— Что? — вскакивает Коншин.
— На тропке он. В нескольких шагах отсюда.
И Коншин бежит. Лейтенант лежит на спине. Коншин не видит на его теле ни раны, ни крови, но лицо уже посеревшее, и так же обиженно опущены пухлые губы, как на последнем привале, когда он спал… Коншин долго стоит потрясенный — первая смерть… И чья? Этого тихого мальчика, к которому и Коншин, да и весь взвод относились так несправедливо, с подсмешками и подковырками. Прищемила запоздалая жалость. Долго протирает глаза Коншин жесткой рукавицей, потом наклоняется над Четиным, подбирает его автомат, планшет и плетется обратно.
— Первый… — тихо произносит политрук.
— Да.
— Взвод теперь твой. Пошлем бумагу, чтоб провели приказом.
Коншин устало и безразлично махнул рукой.
— Не радуешься?
— Нет. Ответственности боюсь.
— А ты не бойся. Сколько ты в армии?
— Почти три…
— Это кое-что значит. И курсы кончал… А бедняга Четин, наверное, только три месяца обучался… Ну пошли, — поднимается политрук. — Как настроение у народа?
— До обстрела маялись, а сейчас вроде ничего…
Подходят к оврагу. Политрук замедливает шаг и проходится глазами по убитым.
— Простреливается? — спрашивает коротко и чуть поеживается.
— Ага. Пустил очередь, когда я перебегал.
— Ну, с богом, — усмехается политрук и спокойно спускается со взгорка, Коншин за ним. Падают на той стороне.
За ними взнывают пули, а потом уже слышат они треск пулеметной очереди.
— Гады, — матюгнулся политрук. — Окопов у вас там тоже нет?
— Нет. Три шалашика только.
— Дела… Ну, давай. Соберешь взвод сейчас.
— Нельзя, политрук.
— Что? — вскакивает Коншин.
— На тропке он. В нескольких шагах отсюда.
И Коншин бежит. Лейтенант лежит на спине. Коншин не видит на его теле ни раны, ни крови, но лицо уже посеревшее, и так же обиженно опущены пухлые губы, как на последнем привале, когда он спал… Коншин долго стоит потрясенный — первая смерть… И чья? Этого тихого мальчика, к которому и Коншин, да и весь взвод относились так несправедливо, с подсмешками и подковырками. Прищемила запоздалая жалость. Долго протирает глаза Коншин жесткой рукавицей, потом наклоняется над Четиным, подбирает его автомат, планшет и плетется обратно.
— Первый… — тихо произносит политрук.
— Да.
— Взвод теперь твой. Пошлем бумагу, чтоб провели приказом.
Коншин устало и безразлично махнул рукой.
— Не радуешься?
— Нет. Ответственности боюсь.
— А ты не бойся. Сколько ты в армии?
— Почти три…
— Это кое-что значит. И курсы кончал… А бедняга Четин, наверное, только три месяца обучался… Ну пошли, — поднимается политрук. — Как настроение у народа?
— До обстрела маялись, а сейчас вроде ничего…
Подходят к оврагу. Политрук замедливает шаг и проходится глазами по убитым.
— Простреливается? — спрашивает коротко и чуть поеживается.
— Ага. Пустил очередь, когда я перебегал.
— Ну, с богом, — усмехается политрук и спокойно спускается со взгорка, Коншин за ним. Падают на той стороне.
За ними взнывают пули, а потом уже слышат они треск пулеметной очереди.
— Гады, — матюгнулся политрук. — Окопов у вас там тоже нет?
— Нет. Три шалашика только.
— Дела… Ну, давай. Соберешь взвод сейчас.
— Нельзя, политрук.