Та показывала куда-то на линию горизонта, где светилось мягкой белизной облако странной формы. Нижней частью, как острием, облако входило в серую воду, уже тронутую светом скорого утра. А потом, плавно раздаваясь, толстело, ширилось, растекаясь несколькими аккуратными слоями-дисками, расположенными последовательно один над другим. И снова сужалось, утыкаясь в неяркую небесную голубизну размытой макушкой, напоминающей шпиль.
Ирина задержала дыхание, не замечая этого. Казалось, выдохни, и колыхание воздуха пойдет разрушать величественную ажурную конструкцию. Такую зыбкую, облачную.
— Ты должна его позвать!
— Тише! — она схватила Тоню за руку, чтоб та замолчала, чтоб смотреть подольше.
Женщина легко пожала холодные пальцы и высвободила ладонь. Снова протянула руку к далекому миражу.
— Твой мужчина. Его забирают. Если ты позовешь, он вернется.
Ирина оторвала взгляд от тихой красоты, чтоб с удивлением посмотреть на светлое лицо в обрамлении пепельных прядей и черного кружева.
— Ты о ком? Ты про Андрея, что ли? Тонь. Сколько раз тебе говорить!
На новом лице Тони волной прошла гамма выражений, сменяя друг друга. Приподнялись красивого рисунка тонкие брови, приоткрылся маленький рот — удивилась. Брови сошлись, рисуя на переносице вертикальную черточку, губы сжались, натянулась кожа на скулах. Злится, мельком подумала Ирина, о, черт, она на меня злится? Тонька?
А потом уголки губ опустились еле заметно, и так же чуть-чуть брови приподнялись страдальчески, глаза смотрели сочувственно и смиренно, руки опустились, раскрывая ладони — такие светлые на темном атласном фоне.
— Ты меня жалеешь, что ли? — хриплым голосом уточнила последнее выражение Тониного лица Ирина, — жалеешь? Меня? Ты?
Тоня вздохнула. Покачала головой. Развела руками, так же молча, что совсем взбесило Ирину. Жалеет. И не считает нужным даже объяснить. А на лице написано — все равно ты ничего не поймешь. Уже не поняла.
Она хотела закричать, разбить, наконец, эту неподвижность, заполнившую мир, засмеяться саркастически. Но с новой Тоней даже этих, то есть наполовину опереточных, наполовину серьезных страстей не получалось. Не говоря уже о привычном для обеих отношении Ирины к соседке — как к милому неуклюжему, слегка надоевшему щенку, который все делает не так и научить правильному не получается.
Поэтому она резко отвернулась, заодно поворачиваясь спиной к маячащей на горизонте прекрасной облачной башне, и пошла обратно, стараясь потверже ставить на асфальт ноги в мягких мокасинах. И жалея, что не сапожищи на каблучищах, чтоб вколотить их стуком в голову Тоне свою злость, недоумение и досаду.
Шла, полная сердитого недоумения, ничего не замечая вокруг, встряхивала головой, чтоб избавиться от утреннего птичьего свиста и гомона. И, не заметив как, оказалась в кухне, сидела, обхватив себя руками за плечи, а рядом шумел чайник, готовя кипяток.
Ирина машинально сделала себе большую кружку с кофе, унесла ее в комнату, на этот раз в спальню. Поставила на тумбочку рядом с большой кроватью, вдумчиво разделась, стащила носки и легла, вытягиваясь под чистой прохладной простыней. Закрыла глаза.
— Позови, — настойчиво проговорил рядом Тонин голос.
Она села, держа край простыни горячими руками. Да что за бред! Снова легла, зажмуривая глаза и стараясь расслабиться. Мерно задышала, как надо, по правилам, которые всегда помогали. Помогли и теперь.
Через пять минут уже спала, одновременно пытаясь войти в тихую предутреннюю воду под обрывом, глядя на далекую облачную башню. Но вода уворачивалась, твердела, нога соскальзывала, потом попадала в тиски между резиново неподатливыми волнами. Хотелось заплакать от беспомощности, но плакать Ирина не любила никогда. Потому, уставая, с пересохшим ртом, снова и снова делала шаг, оступалась, выдергивала босую ногу, пробуя новые направления. И все — молча.
Утром, с ощущением, что всю ночь тяжело работала вместо того, чтобы нормально отдохнуть, стояла на лестничной площадке, уже закрыв дверь и раздумывая, не постучаться ли к Тоне. Прямо видела, как входит и, убедившись, что Вадик уже отправлен в школу, начинает решительным уверенным голосом отчитывать соседку за ее бесцеремонность, за попытки повернуть ее — Иринину жизнь, с которой она сама вполне в состоянии справиться.
Но дверь открылась сама. Тоня вышла, таща в руке мешок с мусором. Засветилась улыбкой, немного виновато засматривая в хмурое лицо соседки.
— Ирэночка! Доброе утро. А знаешь, ты права. Вчера. Ты вызвала уже? А я забыла вынести, торопилась, когда с Вадиком. И хочу еще в парк сходить, пока выходной у меня. Потом все станет некрасивое такое.
Та показывала куда-то на линию горизонта, где светилось мягкой белизной облако странной формы. Нижней частью, как острием, облако входило в серую воду, уже тронутую светом скорого утра. А потом, плавно раздаваясь, толстело, ширилось, растекаясь несколькими аккуратными слоями-дисками, расположенными последовательно один над другим. И снова сужалось, утыкаясь в неяркую небесную голубизну размытой макушкой, напоминающей шпиль.
Ирина задержала дыхание, не замечая этого. Казалось, выдохни, и колыхание воздуха пойдет разрушать величественную ажурную конструкцию. Такую зыбкую, облачную.
— Ты должна его позвать!
— Тише! — она схватила Тоню за руку, чтоб та замолчала, чтоб смотреть подольше.
Женщина легко пожала холодные пальцы и высвободила ладонь. Снова протянула руку к далекому миражу.
— Твой мужчина. Его забирают. Если ты позовешь, он вернется.
Ирина оторвала взгляд от тихой красоты, чтоб с удивлением посмотреть на светлое лицо в обрамлении пепельных прядей и черного кружева.
— Ты о ком? Ты про Андрея, что ли? Тонь. Сколько раз тебе говорить!
На новом лице Тони волной прошла гамма выражений, сменяя друг друга. Приподнялись красивого рисунка тонкие брови, приоткрылся маленький рот — удивилась. Брови сошлись, рисуя на переносице вертикальную черточку, губы сжались, натянулась кожа на скулах. Злится, мельком подумала Ирина, о, черт, она на меня злится? Тонька?
А потом уголки губ опустились еле заметно, и так же чуть-чуть брови приподнялись страдальчески, глаза смотрели сочувственно и смиренно, руки опустились, раскрывая ладони — такие светлые на темном атласном фоне.
— Ты меня жалеешь, что ли? — хриплым голосом уточнила последнее выражение Тониного лица Ирина, — жалеешь? Меня? Ты?
Тоня вздохнула. Покачала головой. Развела руками, так же молча, что совсем взбесило Ирину. Жалеет. И не считает нужным даже объяснить. А на лице написано — все равно ты ничего не поймешь. Уже не поняла.
Она хотела закричать, разбить, наконец, эту неподвижность, заполнившую мир, засмеяться саркастически. Но с новой Тоней даже этих, то есть наполовину опереточных, наполовину серьезных страстей не получалось. Не говоря уже о привычном для обеих отношении Ирины к соседке — как к милому неуклюжему, слегка надоевшему щенку, который все делает не так и научить правильному не получается.
Поэтому она резко отвернулась, заодно поворачиваясь спиной к маячащей на горизонте прекрасной облачной башне, и пошла обратно, стараясь потверже ставить на асфальт ноги в мягких мокасинах. И жалея, что не сапожищи на каблучищах, чтоб вколотить их стуком в голову Тоне свою злость, недоумение и досаду.
Шла, полная сердитого недоумения, ничего не замечая вокруг, встряхивала головой, чтоб избавиться от утреннего птичьего свиста и гомона. И, не заметив как, оказалась в кухне, сидела, обхватив себя руками за плечи, а рядом шумел чайник, готовя кипяток.
Ирина машинально сделала себе большую кружку с кофе, унесла ее в комнату, на этот раз в спальню. Поставила на тумбочку рядом с большой кроватью, вдумчиво разделась, стащила носки и легла, вытягиваясь под чистой прохладной простыней. Закрыла глаза.
— Позови, — настойчиво проговорил рядом Тонин голос.
Она села, держа край простыни горячими руками. Да что за бред! Снова легла, зажмуривая глаза и стараясь расслабиться. Мерно задышала, как надо, по правилам, которые всегда помогали. Помогли и теперь.
Через пять минут уже спала, одновременно пытаясь войти в тихую предутреннюю воду под обрывом, глядя на далекую облачную башню. Но вода уворачивалась, твердела, нога соскальзывала, потом попадала в тиски между резиново неподатливыми волнами. Хотелось заплакать от беспомощности, но плакать Ирина не любила никогда. Потому, уставая, с пересохшим ртом, снова и снова делала шаг, оступалась, выдергивала босую ногу, пробуя новые направления. И все — молча.
Утром, с ощущением, что всю ночь тяжело работала вместо того, чтобы нормально отдохнуть, стояла на лестничной площадке, уже закрыв дверь и раздумывая, не постучаться ли к Тоне. Прямо видела, как входит и, убедившись, что Вадик уже отправлен в школу, начинает решительным уверенным голосом отчитывать соседку за ее бесцеремонность, за попытки повернуть ее — Иринину жизнь, с которой она сама вполне в состоянии справиться.
Но дверь открылась сама. Тоня вышла, таща в руке мешок с мусором. Засветилась улыбкой, немного виновато засматривая в хмурое лицо соседки.
— Ирэночка! Доброе утро. А знаешь, ты права. Вчера. Ты вызвала уже? А я забыла вынести, торопилась, когда с Вадиком. И хочу еще в парк сходить, пока выходной у меня. Потом все станет некрасивое такое.