«Здесь в Лондоне страсти против Америки кипят. Готовится билль, который передаст право королевскому губернатору в Массачусетсе назначать местных администраторов без согласования с ассамблеей. Любые собрания будут проходить только с разрешения губернатора. Также изменят порядок назначения присяжных заседателей. В обеих палатах парламента билль встретит некоторое сопротивление, но очень мало надежды на то, что он не пройдет. На сегодняшний день у Америки слишком мало друзей здесь. Генерал Гэйдж будет назначен вашим губернатором».
Из письма Бенджамина Франклина другу в Бостон
15 июня, 1774
«Британское министерство должно понять, что американцы никогда не согласятся платить налоги, учрежденные без их согласия. Деспотические и жестокие меры, предпринятые им против Бостона, мы всегда будем считать направленными также и против всей Америки (хотя мы и не одобряем поведение тех, кто уничтожил груз чая). Мы не позволим министерству подавлять колонии по отдельности. Одному Богу известно, что ждет нас впереди, когда такое множество угроз нависло над нами сегодня».
Из письма Джорджа Вашингтона Вильяму Ферфаксу
20 июня, 1774
«Новое и важное поприще открывается передо мной — еду участвовать в Континентальном конгрессе в Филадельфии. Это будет собрание мудрейших людей континента. Все они — принципиальные американцы, то есть не признают права парламента облагать нас налогами.
Чувствую себя недостаточно подготовленным для такого важного дела. Мне бы следовало иметь более обширные познания о королевстве, о колониях, о коммерции, о законах и политике. Что можно предпринять? Предложить комитетам собираться ежегодно? Подавать петиции? Королю, Палате лордов, Палате общин? Одни обсуждения не помогут... Идеи людей различаются так же радикально, как их лица. Одни думают, что петиций недостаточно. Так много их уже было отвергнуто с презрением. Другие считают, что пришла пора действовать решительно».
Из дневника Джона Адамса
Лето, 1774
«Каким образом 160 тысяч человек, участвующих в выборах парламента в Англии, могут диктовать свою волю четырем миллионам американцев? Его величество не имеет права посылать солдат к нашим берегам, а те, которые прибудут с нашего согласия, должны подчиняться нашим законам. Короли — слуги народов, а не господа их... Вы, ваше величество, не имеете министров, которые могли бы ведать американскими делами, потому что рядом с вами нет наших представителей. Не приносите в жертву права граждан одной час-ти вашей империи в угоду корыстным интересам другой. Мы, со своей стороны, готовы сделать все разумно возможное, чтобы восстановить добрые отношения с Великобританией. Отделение от нее противоречит нашим желаниям и нашим интересам. Но одно условие остается обязательным: наша собственность и наша земля могут облагаться только теми налогами, которые назначены нашими собственными законодателями».
Томас Джефферсон. «Суммарный взгляд на права Британской Америки»
6 ИЮЛЯ, 1774. НЬЮ-ЙОРК
Мыльная пена наползала на бритву, как снег на лопату. Александр Гамильтон вглядывался в свое лицо в зеркале, заранее примеряя гримасы гнева, изумления, восторга, презрения. Ему еще никогда не доводилось выступать перед такой большой аудиторией. Можно было ожидать, что на митинг, созываемый «Сынами свободы», соберется две-три тысячи человек. Жители Нью-Йорка кипели возмущением против постановления английского правительства о закрытии Бостонского порта. Послать войска, точно в завоеванный город, навести корабельные пушки на дома мирных жителей, оставить их без средств к существованию — это и есть хваленое британское правосудие?!
Ему не следовало забывать, что на митинге будут выступать многие прославленные патриоты, чьи статьи и речи уже передают из рук в руки, чьи имена у всех на слуху. После них кто станет слушать никому не известного девятнадцатилетнего студента Королевского колледжа? Нужно было найти какой-то острый поворот для своей речи, какой-то незамеченный другими болезненный узел противоборства между метрополией и колониями. Но какой?
За год, прошедший со дня прибытия Гамильтона в Америку с маленького острова Санта-Крус Вест-Индского архипелага, он прочел десятки, если не сотни памфлетов, трактатов, отчетов о дебатах в Лондонском парламенте и в законодательных собраниях колоний. Одна вещь бросилась ему в глаза: не только противники, но и сторонники возмутившихся американцев часто сравнивали их с детьми, взбунтовавшимися против своих родителей. Влиятельный пенсильванский депутат Джон Дикинсон призывал соотечественников «жаловаться на незаслуженные наказания, сохраняя почтительность детей к родителям». Лорд Чэтем — Питт Старший — говорил: «Я люблю американцев, потому что они любят свободу... Но в законах, регулирующих торговлю и мореплавание, они должны подчиняться нашей материнской заботе». Британский генерал Бургойн сознавался, что относится к Америке, как «к ребенку, которого мы избаловали своей снисходительностью». Даже знаменитый Эдмунд Берк заявил, что «хрящи Америки еще не затвердели в кости взрослого мужчины». Не пришло ли время кому-то громко крикнуть американцам: «Довольно! Вы больше не дети! Ваши кости достаточно крепки, чтобы пользоваться теми же правами, что и другие подданные Британской империи!»
Гамильтон разложил на кровати все три шейных платка, украшавших его небольшой гардероб. Красный он отверг сразу — цвет британского военного мундира не мог понравиться слушателям. Синий был более уместен — форма нью-йоркской милиции, — но он сольется с цветом рубашки и создаст ощущение монотонности. Нет, лучше всего вот этот, со светло-бежевыми полосками, подаренный ему Китти Ливингстон к Рождеству.
Да, то, что семейство Ливингстонов пригрело его и ввело в круг своих знакомых, было большой удачей. Вильям Ливингстон, бывший нью-йорк-ский адвокат, а ныне — видный нью-джерсийский сквайр, за свою жизнь ввязывался в множество политических схваток, волновавших колонии. Как видный пресвитерианин он противодействовал растущему влиянию англиканской церкви, считал ее орудием усиления королевской власти. В борьбу против незаконного налогообложения кидался с такой безоглядной страстью, что газеты тори дали ему прозвище «нью-джерсийский донкихот». Ко-гда, несмотря на сопротивление пресвитериан, Королевский колледж все же был открыт в Нью-Йорке в 1754 году, Ливингстон с друзьями сумели создать Независимую библиотеку в Манхэттене. Именно там студент Гамильтон получил доступ к трудам Локка, Монтескье, Гоббса, Юма и других политических мыслителей.
Пробелы в своем образовании он ощущал болезненно. Но когда — где — он мог приобщиться к сокровищам мировой культуры? Отец оставил их, когда Александру было десять, его брату Джеймсу — двенадцать. Мать завела продовольственную лавку и в одиночку растила двух сыновей, но вскоре умерла, не дожив до сорока. В четырнадцать лет Александр поступил на службу в торговую фирму, снабжавшую владельцев сахарных плантаций на острове всем, что можно было привезти из Америки и Европы: хлебом, бревнами, мукой, порохом, рисом, рыболовными сетями, свининой, канатами, кукурузой, кирпичами, сидром, салом, виски. Это на складах «Бикмана и Кругера» Гамильтон научился мгновенно переводить в уме английские фунты в датские дукаты, испанские пиастры, голландские гульдены, немецкие талеры. И еще одной важной вещи он научился у прямодушных хозяев: вести дела абсолютно честно. Бикман и Кругер ценили это и доверяли ему настолько, что в какой-то момент на полгода оставили его управлять конторой самостоятельно.
Очень скоро капитаны судов, доставлявших заказанные товары, убедились, что шестнадцатилетний юнец не даст им спуску, что его не удастся ни обжулить, ни запугать. Как извивался тот датчанин, который выгрузил на причал три дюжины рабочих мулов и уверял, что кроме костей и кожи у несчастных тварей после долгого плавания без фуража все же сохранилось достаточно крепких мышц, чтобы тянуть повозку с грузом сахарного тростника. «Либо вы принимаете вдвое меньшую плату, — холодно сказал ему Александр, — либо можете скормить этих призраков акулам».
Был только один товар, торговля которым Гамильтону не давалась. Раз в год фирма принимала невольничий корабль и в газетах появлялось объявление: «Доставлены из Западной Африки триста рабов в превосходном состоянии. Аукцион состоится в следующий понедельник, во дворе фирмы „Бикман и Кругер“». В обязанности молодого клерка входило снабжать вновь прибывших продовольствием и водой, отделять истощенных и больных, организовывать охрану бараков. Для придания «товару» большей привлекательности невольников брили перед продажей и смазывали мышцы пальмовым маслом, чтобы кожа блестела на солнце.
Плантаторы на Антильских островах жили в постоянном страхе перед бунтом рабов. Были учреждены зверские наказания за любую попытку неповиновения. Поднимет руку, чтобы защититься от удара, — ее отрубят. Убежавшему первый раз отрубали ногу после поимки, убежавшему второй раз отрубали другую. Или надевали железный ошейник с шипами, направленными внутрь, чтобы ему невозможно было продираться сквозь кусты. Нападение на белого каралось повешением или обезглавливанием, но перед этим несчастного могли пытать раскаленными прутьями или кастрировать.
«Здесь в Лондоне страсти против Америки кипят. Готовится билль, который передаст право королевскому губернатору в Массачусетсе назначать местных администраторов без согласования с ассамблеей. Любые собрания будут проходить только с разрешения губернатора. Также изменят порядок назначения присяжных заседателей. В обеих палатах парламента билль встретит некоторое сопротивление, но очень мало надежды на то, что он не пройдет. На сегодняшний день у Америки слишком мало друзей здесь. Генерал Гэйдж будет назначен вашим губернатором».
Из письма Бенджамина Франклина другу в Бостон
15 июня, 1774
«Британское министерство должно понять, что американцы никогда не согласятся платить налоги, учрежденные без их согласия. Деспотические и жестокие меры, предпринятые им против Бостона, мы всегда будем считать направленными также и против всей Америки (хотя мы и не одобряем поведение тех, кто уничтожил груз чая). Мы не позволим министерству подавлять колонии по отдельности. Одному Богу известно, что ждет нас впереди, когда такое множество угроз нависло над нами сегодня».
Из письма Джорджа Вашингтона Вильяму Ферфаксу
20 июня, 1774
«Новое и важное поприще открывается передо мной — еду участвовать в Континентальном конгрессе в Филадельфии. Это будет собрание мудрейших людей континента. Все они — принципиальные американцы, то есть не признают права парламента облагать нас налогами.
Чувствую себя недостаточно подготовленным для такого важного дела. Мне бы следовало иметь более обширные познания о королевстве, о колониях, о коммерции, о законах и политике. Что можно предпринять? Предложить комитетам собираться ежегодно? Подавать петиции? Королю, Палате лордов, Палате общин? Одни обсуждения не помогут... Идеи людей различаются так же радикально, как их лица. Одни думают, что петиций недостаточно. Так много их уже было отвергнуто с презрением. Другие считают, что пришла пора действовать решительно».
Из дневника Джона Адамса
Лето, 1774
«Каким образом 160 тысяч человек, участвующих в выборах парламента в Англии, могут диктовать свою волю четырем миллионам американцев? Его величество не имеет права посылать солдат к нашим берегам, а те, которые прибудут с нашего согласия, должны подчиняться нашим законам. Короли — слуги народов, а не господа их... Вы, ваше величество, не имеете министров, которые могли бы ведать американскими делами, потому что рядом с вами нет наших представителей. Не приносите в жертву права граждан одной час-ти вашей империи в угоду корыстным интересам другой. Мы, со своей стороны, готовы сделать все разумно возможное, чтобы восстановить добрые отношения с Великобританией. Отделение от нее противоречит нашим желаниям и нашим интересам. Но одно условие остается обязательным: наша собственность и наша земля могут облагаться только теми налогами, которые назначены нашими собственными законодателями».
Томас Джефферсон. «Суммарный взгляд на права Британской Америки»
6 ИЮЛЯ, 1774. НЬЮ-ЙОРК
Мыльная пена наползала на бритву, как снег на лопату. Александр Гамильтон вглядывался в свое лицо в зеркале, заранее примеряя гримасы гнева, изумления, восторга, презрения. Ему еще никогда не доводилось выступать перед такой большой аудиторией. Можно было ожидать, что на митинг, созываемый «Сынами свободы», соберется две-три тысячи человек. Жители Нью-Йорка кипели возмущением против постановления английского правительства о закрытии Бостонского порта. Послать войска, точно в завоеванный город, навести корабельные пушки на дома мирных жителей, оставить их без средств к существованию — это и есть хваленое британское правосудие?!
Ему не следовало забывать, что на митинге будут выступать многие прославленные патриоты, чьи статьи и речи уже передают из рук в руки, чьи имена у всех на слуху. После них кто станет слушать никому не известного девятнадцатилетнего студента Королевского колледжа? Нужно было найти какой-то острый поворот для своей речи, какой-то незамеченный другими болезненный узел противоборства между метрополией и колониями. Но какой?
За год, прошедший со дня прибытия Гамильтона в Америку с маленького острова Санта-Крус Вест-Индского архипелага, он прочел десятки, если не сотни памфлетов, трактатов, отчетов о дебатах в Лондонском парламенте и в законодательных собраниях колоний. Одна вещь бросилась ему в глаза: не только противники, но и сторонники возмутившихся американцев часто сравнивали их с детьми, взбунтовавшимися против своих родителей. Влиятельный пенсильванский депутат Джон Дикинсон призывал соотечественников «жаловаться на незаслуженные наказания, сохраняя почтительность детей к родителям». Лорд Чэтем — Питт Старший — говорил: «Я люблю американцев, потому что они любят свободу... Но в законах, регулирующих торговлю и мореплавание, они должны подчиняться нашей материнской заботе». Британский генерал Бургойн сознавался, что относится к Америке, как «к ребенку, которого мы избаловали своей снисходительностью». Даже знаменитый Эдмунд Берк заявил, что «хрящи Америки еще не затвердели в кости взрослого мужчины». Не пришло ли время кому-то громко крикнуть американцам: «Довольно! Вы больше не дети! Ваши кости достаточно крепки, чтобы пользоваться теми же правами, что и другие подданные Британской империи!»
Гамильтон разложил на кровати все три шейных платка, украшавших его небольшой гардероб. Красный он отверг сразу — цвет британского военного мундира не мог понравиться слушателям. Синий был более уместен — форма нью-йоркской милиции, — но он сольется с цветом рубашки и создаст ощущение монотонности. Нет, лучше всего вот этот, со светло-бежевыми полосками, подаренный ему Китти Ливингстон к Рождеству.
Да, то, что семейство Ливингстонов пригрело его и ввело в круг своих знакомых, было большой удачей. Вильям Ливингстон, бывший нью-йорк-ский адвокат, а ныне — видный нью-джерсийский сквайр, за свою жизнь ввязывался в множество политических схваток, волновавших колонии. Как видный пресвитерианин он противодействовал растущему влиянию англиканской церкви, считал ее орудием усиления королевской власти. В борьбу против незаконного налогообложения кидался с такой безоглядной страстью, что газеты тори дали ему прозвище «нью-джерсийский донкихот». Ко-гда, несмотря на сопротивление пресвитериан, Королевский колледж все же был открыт в Нью-Йорке в 1754 году, Ливингстон с друзьями сумели создать Независимую библиотеку в Манхэттене. Именно там студент Гамильтон получил доступ к трудам Локка, Монтескье, Гоббса, Юма и других политических мыслителей.
Пробелы в своем образовании он ощущал болезненно. Но когда — где — он мог приобщиться к сокровищам мировой культуры? Отец оставил их, когда Александру было десять, его брату Джеймсу — двенадцать. Мать завела продовольственную лавку и в одиночку растила двух сыновей, но вскоре умерла, не дожив до сорока. В четырнадцать лет Александр поступил на службу в торговую фирму, снабжавшую владельцев сахарных плантаций на острове всем, что можно было привезти из Америки и Европы: хлебом, бревнами, мукой, порохом, рисом, рыболовными сетями, свининой, канатами, кукурузой, кирпичами, сидром, салом, виски. Это на складах «Бикмана и Кругера» Гамильтон научился мгновенно переводить в уме английские фунты в датские дукаты, испанские пиастры, голландские гульдены, немецкие талеры. И еще одной важной вещи он научился у прямодушных хозяев: вести дела абсолютно честно. Бикман и Кругер ценили это и доверяли ему настолько, что в какой-то момент на полгода оставили его управлять конторой самостоятельно.
Очень скоро капитаны судов, доставлявших заказанные товары, убедились, что шестнадцатилетний юнец не даст им спуску, что его не удастся ни обжулить, ни запугать. Как извивался тот датчанин, который выгрузил на причал три дюжины рабочих мулов и уверял, что кроме костей и кожи у несчастных тварей после долгого плавания без фуража все же сохранилось достаточно крепких мышц, чтобы тянуть повозку с грузом сахарного тростника. «Либо вы принимаете вдвое меньшую плату, — холодно сказал ему Александр, — либо можете скормить этих призраков акулам».
Был только один товар, торговля которым Гамильтону не давалась. Раз в год фирма принимала невольничий корабль и в газетах появлялось объявление: «Доставлены из Западной Африки триста рабов в превосходном состоянии. Аукцион состоится в следующий понедельник, во дворе фирмы „Бикман и Кругер“». В обязанности молодого клерка входило снабжать вновь прибывших продовольствием и водой, отделять истощенных и больных, организовывать охрану бараков. Для придания «товару» большей привлекательности невольников брили перед продажей и смазывали мышцы пальмовым маслом, чтобы кожа блестела на солнце.
Плантаторы на Антильских островах жили в постоянном страхе перед бунтом рабов. Были учреждены зверские наказания за любую попытку неповиновения. Поднимет руку, чтобы защититься от удара, — ее отрубят. Убежавшему первый раз отрубали ногу после поимки, убежавшему второй раз отрубали другую. Или надевали железный ошейник с шипами, направленными внутрь, чтобы ему невозможно было продираться сквозь кусты. Нападение на белого каралось повешением или обезглавливанием, но перед этим несчастного могли пытать раскаленными прутьями или кастрировать.