— Мама! — сказала Келайла, — ой, Лейла, Кайла, Кейла! Отец!
И прикусила губу, увидев снова — Серую кошку, лохматого пса, прыгающих ярких птичек.
— Это твое волшебство, маленькая Келайла, — ласково сказала ей кошка, — твоя доброта. Беги, и береги ножки, не забывай отдыхать, а еще — не растеряй своей доброты.
— И никому не дай забрать твое золотое сердце, — пролаял Лохмач, а птицы согласно зачирикали и зашипел невидимый под крыльцом уж.
Последний раз глянула девочка на дом, розовые кусты, деревья в густой листве. Поправила на плече сумку, топнула ногой в удобном мягком сапожке. И ушла, прикрывая за собой скрипнувшую калитку.
В старый лес не было тропинок. Он вырастал густой чащей, черной даже в ярком свете неспящего солнца, а сейчас, когда солнышко дремало, накрытое мягким облачком, казался еще чернее и страшнее. Становясь перед огромными соснами, Келайла вздохнула, закрывая глаза. Открыла их, прогоняя страшные сказки, знакомые с самого детства.
В Старом лесу не светит солнце, говорила мама, когда девочки укладывались и просили рассказать что-то страшное, совсем-совсем страшное, от чего можно взвизгнуть, прячась под уютное одеяло, а потом завыть, пугая сестер. Ветки деревьев там скрывает бородатый мох, спускаясь до самой земли, а сосны такие высокие, что заслоняют синее небо. Потому в Старом лесу живет настоящая темнота. А в настоящей темноте прячется злая гадюка Сейша. Голова у нее большая, как тыква, тулово толстое, как бревно, и длинное, как бесконечная река. Проведешь рукой в темноте, стараясь опереться о поваленный ствол, и угодишь пальцами в тугие холодные кольца. Сожмутся кольца, и тогда в испуганные глаза войдет настоящая темнота Старого леса. — Останется там навсегда. И даже если Сейша отпустит пленника, горя ему не миновать, уходя, унесет он в глазах темноту и никогда больше не увидит ласкового света солнца и мягкого сияния луны.
А еще, говорила мама, Сейша загадывает пленникам леса загадки. И любой ответ объявляет неверным, чтобы подольше помучить страдальца. Но есть самые верные ответы, продолжала мама, гладя девочек по волосам и легонько целуя в теплые щеки, и, если найдешь такой ответ, Сейша не сумеет напустить темноту, зашипит в ярости, скрываясь под вздыбленные корни, где пахнет землей и ползают слепые сороконожки. Потому, продолжала строго (но глаза ее смеялись, Келайла видела), вы должны хорошо учиться и много знать, и не дразнить учителя в школе, ведь он хочет вам только хорошего. Как и мы, ваши родители.
Так что, насчет загадок Келайла не очень верила маме, думая, это она специально добавила, чтоб не ленились учиться счету и письму.
Но что толку стоять и перебирать воспоминания. Келайла оглянулась на яркое уже солнышко, которое скидывало облако, как поутру сестры скидывали свои одеяла, потягиваясь и встречая новый день. Вздохнула и отвела ветки, поросшие диким мхом.
За соснами такая стояла темнота, что казалось Келайле, ее глаза остались там, где сверкает синяя вода и зеленеют вишневые деревья с красными точками ягод. Она протянула руки и пошла медленно, нащупывая ногами корни, что кольцами торчали из влажной земли, покрытой упавшими иголками. Иногда вздрагивала, пугаясь касаний — это мох трогал щеки и волосы.
Лес молчал, чутко слушая медленные шаги. Сто раз шагнула Келайла, а может быть, двести и еще пятьдесят. Но под руками только кололись ветки, хлестали стебли крапивы, ноги скользили по круглым корням. Наконец, устав идти и бояться, она остановилась, глядя в настоящую темноту широко раскрытыми глазами. И закричала громким голосом, в котором звенели слезы:
— Где ты, госпожа Сейша, сильная хозяйка Старого леса? Мне нужна твоя помощь!
— Помощщь, — прошелестело эхо над ее головой, упало, проползая рядом с краем юбки, коснулось руки холодной неживой кожей, — помощщь? А почему я должна помогать тебе, маленькая нахалка?
Келайла застыла с раскрытым ртом. Какое же это эхо. Сама Сейша вертела вокруг нее медленные кольца, от которых темнота стала совсем ледяной. Вот что-то коснулось теплой щеки, и еще раз. В лицо ударил запах влажной земли.
Нельзя смотреть в глаза Сейше, вспомнила девочка и зажмурилась, изо всех сил. Вытянулась в струнку, стараясь не касаться обвивших ее плотных колец. Одной рукой сжала ремень сумки.
— У меня есть молоко. Для тебя.
— Вкуссное молоко… Я пила его дважды. Еще змеенышшем. Ты хочешь купить мою помощь за свой подарок?
Сейша умолкла, ожидая ответа. Келайла совсем уже хотела кивнуть, но вдруг вспомнила свои мысли. И удивление рассказу старого ужа.
— Нет. Я не знала, что ты его любишь. Если бы уж, который живет под крыльцом, рассказал мне раньше, я принесла бы тебе молока просто так. В подарок.
— Не врешшь?
Келайла осторожно пожала плечами. И призналась честно:
— Мама! — сказала Келайла, — ой, Лейла, Кайла, Кейла! Отец!
И прикусила губу, увидев снова — Серую кошку, лохматого пса, прыгающих ярких птичек.
— Это твое волшебство, маленькая Келайла, — ласково сказала ей кошка, — твоя доброта. Беги, и береги ножки, не забывай отдыхать, а еще — не растеряй своей доброты.
— И никому не дай забрать твое золотое сердце, — пролаял Лохмач, а птицы согласно зачирикали и зашипел невидимый под крыльцом уж.
Последний раз глянула девочка на дом, розовые кусты, деревья в густой листве. Поправила на плече сумку, топнула ногой в удобном мягком сапожке. И ушла, прикрывая за собой скрипнувшую калитку.
В старый лес не было тропинок. Он вырастал густой чащей, черной даже в ярком свете неспящего солнца, а сейчас, когда солнышко дремало, накрытое мягким облачком, казался еще чернее и страшнее. Становясь перед огромными соснами, Келайла вздохнула, закрывая глаза. Открыла их, прогоняя страшные сказки, знакомые с самого детства.
В Старом лесу не светит солнце, говорила мама, когда девочки укладывались и просили рассказать что-то страшное, совсем-совсем страшное, от чего можно взвизгнуть, прячась под уютное одеяло, а потом завыть, пугая сестер. Ветки деревьев там скрывает бородатый мох, спускаясь до самой земли, а сосны такие высокие, что заслоняют синее небо. Потому в Старом лесу живет настоящая темнота. А в настоящей темноте прячется злая гадюка Сейша. Голова у нее большая, как тыква, тулово толстое, как бревно, и длинное, как бесконечная река. Проведешь рукой в темноте, стараясь опереться о поваленный ствол, и угодишь пальцами в тугие холодные кольца. Сожмутся кольца, и тогда в испуганные глаза войдет настоящая темнота Старого леса. — Останется там навсегда. И даже если Сейша отпустит пленника, горя ему не миновать, уходя, унесет он в глазах темноту и никогда больше не увидит ласкового света солнца и мягкого сияния луны.
А еще, говорила мама, Сейша загадывает пленникам леса загадки. И любой ответ объявляет неверным, чтобы подольше помучить страдальца. Но есть самые верные ответы, продолжала мама, гладя девочек по волосам и легонько целуя в теплые щеки, и, если найдешь такой ответ, Сейша не сумеет напустить темноту, зашипит в ярости, скрываясь под вздыбленные корни, где пахнет землей и ползают слепые сороконожки. Потому, продолжала строго (но глаза ее смеялись, Келайла видела), вы должны хорошо учиться и много знать, и не дразнить учителя в школе, ведь он хочет вам только хорошего. Как и мы, ваши родители.
Так что, насчет загадок Келайла не очень верила маме, думая, это она специально добавила, чтоб не ленились учиться счету и письму.
Но что толку стоять и перебирать воспоминания. Келайла оглянулась на яркое уже солнышко, которое скидывало облако, как поутру сестры скидывали свои одеяла, потягиваясь и встречая новый день. Вздохнула и отвела ветки, поросшие диким мхом.
За соснами такая стояла темнота, что казалось Келайле, ее глаза остались там, где сверкает синяя вода и зеленеют вишневые деревья с красными точками ягод. Она протянула руки и пошла медленно, нащупывая ногами корни, что кольцами торчали из влажной земли, покрытой упавшими иголками. Иногда вздрагивала, пугаясь касаний — это мох трогал щеки и волосы.
Лес молчал, чутко слушая медленные шаги. Сто раз шагнула Келайла, а может быть, двести и еще пятьдесят. Но под руками только кололись ветки, хлестали стебли крапивы, ноги скользили по круглым корням. Наконец, устав идти и бояться, она остановилась, глядя в настоящую темноту широко раскрытыми глазами. И закричала громким голосом, в котором звенели слезы:
— Где ты, госпожа Сейша, сильная хозяйка Старого леса? Мне нужна твоя помощь!
— Помощщь, — прошелестело эхо над ее головой, упало, проползая рядом с краем юбки, коснулось руки холодной неживой кожей, — помощщь? А почему я должна помогать тебе, маленькая нахалка?
Келайла застыла с раскрытым ртом. Какое же это эхо. Сама Сейша вертела вокруг нее медленные кольца, от которых темнота стала совсем ледяной. Вот что-то коснулось теплой щеки, и еще раз. В лицо ударил запах влажной земли.
Нельзя смотреть в глаза Сейше, вспомнила девочка и зажмурилась, изо всех сил. Вытянулась в струнку, стараясь не касаться обвивших ее плотных колец. Одной рукой сжала ремень сумки.
— У меня есть молоко. Для тебя.
— Вкуссное молоко… Я пила его дважды. Еще змеенышшем. Ты хочешь купить мою помощь за свой подарок?
Сейша умолкла, ожидая ответа. Келайла совсем уже хотела кивнуть, но вдруг вспомнила свои мысли. И удивление рассказу старого ужа.
— Нет. Я не знала, что ты его любишь. Если бы уж, который живет под крыльцом, рассказал мне раньше, я принесла бы тебе молока просто так. В подарок.
— Не врешшь?
Келайла осторожно пожала плечами. И призналась честно: