В полночь 20 июля 1872 года молодой учитель сел на волжский пароход. До той поры он и родную-то страну едва знал: Саратов да Царицын — вот и все. А тут — в Америку!
В Америку с тремя сотнями рублей в кармане и двумя рекомендательными письмами. В Америку, в Америку, в Америку!
…На шестнадцатый день плавания через океан показалась едва заметная полоска берега. Пассажиры, измученные теснотой и качкой, столпились у борта. Словно из воды постепенно поднимались каменные громады Нью-Йорка.
Судно бросило якорь в гавани. Пассажиры выстроились длинной очередью. Доктор бегло осматривал их. Чиновники перетрясали багаж. Наконец, русский в числе прочих оказался в Кастл-Клинтоне перед полицейским, регистрировавшим переселенцев.
— Имя, откуда? Чем будете заниматься? — скороговоркой сыпал тот. — Есть в Нью-Йорке родственники? Знакомые?
Владимиров сказал, что заниматься будет ремеслами, а приютят его друзья, давно переселившиеся за океан.
Через полчаса в сопровождении соотечественницы он шагал по улицам, глазея во все стороны и расспрашивая о Нью-Йорке.
Земляки жили тесно на пятом этаже старого дома. Для гостя уже было выкроено местечко.
Рассказы земляков о нужде и злоключениях, о днях, когда на обед лишь хлеб да яблоки, не обескуражили его.
Издали доносился грохот надземной железной дороги, за окном закрывали небо дома необыкновенной высоты. По дороге сюда, на Бродвее, он видел господ в цилиндрах, дымящих сигарами, и крикливых чистильщиков сапог — явных кандидатов в миллионеры. Все как в книжках.
Прошла неделя. Странно, что у него не появилась мозоль на языке от непрерывного повторения единственной фразы:
— Добрый день, не найдется ли у вас какой-нибудь работы?
Месяц спустя Владимиров вернулся в Кастл-Клинтон, который счастливо миновал в день приезда. Там за плату подыскивали работу для переселенцев. Ему повезло: токарной мастерской требовались умелые руки.
Владельцу он понравился:
— Только условие: вы должны купить за свои деньги хорошие инструменты. Идет?
Несколько недель работы поправили дела. Но однажды утром, придя в знакомый квартал, Владимиров увидел своих новых товарищей, толпившихся возле дымящихся головешек: ночной пожар уничтожил мастерскую. В огне погибли и инструменты. Значит, опять искать и просить…
Попробовал Владимиров точить на старом токарном станке игрушки — прогорел, никто не покупал его изделий. Настали голодные дни. А не двинуть ли на юг, скажем, во Флориду? Уж если голодать, так лучше в тепле. И после небольшого прощального «бизнеса» — продажи зимней одежды — Владимиров покинул Нью-Йорк.
Во Флориде Владимиров рубил дрова для католического монастыря — ему дали работу после того, как он солгал, будто его сестра набожнейшая католичка; батрачил на ферме без денег, за хлеб; сортировал раковины на устричных отмелях Мексиканского залива; мостил дорогу, клал кирпичи на стройке паровой мельницы.
И попутно открывал для себя Америку. Здесь, на юге страны, записал он, «белые сходились в одном: в ненависти к черным». Волгарь поселился в домике у негра — белые стали смотреть на него с презрением и злобой. Но и босс-негр отказал ему, как белому, едва появился подходящий черный работник.
Во время погрузки корабля Владимиров, поскользнувшись, упал в глубокий трюм. Его оттащили в сторону и оставили лежать с разбитым лицом и грудью: никто не смел прерывать работу, боясь босса. Лишь вечером грузчики снесли товарища в лодку и перевезли на берег.
Он пролежал в каморке девять дней. На десятый, прихрамывая, поплелся искать работу. Ему бы чего полегче, пока не окрепнет, но нашлось лишь место в негритянской артели, грузившей доски.
Русского расспрашивали, есть ли черные в его стране и как к ним относятся белые.
В полночь 20 июля 1872 года молодой учитель сел на волжский пароход. До той поры он и родную-то страну едва знал: Саратов да Царицын — вот и все. А тут — в Америку!
В Америку с тремя сотнями рублей в кармане и двумя рекомендательными письмами. В Америку, в Америку, в Америку!
…На шестнадцатый день плавания через океан показалась едва заметная полоска берега. Пассажиры, измученные теснотой и качкой, столпились у борта. Словно из воды постепенно поднимались каменные громады Нью-Йорка.
Судно бросило якорь в гавани. Пассажиры выстроились длинной очередью. Доктор бегло осматривал их. Чиновники перетрясали багаж. Наконец, русский в числе прочих оказался в Кастл-Клинтоне перед полицейским, регистрировавшим переселенцев.
— Имя, откуда? Чем будете заниматься? — скороговоркой сыпал тот. — Есть в Нью-Йорке родственники? Знакомые?
Владимиров сказал, что заниматься будет ремеслами, а приютят его друзья, давно переселившиеся за океан.
Через полчаса в сопровождении соотечественницы он шагал по улицам, глазея во все стороны и расспрашивая о Нью-Йорке.
Земляки жили тесно на пятом этаже старого дома. Для гостя уже было выкроено местечко.
Рассказы земляков о нужде и злоключениях, о днях, когда на обед лишь хлеб да яблоки, не обескуражили его.
Издали доносился грохот надземной железной дороги, за окном закрывали небо дома необыкновенной высоты. По дороге сюда, на Бродвее, он видел господ в цилиндрах, дымящих сигарами, и крикливых чистильщиков сапог — явных кандидатов в миллионеры. Все как в книжках.
Прошла неделя. Странно, что у него не появилась мозоль на языке от непрерывного повторения единственной фразы:
— Добрый день, не найдется ли у вас какой-нибудь работы?
Месяц спустя Владимиров вернулся в Кастл-Клинтон, который счастливо миновал в день приезда. Там за плату подыскивали работу для переселенцев. Ему повезло: токарной мастерской требовались умелые руки.
Владельцу он понравился:
— Только условие: вы должны купить за свои деньги хорошие инструменты. Идет?
Несколько недель работы поправили дела. Но однажды утром, придя в знакомый квартал, Владимиров увидел своих новых товарищей, толпившихся возле дымящихся головешек: ночной пожар уничтожил мастерскую. В огне погибли и инструменты. Значит, опять искать и просить…
Попробовал Владимиров точить на старом токарном станке игрушки — прогорел, никто не покупал его изделий. Настали голодные дни. А не двинуть ли на юг, скажем, во Флориду? Уж если голодать, так лучше в тепле. И после небольшого прощального «бизнеса» — продажи зимней одежды — Владимиров покинул Нью-Йорк.
Во Флориде Владимиров рубил дрова для католического монастыря — ему дали работу после того, как он солгал, будто его сестра набожнейшая католичка; батрачил на ферме без денег, за хлеб; сортировал раковины на устричных отмелях Мексиканского залива; мостил дорогу, клал кирпичи на стройке паровой мельницы.
И попутно открывал для себя Америку. Здесь, на юге страны, записал он, «белые сходились в одном: в ненависти к черным». Волгарь поселился в домике у негра — белые стали смотреть на него с презрением и злобой. Но и босс-негр отказал ему, как белому, едва появился подходящий черный работник.
Во время погрузки корабля Владимиров, поскользнувшись, упал в глубокий трюм. Его оттащили в сторону и оставили лежать с разбитым лицом и грудью: никто не смел прерывать работу, боясь босса. Лишь вечером грузчики снесли товарища в лодку и перевезли на берег.
Он пролежал в каморке девять дней. На десятый, прихрамывая, поплелся искать работу. Ему бы чего полегче, пока не окрепнет, но нашлось лишь место в негритянской артели, грузившей доски.
Русского расспрашивали, есть ли черные в его стране и как к ним относятся белые.