— Я ждал много лет и пролетел полмира, чтобы оказаться в этом месте в это время, — сказал он. — Я никуда не уйду.
Пошарив по карманам шорт, я обнаружил, что забыл мобильник в пляжной сумке — по части забывчивости Иришка вся в меня. Я решил для очистки совести поговорить со странным собеседником еще немного, чтобы убедиться хотя бы, что он не приехал сюда топиться — тогда я, по крайней мере, мог бы сходить на спасательную станцию и вызвать помощь. Напустив на себя деловой вид, я спросил, как что-то само собой разумеющееся:
— Так что вы такое говорили о конце света?
Геннадий Алексеевич взглянул на часы — словно сверялся, хватит ли ему времени на рассказ. Потом хитро посмотрел на меня и выдал нечто совершенно не апокалиптическое:
— Константин, сколько будет тысяча разделить на двадцать пять? Если ответите быстро, я вам расскажу.
От неожиданности я замешкался, но потом выпалил ответ. Судя по всему, правильный, потому что мой новый знакомый рассказал свою историю…
***
— Я учился в начальной школе, — начал Геннадий Алексеевич, — когда родители отдали меня в секцию плавания. Мне не понравилось — вода холодная и пахла хлоркой, не говоря уже о том, что я панически боялся захлебнуться. Мы начинали в мелком бассейне — «лягушатнике». Поначалу просто стояли по пояс в воде — человек пятнадцать худых продрогших мальчишек, — приседали и по свистку открывали под водой глаза. Потом учились выдыхать в воду. А через год нас, как подросших головастиков, перевели на «большую воду»: двадцатипятиметровый бассейн. Главным математическим упражнением для меня тогда стало деление на двадцать пять. Два бассейна — это пятьдесят метров. Сто метров — четыре бассейна. Километр — сорок. И так далее. Сейчас, спустя много лет, я до сих пор могу мгновенно делить на двадцать пять… Забавно, наверное, тогда во мне и зародилась любовь к математике: от этого беспрестанного деления и от бесконечного счета про себя: один бассейн, два, три, четыре… Кролем, брассом, на спине… На спине плавать хуже всего: я все время боялся пропустить ориентир — висящую над дорожкой разноцветную полоску — и врезаться головой о бортик. Всегда снижал скорость, приближаясь к концу дорожки, чем здорово бесил нашего тренера. Наверное, он был хорошим человеком, но для меня оставался жестоким деспотом, командующим с недосягаемого безопасного бортика:
— Быстрее, быстрее! Потянуться за ладошкой! Давай, чего застрял?
Я плавал медленнее остальных, за что мне всегда доставалось:
— Ну что ты копаешься? Вода сама держит! Сама тебя понесет!
Я этого не чувствовал. Вода для меня была холодной бездной, которую нужно нещадно молотить руками и ногами, чтобы остаться на плаву, — не говоря уже о том, чтобы нестись вперед на всех парах.
Все изменилось на тренировке, когда я плыл на скорость двести метров на спине. Двести поделить на двадцать пять — всего восемь бассейнов. Я изо всех сил старался не отставать от товарищей на соседних дорожках, вытягиваясь в струнку и крутя руками, как мельницей, стараясь не тратить энергию на расплескивание брызг. Правой. Левой. Правой. Левой. Не забываем про ноги, колени не сгибаем. Пальцы стиснуты, ладонь чуть изогнута, чтобы гребок получался максимально эффективным. Правой. Левой. Правой…
Я не посмотрел на предупреждающую цветную полоску. На полном ходу я врезался головой в бортик.
Говорят, меня достали из воды очень быстро — тренер вытащил. Я этого не помню. Помню воду. Она действительно держала, даже когда я раскинул руки и перестал дышать. Кровь из ссадины на голове смешивалась с хлорированной водой, а вода смешивалась с кровью, проникала в меня, наполняла меня собой. Тогда вода сказала мне… В первый раз.
Родители о случившемся не узнали. Тренер тоже предпочел не упоминать это происшествие. Ребята посудачили пару дней о том, как я «башкой долбанулся», и забыли. Но я не забыл. И не забыла вода.
Перед началом тренировки поверхность воды гладкая. Спокойная. Я уже достаточно соображал тогда в математике, чтобы сказать — константа. Но как только первый мальчишка сиганет в воду, от ее спокойствия не останется и следа. А когда по каждой дорожке кролем плывет спортсмен, кто может описать, как выглядит поверхность воды? Как она движется? Я мог. Теперь я чувствовал ее кожей, как будто сам стал частью живого организма, наполнявшего бассейн до краев. Я знал, когда сделать гребок, чтобы поток сам подхватил и понес. Предвидел, где можно сэкономить силы, а где надо поднажать. Вода сама держала меня и сама несла.
Я стал выигрывать состязания, хотя и не являлся самым выносливым и физически развитым. Тренер должен был радоваться за меня… Но он не радовался. Сейчас мне кажется, что он до чертиков меня боялся. Я бросил плавание…
***
Геннадий Алексеевич замолчал. Я не выдержал и уточнил:
— Вы бросили спорт из-за тренера?
Он покачал головой:
— Я ждал много лет и пролетел полмира, чтобы оказаться в этом месте в это время, — сказал он. — Я никуда не уйду.
Пошарив по карманам шорт, я обнаружил, что забыл мобильник в пляжной сумке — по части забывчивости Иришка вся в меня. Я решил для очистки совести поговорить со странным собеседником еще немного, чтобы убедиться хотя бы, что он не приехал сюда топиться — тогда я, по крайней мере, мог бы сходить на спасательную станцию и вызвать помощь. Напустив на себя деловой вид, я спросил, как что-то само собой разумеющееся:
— Так что вы такое говорили о конце света?
Геннадий Алексеевич взглянул на часы — словно сверялся, хватит ли ему времени на рассказ. Потом хитро посмотрел на меня и выдал нечто совершенно не апокалиптическое:
— Константин, сколько будет тысяча разделить на двадцать пять? Если ответите быстро, я вам расскажу.
От неожиданности я замешкался, но потом выпалил ответ. Судя по всему, правильный, потому что мой новый знакомый рассказал свою историю…
***
— Я учился в начальной школе, — начал Геннадий Алексеевич, — когда родители отдали меня в секцию плавания. Мне не понравилось — вода холодная и пахла хлоркой, не говоря уже о том, что я панически боялся захлебнуться. Мы начинали в мелком бассейне — «лягушатнике». Поначалу просто стояли по пояс в воде — человек пятнадцать худых продрогших мальчишек, — приседали и по свистку открывали под водой глаза. Потом учились выдыхать в воду. А через год нас, как подросших головастиков, перевели на «большую воду»: двадцатипятиметровый бассейн. Главным математическим упражнением для меня тогда стало деление на двадцать пять. Два бассейна — это пятьдесят метров. Сто метров — четыре бассейна. Километр — сорок. И так далее. Сейчас, спустя много лет, я до сих пор могу мгновенно делить на двадцать пять… Забавно, наверное, тогда во мне и зародилась любовь к математике: от этого беспрестанного деления и от бесконечного счета про себя: один бассейн, два, три, четыре… Кролем, брассом, на спине… На спине плавать хуже всего: я все время боялся пропустить ориентир — висящую над дорожкой разноцветную полоску — и врезаться головой о бортик. Всегда снижал скорость, приближаясь к концу дорожки, чем здорово бесил нашего тренера. Наверное, он был хорошим человеком, но для меня оставался жестоким деспотом, командующим с недосягаемого безопасного бортика:
— Быстрее, быстрее! Потянуться за ладошкой! Давай, чего застрял?
Я плавал медленнее остальных, за что мне всегда доставалось:
— Ну что ты копаешься? Вода сама держит! Сама тебя понесет!
Я этого не чувствовал. Вода для меня была холодной бездной, которую нужно нещадно молотить руками и ногами, чтобы остаться на плаву, — не говоря уже о том, чтобы нестись вперед на всех парах.
Все изменилось на тренировке, когда я плыл на скорость двести метров на спине. Двести поделить на двадцать пять — всего восемь бассейнов. Я изо всех сил старался не отставать от товарищей на соседних дорожках, вытягиваясь в струнку и крутя руками, как мельницей, стараясь не тратить энергию на расплескивание брызг. Правой. Левой. Правой. Левой. Не забываем про ноги, колени не сгибаем. Пальцы стиснуты, ладонь чуть изогнута, чтобы гребок получался максимально эффективным. Правой. Левой. Правой…
Я не посмотрел на предупреждающую цветную полоску. На полном ходу я врезался головой в бортик.
Говорят, меня достали из воды очень быстро — тренер вытащил. Я этого не помню. Помню воду. Она действительно держала, даже когда я раскинул руки и перестал дышать. Кровь из ссадины на голове смешивалась с хлорированной водой, а вода смешивалась с кровью, проникала в меня, наполняла меня собой. Тогда вода сказала мне… В первый раз.
Родители о случившемся не узнали. Тренер тоже предпочел не упоминать это происшествие. Ребята посудачили пару дней о том, как я «башкой долбанулся», и забыли. Но я не забыл. И не забыла вода.
Перед началом тренировки поверхность воды гладкая. Спокойная. Я уже достаточно соображал тогда в математике, чтобы сказать — константа. Но как только первый мальчишка сиганет в воду, от ее спокойствия не останется и следа. А когда по каждой дорожке кролем плывет спортсмен, кто может описать, как выглядит поверхность воды? Как она движется? Я мог. Теперь я чувствовал ее кожей, как будто сам стал частью живого организма, наполнявшего бассейн до краев. Я знал, когда сделать гребок, чтобы поток сам подхватил и понес. Предвидел, где можно сэкономить силы, а где надо поднажать. Вода сама держала меня и сама несла.
Я стал выигрывать состязания, хотя и не являлся самым выносливым и физически развитым. Тренер должен был радоваться за меня… Но он не радовался. Сейчас мне кажется, что он до чертиков меня боялся. Я бросил плавание…
***
Геннадий Алексеевич замолчал. Я не выдержал и уточнил:
— Вы бросили спорт из-за тренера?
Он покачал головой: