— Может быть немного Вольфганга Амадея… — предложил Рикардо, и Шон, прежде чем сесть, нажал кнопку магнитофона. Залитую неверным светом свечей палатку наполнили аккорды Семнадцатого фортепианного концерта Моцарта.
Подали гороховый суп с перловкой и мозговыми буйволиными костями, приправленный страшно жгучим соусом чили, который Шон называл Пели-Пели Хо-Хо.
Клодия унаследовала от отца любовь к красному перцу, чесноку и красному вину, но даже она не смогла приступить ко второму блюду — буйволиному рубцу под белым соусом. Оба мужчины любили так называемый зеленый рубец. Это было просто-напросто эвфемизмом, означающим, что желудок перед приготовлением не до конца очищается от содержимого.
— Это всего-навсего пережеванная трава, — заметил ее отец, от чего она почувствовала себя еще хуже, и тут, к счастью, повернула голову, и ее ноздрей коснулся тонкий аромат блюда, которое шеф готовил специально для нее. Под золотистой корочкой пирога нежились кусочки филе и почек антилопы. Когда она предложила добавить туда еще и десять зубчиков чеснока, шеф лишь помотал головой в высоком белом колпаке.
— Книга говорит нет чеснок, донна.
— А моя книга говорит, что нужно много чеснока, она громко говорит, что нужно класть десять зубчиков чеснока, о'кей, шеф?
И шеф с улыбкой вынужден был капитулировать.
Клодия, с ее простым обращением и присущим ей очарованием, почти мгновенно завоевала сердца всей обслуги лагеря.
Вино было богатым и крепким южноафриканским «каберне», нисколько не уступающим ее любимому «кьянти», поэтому она отдала должное и вину, и пирогу. Все пережитое за день, солнце и свежий воздух пробудили в ней зверский аппетит. Она, как и ее отец, могла свободно есть и пить, не опасаясь, что это повредит талии. Вот только разговор оказался сущим разочарованием. Как и во все предыдущие вечера, мужчины обсуждали достоинства ружей, тонкости охоты и то, как сподручнее убить какое-нибудь несчастное дикое животное. Разговоры об оружии казались ей какой-то невразумительной чушью.
Отец, например, говорил нечто вроде: «Уэзерби-300 выталкивает 180-грановую пулю со скоростью 3200 футов в секунду, следовательно, дульная энергия составляет более 4000 футов на унцию плюс колоссальный гидростатический шок».
А Шон на это, скорее всего, отвечал бы: «Вы, янки, только и думаете, что про скорость. Понимаешь, Капо, ведь Рой Уэзерби выпустил в Африке больше пуль, чем ты за свою жизнь съел спагетти. Нет, лично мне подавай высокую кучность, нозлеровский затвор и плевать на скорость…»
Ни один мало-мальски разумный человек не мог бы продолжать обсуждать подобные вещи на протяжении долгих часов, убеждала она себя, и тем не менее каждый вечер после очередной охоты, после того как она наконец уходила спать, Шон и отец оставались у костра и под коньяк и сигары продолжали обсуждать подобные проблемы.
Однако когда они начинали обсуждать повадки разных животных, она проявляла интерес к разговору и порой даже принимала в нем участие — правда, обычно, чтобы выразить неодобрение. Обычно они обсуждали каких-то конкретных животных — легендарных старых особей, которых Шон наградил своими кличками. Это раздражало Клодию точно так же, как и то, что он называл отца «Капо». Можно подумать, будто ее папа был каким-то там крестным отцом мафии. Одно из таких животных Шон окрестил «Фридрихом Великим», но чаще величал просто «Фрицем». Это был лев, на которого они сейчас охотились, лев, ради которого они и подвесили на дереве буйволиную тушу.
— В нынешнем сезоне я видел его дважды, а один из моих клиентов умудрился даже выстрелить в него. Не поверите, его так трясло, что бедняга промахнулся аж на целое футбольное поле.
— Расскажи-ка мне о нем, — возбужденно подался вперед Рикардо.
— Папа, но ведь он уже рассказывал тебе о нем вчера вечером, — мягко напомнила Клодия. — И позавчера, и позапозавчера…
— Маленьким девочкам не пристало встревать в мужской разговор, — усмехнулся Рикардо. — Учишь тебя, учишь, а ты… Давай, Шон, расскажи мне о Фрице.
— В нем никак не меньше одиннадцати футов, причем это только тело. А еще у него голова как у гиппопотама и грива, похожая на черную копну сена. Когда он идет, она колышется и шелестит, как листья мопане на ветру, — принялся витийствовать Шон. — Ему все равно, какой ты — смелый, трусливый, он всякого повидал на своем веку. Я лично знаю три случая, когда в него стреляли и попадали. Один раз его ранил охотник-испанец в концессии Яна Пирси три сезона назад, но он поправился. Будь он глуп, он просто не дожил бы до таких лет.
— И как же мы возьмем его? — поинтересовался Рикардо.
— По-моему, вы оба просто отвратительны, — вмешалась Клодия, прежде чем Шон успел ответить. — Особенно после того, как мы сегодня видели этих великолепных животных, этих чудесных маленьких львят. Не понимаю, как вы можете убивать их?
— Что-то я не заметил, чтобы сегодня кто-то охотился на львят, — заметил Рикардо, кивая официанту, предлагающему ему добавку рубца. — Более того, мы затратили кучу усилий, чтобы они могли выжить.
— Ты посвящаешь сорок пять дней жизни тому, чтобы убивать львов и слонов! — парировала Клодия. — И нечего меня тут лечить, Рикардо Монтерро.
— Может быть немного Вольфганга Амадея… — предложил Рикардо, и Шон, прежде чем сесть, нажал кнопку магнитофона. Залитую неверным светом свечей палатку наполнили аккорды Семнадцатого фортепианного концерта Моцарта.
Подали гороховый суп с перловкой и мозговыми буйволиными костями, приправленный страшно жгучим соусом чили, который Шон называл Пели-Пели Хо-Хо.
Клодия унаследовала от отца любовь к красному перцу, чесноку и красному вину, но даже она не смогла приступить ко второму блюду — буйволиному рубцу под белым соусом. Оба мужчины любили так называемый зеленый рубец. Это было просто-напросто эвфемизмом, означающим, что желудок перед приготовлением не до конца очищается от содержимого.
— Это всего-навсего пережеванная трава, — заметил ее отец, от чего она почувствовала себя еще хуже, и тут, к счастью, повернула голову, и ее ноздрей коснулся тонкий аромат блюда, которое шеф готовил специально для нее. Под золотистой корочкой пирога нежились кусочки филе и почек антилопы. Когда она предложила добавить туда еще и десять зубчиков чеснока, шеф лишь помотал головой в высоком белом колпаке.
— Книга говорит нет чеснок, донна.
— А моя книга говорит, что нужно много чеснока, она громко говорит, что нужно класть десять зубчиков чеснока, о'кей, шеф?
И шеф с улыбкой вынужден был капитулировать.
Клодия, с ее простым обращением и присущим ей очарованием, почти мгновенно завоевала сердца всей обслуги лагеря.
Вино было богатым и крепким южноафриканским «каберне», нисколько не уступающим ее любимому «кьянти», поэтому она отдала должное и вину, и пирогу. Все пережитое за день, солнце и свежий воздух пробудили в ней зверский аппетит. Она, как и ее отец, могла свободно есть и пить, не опасаясь, что это повредит талии. Вот только разговор оказался сущим разочарованием. Как и во все предыдущие вечера, мужчины обсуждали достоинства ружей, тонкости охоты и то, как сподручнее убить какое-нибудь несчастное дикое животное. Разговоры об оружии казались ей какой-то невразумительной чушью.
Отец, например, говорил нечто вроде: «Уэзерби-300 выталкивает 180-грановую пулю со скоростью 3200 футов в секунду, следовательно, дульная энергия составляет более 4000 футов на унцию плюс колоссальный гидростатический шок».
А Шон на это, скорее всего, отвечал бы: «Вы, янки, только и думаете, что про скорость. Понимаешь, Капо, ведь Рой Уэзерби выпустил в Африке больше пуль, чем ты за свою жизнь съел спагетти. Нет, лично мне подавай высокую кучность, нозлеровский затвор и плевать на скорость…»
Ни один мало-мальски разумный человек не мог бы продолжать обсуждать подобные вещи на протяжении долгих часов, убеждала она себя, и тем не менее каждый вечер после очередной охоты, после того как она наконец уходила спать, Шон и отец оставались у костра и под коньяк и сигары продолжали обсуждать подобные проблемы.
Однако когда они начинали обсуждать повадки разных животных, она проявляла интерес к разговору и порой даже принимала в нем участие — правда, обычно, чтобы выразить неодобрение. Обычно они обсуждали каких-то конкретных животных — легендарных старых особей, которых Шон наградил своими кличками. Это раздражало Клодию точно так же, как и то, что он называл отца «Капо». Можно подумать, будто ее папа был каким-то там крестным отцом мафии. Одно из таких животных Шон окрестил «Фридрихом Великим», но чаще величал просто «Фрицем». Это был лев, на которого они сейчас охотились, лев, ради которого они и подвесили на дереве буйволиную тушу.
— В нынешнем сезоне я видел его дважды, а один из моих клиентов умудрился даже выстрелить в него. Не поверите, его так трясло, что бедняга промахнулся аж на целое футбольное поле.
— Расскажи-ка мне о нем, — возбужденно подался вперед Рикардо.
— Папа, но ведь он уже рассказывал тебе о нем вчера вечером, — мягко напомнила Клодия. — И позавчера, и позапозавчера…
— Маленьким девочкам не пристало встревать в мужской разговор, — усмехнулся Рикардо. — Учишь тебя, учишь, а ты… Давай, Шон, расскажи мне о Фрице.
— В нем никак не меньше одиннадцати футов, причем это только тело. А еще у него голова как у гиппопотама и грива, похожая на черную копну сена. Когда он идет, она колышется и шелестит, как листья мопане на ветру, — принялся витийствовать Шон. — Ему все равно, какой ты — смелый, трусливый, он всякого повидал на своем веку. Я лично знаю три случая, когда в него стреляли и попадали. Один раз его ранил охотник-испанец в концессии Яна Пирси три сезона назад, но он поправился. Будь он глуп, он просто не дожил бы до таких лет.
— И как же мы возьмем его? — поинтересовался Рикардо.
— По-моему, вы оба просто отвратительны, — вмешалась Клодия, прежде чем Шон успел ответить. — Особенно после того, как мы сегодня видели этих великолепных животных, этих чудесных маленьких львят. Не понимаю, как вы можете убивать их?
— Что-то я не заметил, чтобы сегодня кто-то охотился на львят, — заметил Рикардо, кивая официанту, предлагающему ему добавку рубца. — Более того, мы затратили кучу усилий, чтобы они могли выжить.
— Ты посвящаешь сорок пять дней жизни тому, чтобы убивать львов и слонов! — парировала Клодия. — И нечего меня тут лечить, Рикардо Монтерро.