Мы постояли у ворот, любуясь делом рук своих. Свежеокрашенный, с веселенькими занавесками, с картиной и ковром, видневшимся в полуоткрытую дверь, коттедж выглядел живым и ухоженным.
— У него есть какое-нибудь имя? — спросила Джоан.
— Его называют «Домик смотрителя».
— Лучше назовем его «Росянка».
— В честь победителя Большого Национального приза?
— Нет, есть такое растение — насекомоядное.
Я обнял ее за талию. И она не отстранилась.
— Будь осторожен, ладно?
— Буду, — успокоил я ее и взглянул на часы. Без двадцати одиннадцать. — Пойдем-ка в дом, вдруг он раньше приедет.
Мы вошли и уселись на остатках сена так, чтобы были видны ворота.
Минуту или две молчали.
— Ты замерзла? — Прошлую ночь опять были заморозки, а коттедж не отапливался. — Надо было привезти печку.
— Это не холод, это нервы.
Она уютно прижалась ко мне, и я поцеловал ее в щеку. Черные глаза взглянули печально и устало. А у меня вдруг появилось такое чувство, что если проиграю и на этот раз, то потеряю ее уже навсегда.
— Никто не запрещает браков между кузенами, — медленно выговорил я. — Закон разрешает их и церковь тоже. Будь в этом что-нибудь аморальное, они бы не допустили. Даже медики не возражают. — Я замолчал, а она все смотрела так же печально. Почти без всякой надежды я спросил: — Я чего-нибудь не понимаю?
— Я и сама не понимаю…
Тогда я решился:
— Я сегодня буду ночевать тут, в деревне, в своей берлоге. А утром прямо поеду на тренировку. Всю эту неделю я манкировал своими обязанностями…
Она выпрямилась, отбросив мою руку.
— Нет! Приезжай ко мне.
— Не могу. Не могу я больше!
Она встала и подошла к окну. Я не видел выражения ее лица.
Мы постояли у ворот, любуясь делом рук своих. Свежеокрашенный, с веселенькими занавесками, с картиной и ковром, видневшимся в полуоткрытую дверь, коттедж выглядел живым и ухоженным.
— У него есть какое-нибудь имя? — спросила Джоан.
— Его называют «Домик смотрителя».
— Лучше назовем его «Росянка».
— В честь победителя Большого Национального приза?
— Нет, есть такое растение — насекомоядное.
Я обнял ее за талию. И она не отстранилась.
— Будь осторожен, ладно?
— Буду, — успокоил я ее и взглянул на часы. Без двадцати одиннадцать. — Пойдем-ка в дом, вдруг он раньше приедет.
Мы вошли и уселись на остатках сена так, чтобы были видны ворота.
Минуту или две молчали.
— Ты замерзла? — Прошлую ночь опять были заморозки, а коттедж не отапливался. — Надо было привезти печку.
— Это не холод, это нервы.
Она уютно прижалась ко мне, и я поцеловал ее в щеку. Черные глаза взглянули печально и устало. А у меня вдруг появилось такое чувство, что если проиграю и на этот раз, то потеряю ее уже навсегда.
— Никто не запрещает браков между кузенами, — медленно выговорил я. — Закон разрешает их и церковь тоже. Будь в этом что-нибудь аморальное, они бы не допустили. Даже медики не возражают. — Я замолчал, а она все смотрела так же печально. Почти без всякой надежды я спросил: — Я чего-нибудь не понимаю?
— Я и сама не понимаю…
Тогда я решился:
— Я сегодня буду ночевать тут, в деревне, в своей берлоге. А утром прямо поеду на тренировку. Всю эту неделю я манкировал своими обязанностями…
Она выпрямилась, отбросив мою руку.
— Нет! Приезжай ко мне.
— Не могу. Не могу я больше!
Она встала и подошла к окну. Я не видел выражения ее лица.