— Я и не утверждаю, что он врет, — быстро сказала она. — Но как мне смотреть в глаза людям после этого, я просто не знаю.
Я обнял ее за пояс.
— Забудь, — сказал я. — Главное, что он все-таки не украл мою речь.
— Как он узнал об этой твоей сыпи? — продолжала она.
— Наверное, ты говорила о ней во всне.
— Теперь женщины откажутся сидеть рядом со мной, — сказала она, как будто не слыша, — чтобы не подцепить ее от меня. Это же не заразно?
— Думаю, нет. Надеюсь, мне не выпадет завтрашний день. До утра я ничего не узнаю, конечно, а мне ведь придется сразу обежать винные лавки, собирая своих актеров. Да, я наслаждаюсь этим, — предупредил я ее слова.
— Эвполид, — она внезапно остановилась и закусила губу. — Мне нужно кое-что тебе сказать.
— Знаешь хотя бы, кто отец?
Внезапно она впала в страшную ярость.
— Почему ты ни секунды не можешь обойтись без своих шуток?! — крикнула она. — Да меня тошнит от них, понял? Все время. И мне давно уже не смешно.
Она вырвала свою руку и отвернулась. Я вдруг почувствовал себя дурак-дураком, боги знают почему, и застыл на полушаге, дожидаясь, чтобы она хоть что-то сказала.
— Я имею в виду, — продолжала она, так и не повернувшись. — Что я бы не сделала этого, если бы ты не был такой пустышкой.
— Сделала что?
— Так что если кого и винить, — сказала она, повернув ко мне перекошенное лицо, — то тебя, непроходимый ты дурак. — Она метко плюнула между ног. — Ты сам меня довел, вот и все.
— Что ты сделала?
— Убирайся к черту! — отрезала она и быстро пошла прочь. Я бросился за ней и схватил за запястья. — Отпусти меня, — сказала она и вырвала руки. — Видишь, — насмешливо сказала она, — ты даже больно мне сделать толком не можешь.
— Я задал тебе вопрос, — сказал я. — Что ты сделала?
— Это была идея Аристофана, — сказала она. — Еще когда я с ним виделась. Знаешь, вообще-то он почти такое же ничтожество, как и ты. В общем, он хотел, чтобы я придумала какой-нибудь способ погубить эту твою пьесу. Я говорила ему, к чему беспокоиться — она и сама погибнет; но он дурак, такой же как ты, и он хотел полной уверенности. Поэтому-то я и стала себя хорошо вести с тобой...
— Когда? Я, должно быть, проглядел.
— Бога ради, Эвполид, — она кипела от ярости и я решил не продолжать. — Я позволила тебе брать меня на твои дурацкие репетиции, а ты не затыкался о дурацких костюмах для дурацкого хора. И я узнала, где их хранят.
— Они дома у Филонида, — сказал я. — Он держит их во внутренней комнате в запертом сундуку.
— Я и не утверждаю, что он врет, — быстро сказала она. — Но как мне смотреть в глаза людям после этого, я просто не знаю.
Я обнял ее за пояс.
— Забудь, — сказал я. — Главное, что он все-таки не украл мою речь.
— Как он узнал об этой твоей сыпи? — продолжала она.
— Наверное, ты говорила о ней во всне.
— Теперь женщины откажутся сидеть рядом со мной, — сказала она, как будто не слыша, — чтобы не подцепить ее от меня. Это же не заразно?
— Думаю, нет. Надеюсь, мне не выпадет завтрашний день. До утра я ничего не узнаю, конечно, а мне ведь придется сразу обежать винные лавки, собирая своих актеров. Да, я наслаждаюсь этим, — предупредил я ее слова.
— Эвполид, — она внезапно остановилась и закусила губу. — Мне нужно кое-что тебе сказать.
— Знаешь хотя бы, кто отец?
Внезапно она впала в страшную ярость.
— Почему ты ни секунды не можешь обойтись без своих шуток?! — крикнула она. — Да меня тошнит от них, понял? Все время. И мне давно уже не смешно.
Она вырвала свою руку и отвернулась. Я вдруг почувствовал себя дурак-дураком, боги знают почему, и застыл на полушаге, дожидаясь, чтобы она хоть что-то сказала.
— Я имею в виду, — продолжала она, так и не повернувшись. — Что я бы не сделала этого, если бы ты не был такой пустышкой.
— Сделала что?
— Так что если кого и винить, — сказала она, повернув ко мне перекошенное лицо, — то тебя, непроходимый ты дурак. — Она метко плюнула между ног. — Ты сам меня довел, вот и все.
— Что ты сделала?
— Убирайся к черту! — отрезала она и быстро пошла прочь. Я бросился за ней и схватил за запястья. — Отпусти меня, — сказала она и вырвала руки. — Видишь, — насмешливо сказала она, — ты даже больно мне сделать толком не можешь.
— Я задал тебе вопрос, — сказал я. — Что ты сделала?
— Это была идея Аристофана, — сказала она. — Еще когда я с ним виделась. Знаешь, вообще-то он почти такое же ничтожество, как и ты. В общем, он хотел, чтобы я придумала какой-нибудь способ погубить эту твою пьесу. Я говорила ему, к чему беспокоиться — она и сама погибнет; но он дурак, такой же как ты, и он хотел полной уверенности. Поэтому-то я и стала себя хорошо вести с тобой...
— Когда? Я, должно быть, проглядел.
— Бога ради, Эвполид, — она кипела от ярости и я решил не продолжать. — Я позволила тебе брать меня на твои дурацкие репетиции, а ты не затыкался о дурацких костюмах для дурацкого хора. И я узнала, где их хранят.
— Они дома у Филонида, — сказал я. — Он держит их во внутренней комнате в запертом сундуку.