакомое мне лицо, пытаясь на нем разглядеть интересующие меня вопросы, которые я не решилась озвучить. И не потому, что не хотела, а потому, что пересохший язык просто прилип к небу.
Ухмылка на любимом лице исчезла, стирая все прежне сходство и «Никита» кивнул, пододвигая поближе бумаги. Не зная, как себя вести, я машинально обернулась: стоящий возле окна Богдан, продолжая обнимать судорожно прижимающуюся к нему рыжую, уверенно обозначил кивок, подтверждая общую просьбу.
Не могу сказать, что меня это успокоило окончательно…
Но свою роспись я поставила. Одну, вторую, третью — столько, сколько от меня потребовали, на разных листах и договорах, не посвящая в подробности и ничего не объясняя. А я и не спрашивала, молча проходя очередное дьявольское испытание на доверие.
Я злилась на себя и, поставив последний автограф, сердито отбросила ручку, злобно интересуясь:
— Это всё, надеюсь?
— Да, спасибо, — бабушкин голос заставил меня осечься на полуслове. Слишком уж неживым он мне показался. И только сейчас, когда она медленно собирала документы в аккуратную стопку (вторая идентичная осталась возле Никиты), я поняла, что с ней что-то не так.
Она постарела. Резко и неотвратимо, словно за последние несколько часов пережила лет десять своей жизни, причем далеко не самых простых. С нее слетела свойственная ей уверенность, непоколебимость и жесткость, а неестественная бледность проглядывала даже сквозь слой как всегда идеально наложенного тонального крема.
Сейчас она выглядела не успешной бизнес-вумен, а просто уставшей пожилой женщиной. Впервые на моей памяти.
— А теперь, Эмма Леонидовна, раз уж мы завершили все формальности, — вдруг заговорил Никита, привычно усмехаясь и складывая руки на груди. — Могу я надеяться на ваши извинения перед Кристиной?
— Мне не за что извиняться, Никита Максимович, — сухо поджала губы бабушка, с заметным трудом поднимаясь из-за стола. У меня внутри что-то царапнуло, заставляя невольно задуматься: а почему Максимович, если он вообще-то Алексеевич? Я же точно помню тот разговор в баре! — Как и любая родительница, я желаю своей внучке лучшей жизни. И, так или иначе, она ее получила. И обсуждать здесь нечего. А теперь, если позволите, я вас покину, думаю, вам найдется, о чем поговорить.
Глупо хлопая ресницами, я наблюдала, как за ней закрывается входная дверь.
Да что мл…
Да что тут вообще происходит?
— Золотко, Золотко, — в какую-то долю секунды, словно сняв непривычную маску, Никита вдруг превратился в самого себя, укоризненно качая головой. Достав что-то из кармана, он взял меня за правую руку и весело поинтересовался. — Тебя не учили смотреть, что ты подписываешь?
И без лишних слов осторожно надел на мой безымянный палец тонкое колечко из белого золота, с тремя объединенными изящными лепестками, одним крупным прозрачным камнем и россыпью более мелких.
Я медленно подняла на него совершенно обалдевший взгляд.
Как ни странно, догадавшись первой, откровенно заржала Аня:
— Да ла-а-адно… Крис, мне кажется, или ты только что быстро, а главное, счастливо вышла замуж?
Я не сразу сообразила, что к чему. Что означают эти документы, к чему были сказаны странные бабушкины слова, что это за кольцо на моем пальце. Почему так веселится Солнцева, улыбается Богдан, и от чего ухмыляется обнимающий меня Никита и по какой причине отсутствует обещанный Ларуш. А когда до меня, наконец, дошло…