Матфей, Лука, Марк, Иоанн,
Постель мою благословили,
Четыре ангела у ложа,
Четыре ангела вокруг.
Один — лишь молча наблюдать,
Другой — неистово молиться,
И двое — унести мой дух.
— Томас Ади
Посвящается Майклу, Тодду и Джилл
Корабль швыряло на волнах. Ветер завывал в снастях, и вода заливала хлипкую палубу, грозя снести дрожащие шпангоуты в очередную волну.
— Капитан! Вам нужно убрать эту чёртову мачту!
Капитан не обратил никакого внимания на крик рулевого.
— Вы сумасшедший, капитан!
Конечно, он сумасшедший. Он гордился этим, смеялся над этим, обожал это. Матросы качали головами, одни крестились, другие, протестанты, просто молились. До всех этих бед капитан сочинял стихи, и теперь все они роились в его голове.
Час спустя он спустил паруса, давая кораблю возможность самому маневрировать, биться и катиться по волнам как по железнодорожным рельсам. Он неотрывно смотрел сквозь пелену дождя и ветра, долго вглядываясь в тонкую черную полоску земли. Матросы молчали, хотя каждый знал, сколько им требуется места, чтобы обойти на ветре невысокий тёмный мыс. Они с выжиданием смотрели на капитана.
Наконец он подошел к рулевому. Его лицо было спокойным и печальным.
— Вот сейчас обходи его.
— Капитан!..
Они прошли достаточно близко, чтобы разглядеть железную корзину на вершине шеста, служившую маяком в Лизарде. Лизард… Для многих он был последним образом Англии, а для большинства вообще последний образ земли, перед тем как необъятный Атлантический океан поглотит их корабль.
Капитан прощался. Он смотрел на Лизард до тех пор, пока тот не скрылся в шторме, но и тогда капитан продолжал смотреть, как будто в этом шквале внезапно мог появиться маяк. Он уходил.
Он бросал ребенка, которого никогда не видел.
Он оставлял ей состояние, которое она могла никогда не увидеть.
Матфей, Лука, Марк, Иоанн,
Постель мою благословили,
Четыре ангела у ложа,
Четыре ангела вокруг.
Один — лишь молча наблюдать,
Другой — неистово молиться,
И двое — унести мой дух.
— Томас Ади
Посвящается Майклу, Тодду и Джилл
Корабль швыряло на волнах. Ветер завывал в снастях, и вода заливала хлипкую палубу, грозя снести дрожащие шпангоуты в очередную волну.
— Капитан! Вам нужно убрать эту чёртову мачту!
Капитан не обратил никакого внимания на крик рулевого.
— Вы сумасшедший, капитан!
Конечно, он сумасшедший. Он гордился этим, смеялся над этим, обожал это. Матросы качали головами, одни крестились, другие, протестанты, просто молились. До всех этих бед капитан сочинял стихи, и теперь все они роились в его голове.
Час спустя он спустил паруса, давая кораблю возможность самому маневрировать, биться и катиться по волнам как по железнодорожным рельсам. Он неотрывно смотрел сквозь пелену дождя и ветра, долго вглядываясь в тонкую черную полоску земли. Матросы молчали, хотя каждый знал, сколько им требуется места, чтобы обойти на ветре невысокий тёмный мыс. Они с выжиданием смотрели на капитана.
Наконец он подошел к рулевому. Его лицо было спокойным и печальным.
— Вот сейчас обходи его.
— Капитан!..
Они прошли достаточно близко, чтобы разглядеть железную корзину на вершине шеста, служившую маяком в Лизарде. Лизард… Для многих он был последним образом Англии, а для большинства вообще последний образ земли, перед тем как необъятный Атлантический океан поглотит их корабль.
Капитан прощался. Он смотрел на Лизард до тех пор, пока тот не скрылся в шторме, но и тогда капитан продолжал смотреть, как будто в этом шквале внезапно мог появиться маяк. Он уходил.
Он бросал ребенка, которого никогда не видел.
Он оставлял ей состояние, которое она могла никогда не увидеть.