Однажды, после обеда, Алеша не выдержал и бросился отцу в ноги.
— Отдай меня в кадеты, или я умру с горя, — заговорил он, между тем как рыдания душили его.
Добряк отец поднял его.
— Чего плачешь, дурашка, я не прочь исполнить твое желание, но как добраться до Петербурга без денег и как определить тебя там, не имея покровителей — вот в чем дело.
Мальчик продолжал рыдать и стоял на своем. Вошла мать.
— Вот, плачет, ревом ревет, в кадеты просится, — указал ей отец на плачущего сына.
— С Богом! — отвечала Елизавета Андреевна. — Коли на то Божья воля, ступай в кадеты…
— Перестань, перестань, уже я похлопочу, вместе с тобой поеду, — продолжал утешать сына отец.
— Когда? — сквозь слезы промолвил он.
— Когда? — вступилась мать. — Обещанного три года ждут, ишь какой прыткий, годок, другой обождешь, а то так я тебя, малыша, в Петербург к чужим людям и отдам.
Может быть, Елизавета Андреевна так быстро и согласилась, чтобы воспользоваться этим случаем и отдалить время разлуки с сыном. В Москву он должен был ехать к родным и прекословить его отправке она не имела оснований.
Два года еще Алексей пробыл дома.
В мальчике, впрочем, за это время не изгладилось впечатление, произведенное на него Корсаковыми: он крепко стоял на своем и все мечтал о кадетах.
Наконец, в январе 1783 года начались решительные сборы, повезли из амбара хлеб на базар, продали две коровы. Запаслись деньгами и на проезд, и чтобы, в случае надобности, внести в корпус положенные для своекоштных около ста рублей.
С нетерпеливым весельем смотрел Алексей на все приготовления, на печения пирогов, не понимая, отчего мать его проливает слезы; взгрустнулось ему лишь тогда, когда подвезли кибитку и стали укладываться.
Пришел священник, отслужил молебен, потом молча посидели и стали прощаться с матерью.
Она, рыдая, благословила сына образком, который надела ему на шею.
— Молись, надейся на Бога — вот мой завет тебе, — сказала она, обливая слезами склоненную перед ней голову Алеши.
Глубоко в душу мальчика запали эти слова.
Со слугою, отправились они в столицу, остановились на Ямской, на постоялом дворе, наняли угол за перегородкой, отыскали писца, солдата архангелогородского, пехотного полка Мохова, который на гербовом двухкопеечном листе написал просьбу, и, отслужив молебен, отправились в корпус, на Петербургскую сторону.
Молчалив и задумчив был Андрей Андреевич во весь длинный путь, коротко, против обыкновения, отвечая на вопросы сына о проезжаемых зданиях. Было еще рано, довольно пусто на улицах, но город поразил Алексея своим многолюдством — все его занимало, веселило, его детская голова не понимала отцовских мыслей.
Наконец, они доехали до корпуса и отыскали канцелярию.
Однажды, после обеда, Алеша не выдержал и бросился отцу в ноги.
— Отдай меня в кадеты, или я умру с горя, — заговорил он, между тем как рыдания душили его.
Добряк отец поднял его.
— Чего плачешь, дурашка, я не прочь исполнить твое желание, но как добраться до Петербурга без денег и как определить тебя там, не имея покровителей — вот в чем дело.
Мальчик продолжал рыдать и стоял на своем. Вошла мать.
— Вот, плачет, ревом ревет, в кадеты просится, — указал ей отец на плачущего сына.
— С Богом! — отвечала Елизавета Андреевна. — Коли на то Божья воля, ступай в кадеты…
— Перестань, перестань, уже я похлопочу, вместе с тобой поеду, — продолжал утешать сына отец.
— Когда? — сквозь слезы промолвил он.
— Когда? — вступилась мать. — Обещанного три года ждут, ишь какой прыткий, годок, другой обождешь, а то так я тебя, малыша, в Петербург к чужим людям и отдам.
Может быть, Елизавета Андреевна так быстро и согласилась, чтобы воспользоваться этим случаем и отдалить время разлуки с сыном. В Москву он должен был ехать к родным и прекословить его отправке она не имела оснований.
Два года еще Алексей пробыл дома.
В мальчике, впрочем, за это время не изгладилось впечатление, произведенное на него Корсаковыми: он крепко стоял на своем и все мечтал о кадетах.
Наконец, в январе 1783 года начались решительные сборы, повезли из амбара хлеб на базар, продали две коровы. Запаслись деньгами и на проезд, и чтобы, в случае надобности, внести в корпус положенные для своекоштных около ста рублей.
С нетерпеливым весельем смотрел Алексей на все приготовления, на печения пирогов, не понимая, отчего мать его проливает слезы; взгрустнулось ему лишь тогда, когда подвезли кибитку и стали укладываться.
Пришел священник, отслужил молебен, потом молча посидели и стали прощаться с матерью.
Она, рыдая, благословила сына образком, который надела ему на шею.
— Молись, надейся на Бога — вот мой завет тебе, — сказала она, обливая слезами склоненную перед ней голову Алеши.
Глубоко в душу мальчика запали эти слова.
Со слугою, отправились они в столицу, остановились на Ямской, на постоялом дворе, наняли угол за перегородкой, отыскали писца, солдата архангелогородского, пехотного полка Мохова, который на гербовом двухкопеечном листе написал просьбу, и, отслужив молебен, отправились в корпус, на Петербургскую сторону.
Молчалив и задумчив был Андрей Андреевич во весь длинный путь, коротко, против обыкновения, отвечая на вопросы сына о проезжаемых зданиях. Было еще рано, довольно пусто на улицах, но город поразил Алексея своим многолюдством — все его занимало, веселило, его детская голова не понимала отцовских мыслей.
Наконец, они доехали до корпуса и отыскали канцелярию.