— Так лучше?
— Гораздо. Я смотрел телевизор и видел, как ты заехал в боксы. Что случилось?
— Подгорели клапана.
— Где ты выступаешь в следующий раз?
— Точно не знаю. Пока я дал твердое согласие на участие в гонке в Уоткинс-Глен. Но это осенью, — я услышал, как открылась дверь номера, к ванной приблизились шаги Синди. Я поднял голову. Она стояла на пороге.
— Может, на лето уеду в Европу и погоняюсь там.
Ее лицо осталось бесстрастным. Она повернулась и ушла в гостиную.
— Не делай этого. Нет никакого смысла. Еще разобьешься.
Хлопнула дверь холодильника. Звякнули о стекло кубики льда. Синди вернулась с двумя стаканами канадского виски со льдом. Я взял один. Она опустила крышку на унитаз и села. Пригубила виски.
— Я не разобьюсь.
Он, однако, гнул свое.
— Заканчивай с гонками. Ты уже не тот, что раньше.
— Просто неудачная полоса.
— Как бы не так. Я видел, как ты ехал. В прежние времена ты не позволил бы и Господу Богу обойти себя на повороте. А на последнем круге мимо тебя могла бы прорваться целая армия.
Вместо ответа я глотнул виски. Голос его помягчел.
— Послушай, в этом нет ничего плохого. У тебя была звездная пора. В 1963-м ты по праву считался вторым гонщиком в мире. И стал бы первым в шестьдесят четвертом, если б не вскарабкался на стену в Себринге и на год не выбыл из игры.
Я знал, о чем речь. Подтверждением тому служили ночные кошмары.
— Пяти лет вполне достаточно, чтобы доказать самому себе, что весь пар уже вышел.
— И чем же мне, по-вашему, заняться? — саркастически спросил я. — Переходить в спортивные комментаторы?
В его голосе появились резкие нотки.
— Не нахальничай со мной, юноша. Твоя беда в том, что ты никак не можешь повзрослеть. Не следовало мне возиться с той игрушечной машиной. Такое впечатление, будто ты никак не можешь с ней расстаться.
— Извините.
— Так лучше?
— Гораздо. Я смотрел телевизор и видел, как ты заехал в боксы. Что случилось?
— Подгорели клапана.
— Где ты выступаешь в следующий раз?
— Точно не знаю. Пока я дал твердое согласие на участие в гонке в Уоткинс-Глен. Но это осенью, — я услышал, как открылась дверь номера, к ванной приблизились шаги Синди. Я поднял голову. Она стояла на пороге.
— Может, на лето уеду в Европу и погоняюсь там.
Ее лицо осталось бесстрастным. Она повернулась и ушла в гостиную.
— Не делай этого. Нет никакого смысла. Еще разобьешься.
Хлопнула дверь холодильника. Звякнули о стекло кубики льда. Синди вернулась с двумя стаканами канадского виски со льдом. Я взял один. Она опустила крышку на унитаз и села. Пригубила виски.
— Я не разобьюсь.
Он, однако, гнул свое.
— Заканчивай с гонками. Ты уже не тот, что раньше.
— Просто неудачная полоса.
— Как бы не так. Я видел, как ты ехал. В прежние времена ты не позволил бы и Господу Богу обойти себя на повороте. А на последнем круге мимо тебя могла бы прорваться целая армия.
Вместо ответа я глотнул виски. Голос его помягчел.
— Послушай, в этом нет ничего плохого. У тебя была звездная пора. В 1963-м ты по праву считался вторым гонщиком в мире. И стал бы первым в шестьдесят четвертом, если б не вскарабкался на стену в Себринге и на год не выбыл из игры.
Я знал, о чем речь. Подтверждением тому служили ночные кошмары.
— Пяти лет вполне достаточно, чтобы доказать самому себе, что весь пар уже вышел.
— И чем же мне, по-вашему, заняться? — саркастически спросил я. — Переходить в спортивные комментаторы?
В его голосе появились резкие нотки.
— Не нахальничай со мной, юноша. Твоя беда в том, что ты никак не можешь повзрослеть. Не следовало мне возиться с той игрушечной машиной. Такое впечатление, будто ты никак не можешь с ней расстаться.
— Извините.