Франции, как и ее соседке за Ла-Маншем, очевидно, нет нужды подробно доказывать свою родословную в жанре.
Для десятков миллионов людей во всем мире по-прежнему само его название прочно ассоциируется с Жюлем Верном, книги которого переведены на сто с лишним языков. А ведь были и другие. Рабле и Сирано де Бержерак, Вольтер и Луи-Себастьян Мерсье, Ретиф де Ля Бретонн и Вилье де Лиль Адан; в XIX веке французские авторы активно осваивали фантастику философскую (Бальзак), «готическую» (Казотт), утопическую (Кабе), мистическую (Нодье), «межпланетную» (Мопассан, Ле Фор и Графиньи, Фламмарион). А в первой половине нашего столетии фантастика — как литературный прием — привлекла к себе таких видных «нефантастов», как Анатоль Франс, Андре Моруа, Анри Труайя (настоящее имя которого, кстати, — Лев Тарасов). О подобном генеалогическом древе впору только мечтать!
Да и традиции собственно научной фантастики (хотя ярлычок science fiction тогда еще не успели импортировать из — за океана), заложенные Жюлем Верном, в начале века успешно развивали Альбер Роби да, Жозеф Рони-старший, Гюстав Ле Руж и знакомый нам с юности по «африканским» приключенческим романам Луи Буссенар. Однако к 30-м годам начинается спад. «У нас отсутствовали специализированные журналы, которые бы объединяли, поддерживали молодых авторов и способствовали бы созданию единого литературного направления. Были немногие авторы — последователи Жюля Верна и созданного им «романа предвосхищения», но и он сошел на нет уже к концу второй мировой войны,» Так оценивает ситуацию критик Жак Садуль (сын известного теоретика и историка кино Жоржа Саду ля). Он же, кстати, дает неплохую периодизацию послевоенной французской фантастики, выделяя несколько этапов.
Начало первого условно приходится на 1950 год, когда пошла волна (еще не «девятый вал»!) переводов «с американского». С 1954-го в газетных киосках замелькало новое периодическое издание — журнал «Фиксьон», быстро сплотивший вокруг себя местную литературную молодежь (около 700 оригинальных произведений в первых 250 номерах!)… Второй этап начинается в конце пятидесятых. К «Фиксьон» присоединились еще два журнала, «Галакси» и «Саттелит», а 1959-й ознаменовался выходом первой антологии, составленной исключительно из «своих». В майском выпусхе «Фиксьон» за тот же год редактор журнала Алан Доремье (сам превосходный стилист, мастер короткого фантастического рассказа) провозгласил появление национальной шкалы, связав ее с именами Р.Баржавеля, Ф.Карсака, Ш. и Н.Хеннебергов, Ж.Клейна, К.Штайнера, Ж.Стернберга и других. В 1958 году впервые после войны была вновь присуждена ежегодная премия имени Жюля Верна, учрежденная тридцатью годами раньше. Казалось, наступал благословенный «золотой век», подобный американскому в сороковых.
Но… не наступил. Шестидесятые годы ожидаемого всплеска популярности фантастики во Франции не принесли. То есть она по-прежнему триумфально шествовала по рынку, однако — не своя, а заокеанская. Издателей и редакторов, неохотно предоставлявших площади под местных авторов, можно понять: с точки зрения массового читателя уровень американской продукции был выше, на нее имело смысл делать ставку.
Ситуация резко изменилась десятилетие спустя. Началось бурное возрождение национальной фантастики, что позволило авторитетному австрийскому критику Ф.Роттенштайнеру отдать ей второе место в Европе (после СССР — ну, и Англии, которую общий язык давно и прочно связал с американским книжным рынком), и даже известный американский издатель Д.Уоллхейм считал ее «самой процветающей» на континенте. С этим же десятилетием связан и тот самый расцвет «фантастоведения» во Франции, о котором было сказано выше.
Но, вслед за заметным пиком, — снова ровное «плато» на протяжении всех 80-х. Книги издаются, премии присуждаются, а вот мощной национальной школы (каковой, например, является — увы, являлась — яри всех ее идеологических и формальных рогатках фантастика советская) во Франции, на мой взгляд, так и не появилось.
Последнее, конечно, не означает, что, стало быть, «и говорить далее не о чем».
Парадоксально, но наиболее значительные — и известные во всем мире — произведения французской научной фантастики созданы писателями, которых трудно назвать «фантастами». Это Робер Мерль и Пьер Буль.
В общем, эпизодические набеги на территорию Страны Фантазии «пришлых» прозаиков-реалистов — не в новинку читателям этой литературы. Но каждый такой рейд вызывает у критиков два основных вопроса. Что же за научную фантастику пишут признанные романисты, что они под ней понимают? И насколько она мимолетна — эта кажущаяся многим противоестественной, даже извращенной «связь» мастеров слова с жанром, который еще в начале 50-х годов прочили во Франции на смену бульварному «полицейскому роману»? Что это — шутки мэтров, отдохновение после трудов праведных, озорство?
Второй вопрос отпадает сразу же, если вспомнить, сколько книг в «низком» жанре создали упомянутые авторы. Три (а если считать своеобразной фантастикой притчу «Мадрапур», то и асе четыре) у Мерля, пять у Буля — кажется, ни о каком флирте тут речь не идет, роман закрутился всерьез и надолго… А вот ответом на первый вопрос может стать определение, впервые данное автором романа «Разумное животное» своему детищу: «политико-фантастический роман». Действительно, политикой французская фантастика пронизана, как никакая другая, — к это слово еще не раз встретится в нашей «обзорной экскурсии».
Не буду подробно останавливаться на содержании произведений, уже выходивших на русском языке. Остросюжетный фантастический «триллер» Меряя «Разумное животное» (1967), его же апокалиптическое видение мира, пережившего ядерную войну — монументальный рома» «Мальвиль» (1972), беспощадная сатира Буля «Планета обезьян» (1962), — все эти книги уже достаточно обсуждались. Но стоит, вероятно, рассказать о других книгах мастеров французской прозы, пока не дошедших до российского читателя (по причинам, которые станут ясными из дальнейшего).
Фантастической сатире Робера Мерля «Охраняемые мужчины» (1974) не повезло вовсе не из-за политических резонов. Испугал отечественных цензоров… ну, конечно же, секс! (Что за «зверь» может быть страшнее в тоталитарном обществе?) Между тем, собственно «секс» (в смысле клубнички) в романе практически отсутствует, а речь идет, как ни странно, все о той же политике. Мерль пророчески продолжает в недалекое будущее ситуацию, которая, на мой взгляд, не всеми замечена и сегодня, хотя сегодня уже отчетливо видны на горизонте картинки еще одной антиутопии, сравнимой с замятинской или оруэлловской, но «подкрадывающейся» более, что ли, незаметно. Французский писатель рассказывает о мире, в котором «сексуальная революция» свернула с проторенной колеи (а может быть, это и должно стать ее логическим завершением?): к власти пришли воинствующие феминистки — и им есть за что мстить угнетателям-мужчинам!.. Для нас роман пока остается «фантастическим», но вот как он читается сегодня в Америке, ума не приложу — как актуальный политический комментарий на злобу дня? Как бесплодные сетования — когда «поезд ушел»?..
Ранним фантастическим произведениям Пьера Буля изначально опустила шлагбаум перед нашими издателями треклятая политика.
О Буле-фантасте заговорили уже после выхода его сборника рассказов «Абсурдные истории» (1957). Спустя год писатель публикует небольшую повесть «Е = МС», один из ранних примеров «альтернативной истории» в мировой фантастике, где любовь будущего автора «Планеты обезьян» к парадоксальному доказательству «от абсурда» проявилась в полной мере. Буль задает исходную ситуацию следующим образом: группа ученых — ядерщиков в середине сороковых годов отказывается от участия в создании бомбы и ставит перед собой цель противоположную
— превращение энергии в материю. Однако знаменитое уравнение Эйнштейна, вынесенное в заголовок, жестоко и действует «в обе стороны»
— как жестоки и социальные уравнения в мире, в котором трудятся ученые-идеалисты! В результате и в этом альтернативном мире Хиросима не избегла своей участи, погребенная под неведомо откуда взявшимися грудами урана.
А потом была «Планета обезьян» — по-видимому, случайно прорвавшаяся к нашему читателю…
Нет нужды пересказывать сюжет этого хорошо известного романа, подчеркну лишь, что и это — фантастика по сути политическая. И потому история самой книги — первых откликов на нее, ее публикации у нас — стоит того, чтобы о ней напомнить.
Мрачная басня о человечестве, захлебнувшемся в болоте им же созданных вещей и в конце концов уступившем планету эволюционировавшим обезьянам, отечественными инстанциями (от которых тогда всецело зависело, что печатать) была однозначно — и, в общем, справедливо — расценена как произведение антибуржуазное. И только. А потому — достойное публикации. Никаких иных пластов, к счастью, тогда не заметили — и книга, в которой всем сестрам роздано по серьгам, увидела свет на русском, заразив думающего читателя тревогой, весьма далекой от конъюнктурных целей «контрпропаганды» (интересно, кто-нибудь из читающих эту статью помнит это слово?).
Цивилизация на Земле в равной мере погибла от скудоумия «тех» и «этих» — за случившееся ответственны обе главные политические силы на планете, не желавшие ни пяди уступить сопернику. Буль сказал это практически открыто, его черный гротеск для своего времени был, казалось, так прозрачен — однако и у нас, и у «них» для сатирических стрел писателя предпочли разглядеть лишь одну цель. О «наших» я уже сказал, но поразительно, что и в авторитетном французском еженедельнике «Экспресс» роман Буля был назван «фантастическим сновидением, математически — логичным и… безопасным». Между прочим, поистине всемирной славой роман обязан, как водится, американской экранизации — с последующими кинопродолжениями (к Булю вообще никакого отношения не имевшими). Эффектный костюмированный (правильнее сказать — «гримированный», ибо львиная доля успеха пришлась как раз на запоминавшиеся обезьяньи маски) боевик не «осерьезнивает» даже ударный финал: полузасыпанная статуя Свободы на границе радиоактивной пустыни, однозначно указующая на местоположение «планеты обезьян». Подмена очевидна — более обкатанная ядерная катастрофа вместо «катастрофы вещей» в романе Буля.
Следующие его книги — «Сад Канашимы» (1964), «Уши джунглей» (1972) и «Левиафан» (1975) — заметно уступают «Планете обезьян», хотя и подтверждают «серьезность намерений» ведущего французского прозаика в отношении политической фантастики.
Франции, как и ее соседке за Ла-Маншем, очевидно, нет нужды подробно доказывать свою родословную в жанре.
Для десятков миллионов людей во всем мире по-прежнему само его название прочно ассоциируется с Жюлем Верном, книги которого переведены на сто с лишним языков. А ведь были и другие. Рабле и Сирано де Бержерак, Вольтер и Луи-Себастьян Мерсье, Ретиф де Ля Бретонн и Вилье де Лиль Адан; в XIX веке французские авторы активно осваивали фантастику философскую (Бальзак), «готическую» (Казотт), утопическую (Кабе), мистическую (Нодье), «межпланетную» (Мопассан, Ле Фор и Графиньи, Фламмарион). А в первой половине нашего столетии фантастика — как литературный прием — привлекла к себе таких видных «нефантастов», как Анатоль Франс, Андре Моруа, Анри Труайя (настоящее имя которого, кстати, — Лев Тарасов). О подобном генеалогическом древе впору только мечтать!
Да и традиции собственно научной фантастики (хотя ярлычок science fiction тогда еще не успели импортировать из — за океана), заложенные Жюлем Верном, в начале века успешно развивали Альбер Роби да, Жозеф Рони-старший, Гюстав Ле Руж и знакомый нам с юности по «африканским» приключенческим романам Луи Буссенар. Однако к 30-м годам начинается спад. «У нас отсутствовали специализированные журналы, которые бы объединяли, поддерживали молодых авторов и способствовали бы созданию единого литературного направления. Были немногие авторы — последователи Жюля Верна и созданного им «романа предвосхищения», но и он сошел на нет уже к концу второй мировой войны,» Так оценивает ситуацию критик Жак Садуль (сын известного теоретика и историка кино Жоржа Саду ля). Он же, кстати, дает неплохую периодизацию послевоенной французской фантастики, выделяя несколько этапов.
Начало первого условно приходится на 1950 год, когда пошла волна (еще не «девятый вал»!) переводов «с американского». С 1954-го в газетных киосках замелькало новое периодическое издание — журнал «Фиксьон», быстро сплотивший вокруг себя местную литературную молодежь (около 700 оригинальных произведений в первых 250 номерах!)… Второй этап начинается в конце пятидесятых. К «Фиксьон» присоединились еще два журнала, «Галакси» и «Саттелит», а 1959-й ознаменовался выходом первой антологии, составленной исключительно из «своих». В майском выпусхе «Фиксьон» за тот же год редактор журнала Алан Доремье (сам превосходный стилист, мастер короткого фантастического рассказа) провозгласил появление национальной шкалы, связав ее с именами Р.Баржавеля, Ф.Карсака, Ш. и Н.Хеннебергов, Ж.Клейна, К.Штайнера, Ж.Стернберга и других. В 1958 году впервые после войны была вновь присуждена ежегодная премия имени Жюля Верна, учрежденная тридцатью годами раньше. Казалось, наступал благословенный «золотой век», подобный американскому в сороковых.
Но… не наступил. Шестидесятые годы ожидаемого всплеска популярности фантастики во Франции не принесли. То есть она по-прежнему триумфально шествовала по рынку, однако — не своя, а заокеанская. Издателей и редакторов, неохотно предоставлявших площади под местных авторов, можно понять: с точки зрения массового читателя уровень американской продукции был выше, на нее имело смысл делать ставку.
Ситуация резко изменилась десятилетие спустя. Началось бурное возрождение национальной фантастики, что позволило авторитетному австрийскому критику Ф.Роттенштайнеру отдать ей второе место в Европе (после СССР — ну, и Англии, которую общий язык давно и прочно связал с американским книжным рынком), и даже известный американский издатель Д.Уоллхейм считал ее «самой процветающей» на континенте. С этим же десятилетием связан и тот самый расцвет «фантастоведения» во Франции, о котором было сказано выше.
Но, вслед за заметным пиком, — снова ровное «плато» на протяжении всех 80-х. Книги издаются, премии присуждаются, а вот мощной национальной школы (каковой, например, является — увы, являлась — яри всех ее идеологических и формальных рогатках фантастика советская) во Франции, на мой взгляд, так и не появилось.
Последнее, конечно, не означает, что, стало быть, «и говорить далее не о чем».
Парадоксально, но наиболее значительные — и известные во всем мире — произведения французской научной фантастики созданы писателями, которых трудно назвать «фантастами». Это Робер Мерль и Пьер Буль.
В общем, эпизодические набеги на территорию Страны Фантазии «пришлых» прозаиков-реалистов — не в новинку читателям этой литературы. Но каждый такой рейд вызывает у критиков два основных вопроса. Что же за научную фантастику пишут признанные романисты, что они под ней понимают? И насколько она мимолетна — эта кажущаяся многим противоестественной, даже извращенной «связь» мастеров слова с жанром, который еще в начале 50-х годов прочили во Франции на смену бульварному «полицейскому роману»? Что это — шутки мэтров, отдохновение после трудов праведных, озорство?
Второй вопрос отпадает сразу же, если вспомнить, сколько книг в «низком» жанре создали упомянутые авторы. Три (а если считать своеобразной фантастикой притчу «Мадрапур», то и асе четыре) у Мерля, пять у Буля — кажется, ни о каком флирте тут речь не идет, роман закрутился всерьез и надолго… А вот ответом на первый вопрос может стать определение, впервые данное автором романа «Разумное животное» своему детищу: «политико-фантастический роман». Действительно, политикой французская фантастика пронизана, как никакая другая, — к это слово еще не раз встретится в нашей «обзорной экскурсии».
Не буду подробно останавливаться на содержании произведений, уже выходивших на русском языке. Остросюжетный фантастический «триллер» Меряя «Разумное животное» (1967), его же апокалиптическое видение мира, пережившего ядерную войну — монументальный рома» «Мальвиль» (1972), беспощадная сатира Буля «Планета обезьян» (1962), — все эти книги уже достаточно обсуждались. Но стоит, вероятно, рассказать о других книгах мастеров французской прозы, пока не дошедших до российского читателя (по причинам, которые станут ясными из дальнейшего).
Фантастической сатире Робера Мерля «Охраняемые мужчины» (1974) не повезло вовсе не из-за политических резонов. Испугал отечественных цензоров… ну, конечно же, секс! (Что за «зверь» может быть страшнее в тоталитарном обществе?) Между тем, собственно «секс» (в смысле клубнички) в романе практически отсутствует, а речь идет, как ни странно, все о той же политике. Мерль пророчески продолжает в недалекое будущее ситуацию, которая, на мой взгляд, не всеми замечена и сегодня, хотя сегодня уже отчетливо видны на горизонте картинки еще одной антиутопии, сравнимой с замятинской или оруэлловской, но «подкрадывающейся» более, что ли, незаметно. Французский писатель рассказывает о мире, в котором «сексуальная революция» свернула с проторенной колеи (а может быть, это и должно стать ее логическим завершением?): к власти пришли воинствующие феминистки — и им есть за что мстить угнетателям-мужчинам!.. Для нас роман пока остается «фантастическим», но вот как он читается сегодня в Америке, ума не приложу — как актуальный политический комментарий на злобу дня? Как бесплодные сетования — когда «поезд ушел»?..
Ранним фантастическим произведениям Пьера Буля изначально опустила шлагбаум перед нашими издателями треклятая политика.
О Буле-фантасте заговорили уже после выхода его сборника рассказов «Абсурдные истории» (1957). Спустя год писатель публикует небольшую повесть «Е = МС», один из ранних примеров «альтернативной истории» в мировой фантастике, где любовь будущего автора «Планеты обезьян» к парадоксальному доказательству «от абсурда» проявилась в полной мере. Буль задает исходную ситуацию следующим образом: группа ученых — ядерщиков в середине сороковых годов отказывается от участия в создании бомбы и ставит перед собой цель противоположную
— превращение энергии в материю. Однако знаменитое уравнение Эйнштейна, вынесенное в заголовок, жестоко и действует «в обе стороны»
— как жестоки и социальные уравнения в мире, в котором трудятся ученые-идеалисты! В результате и в этом альтернативном мире Хиросима не избегла своей участи, погребенная под неведомо откуда взявшимися грудами урана.
А потом была «Планета обезьян» — по-видимому, случайно прорвавшаяся к нашему читателю…
Нет нужды пересказывать сюжет этого хорошо известного романа, подчеркну лишь, что и это — фантастика по сути политическая. И потому история самой книги — первых откликов на нее, ее публикации у нас — стоит того, чтобы о ней напомнить.
Мрачная басня о человечестве, захлебнувшемся в болоте им же созданных вещей и в конце концов уступившем планету эволюционировавшим обезьянам, отечественными инстанциями (от которых тогда всецело зависело, что печатать) была однозначно — и, в общем, справедливо — расценена как произведение антибуржуазное. И только. А потому — достойное публикации. Никаких иных пластов, к счастью, тогда не заметили — и книга, в которой всем сестрам роздано по серьгам, увидела свет на русском, заразив думающего читателя тревогой, весьма далекой от конъюнктурных целей «контрпропаганды» (интересно, кто-нибудь из читающих эту статью помнит это слово?).
Цивилизация на Земле в равной мере погибла от скудоумия «тех» и «этих» — за случившееся ответственны обе главные политические силы на планете, не желавшие ни пяди уступить сопернику. Буль сказал это практически открыто, его черный гротеск для своего времени был, казалось, так прозрачен — однако и у нас, и у «них» для сатирических стрел писателя предпочли разглядеть лишь одну цель. О «наших» я уже сказал, но поразительно, что и в авторитетном французском еженедельнике «Экспресс» роман Буля был назван «фантастическим сновидением, математически — логичным и… безопасным». Между прочим, поистине всемирной славой роман обязан, как водится, американской экранизации — с последующими кинопродолжениями (к Булю вообще никакого отношения не имевшими). Эффектный костюмированный (правильнее сказать — «гримированный», ибо львиная доля успеха пришлась как раз на запоминавшиеся обезьяньи маски) боевик не «осерьезнивает» даже ударный финал: полузасыпанная статуя Свободы на границе радиоактивной пустыни, однозначно указующая на местоположение «планеты обезьян». Подмена очевидна — более обкатанная ядерная катастрофа вместо «катастрофы вещей» в романе Буля.
Следующие его книги — «Сад Канашимы» (1964), «Уши джунглей» (1972) и «Левиафан» (1975) — заметно уступают «Планете обезьян», хотя и подтверждают «серьезность намерений» ведущего французского прозаика в отношении политической фантастики.