— Ты мог бы иметь восемь синих плиток? А как насчет других?
— Все другие принадлежат другим людям. Они могут выбирать любой цвет, какой им только захочется, для плиток, которые им принадлежат.
— Получится полная неразбериха, — вставил Эдуард. — Никак не заставишь всех согласиться иметь один и тот же цвет.
— Ты абсолютно прав, — улыбнулся я.
— Но ведь ты имел в виду вовсе не плитки, правда? — произнес Кристофер.
— Нет, — сказал я и выдержал паузу. Наконец они все превратились в слух. — Скажем, этот ипподром составляет сто плит. Сто квадратиков. Сто акций. У меня восемь акций ипподрома. У других людей девяносто две.
Кристофер пожал плечами.
— Ну, тогда это совсем мало. Восемь даже не один ряд.
Нил сказал:
— Если бы ипподром был поделен на сто квадратов, то папины восемь квадратиков могли бы оказаться теми, на которых стоят трибуны!
— Голова! — сказал Тоби.
Почему я пошел?
Сам не знаю. Сомневаюсь, существует ли такая вещь, как абсолютно свободный выбор, потому что предпочтения уходят корнями в личность каждого индивида. Я выбираю то, что выбираю, потому что я то, что я есть, что-то в этом роде.
Я решил пойти по достойным порицания причинам, меня манил соблазн получить, не вкладывая труда, определенную выгоду. Потом во мне взыграло тщеславие при мысли, что смогу вопреки всему приручить дракона и миром покончить с враждой, раздирающей Стрэттонов, как того хотели Роджер с Оливером. Алчность и гордыня… мощные стимулы, маскирующиеся под разумный расчет и благородный альтруизм.
Я пренебрег благоразумным советом моей матери никогда не иметь дела с этой семьей, и бездумно подверг своих детей смертельной опасности, и своим присутствием навсегда изменил внутренние противоречия и систему противовесов в клане Стрэттонов.
Разве что все это вовсе не казалось таким роковым в день собрания акционеров.
Оно состоялось днем в среду, на третий день охоты за развалинами. В понедельник мы с пятерыми ребятами выехали из дома на большом автобусе, который в прошлом служил нам передвижным домом, в то время, когда находившиеся в процессе восстановления руины были еще по-настоящему не пригодными к жилью.
У этого автобуса были свои преимущества и достоинства: в нем могли спать восемь человек, функционировала душевая, имелся камбуз, диванчики и телевизор. У строителей яхт я научился выкраивать столько свободного пространства, что умудрился втиснуть в автобус целое домашнее хозяйство. Правда, уединения в нем найти было просто невозможно, своего постоянного места тоже, и, по мере того как мальчики вырастали, они начинали испытывать все больше и больше неудобства от того, что их домашним адресом был автобус.
Но, так или иначе, в понедельник они весело забрались в машину, потому что я обещал им настоящие каникулы во второй половине дня, если каждое утро смогу побывать на каких-нибудь развалинах, и в самом деле я с помощью карты и разработанного мною расписания наметил целый ряд дел, которые привлекали их больше всего. В понедельник мы провели послеобеденное время, катаясь по Темзе на лодке. Во вторник они всласть покатали шары в боулинге, а в среду жене Роджера Гарднера было обещано расчистить гараж от завала ненужных вещей, что им особенно пришлось по вкусу.
Я оставил автобус у дома Гарднера и пошел с Роджером к трибунам.
— Я на собрание не приглашен, — сказал он, как будто бы даже с радостью, — но проведу вас до дверей.
Мы с ним поднялись по лестнице, повернули за угол-другой и через дверь с надписью «Посторонним вход запрещен» проникли в устланный коврами мир, совсем не похожий на скучную обстановку общественных мест. Молча указав на обшитые красным деревом полированные двойные двери, он ободряюще подтолкнул меня в плечо, как старый дядюшка-солдат, благословляющий новобранца в его первый бой.
— Ты мог бы иметь восемь синих плиток? А как насчет других?
— Все другие принадлежат другим людям. Они могут выбирать любой цвет, какой им только захочется, для плиток, которые им принадлежат.
— Получится полная неразбериха, — вставил Эдуард. — Никак не заставишь всех согласиться иметь один и тот же цвет.
— Ты абсолютно прав, — улыбнулся я.
— Но ведь ты имел в виду вовсе не плитки, правда? — произнес Кристофер.
— Нет, — сказал я и выдержал паузу. Наконец они все превратились в слух. — Скажем, этот ипподром составляет сто плит. Сто квадратиков. Сто акций. У меня восемь акций ипподрома. У других людей девяносто две.
Кристофер пожал плечами.
— Ну, тогда это совсем мало. Восемь даже не один ряд.
Нил сказал:
— Если бы ипподром был поделен на сто квадратов, то папины восемь квадратиков могли бы оказаться теми, на которых стоят трибуны!
— Голова! — сказал Тоби.
Почему я пошел?
Сам не знаю. Сомневаюсь, существует ли такая вещь, как абсолютно свободный выбор, потому что предпочтения уходят корнями в личность каждого индивида. Я выбираю то, что выбираю, потому что я то, что я есть, что-то в этом роде.
Я решил пойти по достойным порицания причинам, меня манил соблазн получить, не вкладывая труда, определенную выгоду. Потом во мне взыграло тщеславие при мысли, что смогу вопреки всему приручить дракона и миром покончить с враждой, раздирающей Стрэттонов, как того хотели Роджер с Оливером. Алчность и гордыня… мощные стимулы, маскирующиеся под разумный расчет и благородный альтруизм.
Я пренебрег благоразумным советом моей матери никогда не иметь дела с этой семьей, и бездумно подверг своих детей смертельной опасности, и своим присутствием навсегда изменил внутренние противоречия и систему противовесов в клане Стрэттонов.
Разве что все это вовсе не казалось таким роковым в день собрания акционеров.
Оно состоялось днем в среду, на третий день охоты за развалинами. В понедельник мы с пятерыми ребятами выехали из дома на большом автобусе, который в прошлом служил нам передвижным домом, в то время, когда находившиеся в процессе восстановления руины были еще по-настоящему не пригодными к жилью.
У этого автобуса были свои преимущества и достоинства: в нем могли спать восемь человек, функционировала душевая, имелся камбуз, диванчики и телевизор. У строителей яхт я научился выкраивать столько свободного пространства, что умудрился втиснуть в автобус целое домашнее хозяйство. Правда, уединения в нем найти было просто невозможно, своего постоянного места тоже, и, по мере того как мальчики вырастали, они начинали испытывать все больше и больше неудобства от того, что их домашним адресом был автобус.
Но, так или иначе, в понедельник они весело забрались в машину, потому что я обещал им настоящие каникулы во второй половине дня, если каждое утро смогу побывать на каких-нибудь развалинах, и в самом деле я с помощью карты и разработанного мною расписания наметил целый ряд дел, которые привлекали их больше всего. В понедельник мы провели послеобеденное время, катаясь по Темзе на лодке. Во вторник они всласть покатали шары в боулинге, а в среду жене Роджера Гарднера было обещано расчистить гараж от завала ненужных вещей, что им особенно пришлось по вкусу.
Я оставил автобус у дома Гарднера и пошел с Роджером к трибунам.
— Я на собрание не приглашен, — сказал он, как будто бы даже с радостью, — но проведу вас до дверей.
Мы с ним поднялись по лестнице, повернули за угол-другой и через дверь с надписью «Посторонним вход запрещен» проникли в устланный коврами мир, совсем не похожий на скучную обстановку общественных мест. Молча указав на обшитые красным деревом полированные двойные двери, он ободряюще подтолкнул меня в плечо, как старый дядюшка-солдат, благословляющий новобранца в его первый бой.