— Сказывают, тысячу лет назад солнце было совсем злое, палило жарой, так что камни трескались и в трещины уходила вода. Месяц же, который всегда в небе рядом, утишал белую ярость своего друга, песни пел и выдумывал сказки. Потому солнцу не удалось за сотни лет сделать из Эриссии пустыню, но и месяцу не удалось совсем укротить солнечную ярость. Потому сделалась страна такой, какой и увидели ее первые люди, что пришли из других мест. Равнины, покрытые паленым камнем, таким твердым, что кони разбивали о камень копыта. А между равнин — высокие скалы, прорезанные ущельями. Слышишь звон? Это трескаются каменные пустоши от внутреннего жара. А дальше — еле слышно, еще звон и шорох, уже другой? Это звенят могучей водой тайные водопады в ущельях, и шелестят вокруг них густые деревья. Вот почему ты не видишь сердечком ничего вокруг. Все живое ушло в ущелья, бегают там белки и кролики, люди строят дома на выступах скал. И чем глубже в сердце страны мы поедем, тем огромнее пустоши и тем глубже и больше ущелья. Такая вот наша Эриссия. И такой я ее и люблю. Но видишь, Нариша пришла сюда из других мест, потому и дом наш (тут Гейто кашлянул, помолчал, но стал рассказывать дальше), да… дом наш — он стоит у самой границы, где рядом луга и рощи, почти, как у вас.
— А месяц и солнце? — спросила Келайла, очарованная мысленными картинками, — они так и спорят, гуляя по небесам?
— А тебе бы сказки, — засмеялся Гейто, — ну-ка, надень шляпу, скоро начнется пекло, голову надо беречь. Нет, милая. Случилась однажды история, которая их помирила. Одним утром солнце распалилось так, что месяц испугался, выжжет оно всю землю до самого края. Шагнул ближе, чтоб заслонить землю от злых лучей. Рассердилось солнце еще сильнее, толкнуло бледного друга и тот свалился, канул в самое глубокое ущелье. Пропал. Вот тогда призадумалось солнце, даже остыло немного. Скучно стало ему без спокойной прохлады. Наклонило лицо и тоже не удержалось в небе. Упало следом, набивая на круглых боках шишки. И пришлось ему катиться по склонам, до самого дна. А месяц лежал там, расшибся так, что стал круглым, как лепешка. Охая, подняло его солнце и зашвырнуло обратно в небо. Но сил не осталось и дальше сидело оно внизу, волнуясь, а как же теперь. И вдруг без него все обойдутся? Посмотрело вверх, а там — посреди неба висит бывший месяц, что стал круглой луной. Покачивает крутые бока, оглаживая их руками лучей. И смеется, радуясь. Зачем теперь солнце, закричала с неба луна, смотрите-ка, люди и звери, я стала такой, как солнце, и буду светить вам мягко и бережно.
Совсем опечалилось солнце, скорчилось на твердой земле, даже пыталось заплакать, но откуда взять слезы такому горячему.
А луна пошла по небу, разбрасывая лучи. Туда-сюда и снова обратно. Но время шло и стало ей скучно без яркого солнца, а еще — жалко друга, лежит где-то там, под навесами каменными, даже и света его не видать из-под земли. Жалко, хоть и сгубило дружбу своим горячим нравом. И так сильно задумалась луна, что стала худеть, превращаясь обратно в месяц. А тут еще люди. Стали кидать в небо камушки, кричать и ругаться. Эй, кричали они, куда девалось яркое солнце? Посмотри, бледная, не видишь, вянут цветы и тоскуют зверята, не хватает им солнечного света. Скоро на нашей земле останутся лишь пустые печальные камни, а ей и так нелегко живется!
Ага, сказал тогда месяц, обрадованный, что можно попробовать все вернуть. Ну что ж… Набрал силы и толщины, подкатился к глубокой расщелине, но прыгать в нее не стал. Опустил к земле лучи и зашептал примирительные слова, выращивая их длинными и сильными, как тугие веревки.
На лунных лучах и вытащил в небо ослабевшее солнце, распутал серебристые канаты, свернул, укладывая на светлых боках. А солнце с тех пор опасалось показывать нрав в полную силу, тем более, друг ее месяц напоминал без конца — вот как оно было, солнце, я стал плоским и круглым от твоего гнева, потом стал узким и острым — печалясь за тебя, и снова круглым — чтоб хватило сил тебя выручить.
Старик поднял руку с зажатым поводом.
— Так с тех пор и ходят снова вместе, да по-другому. Стали умнее и осторожнее. А из-за той старой их ссоры случилось еще дело важное. Пока лежало солнце под дикими камнями, то прокалило их снизу, из глубины. И запеклись камни в дивные самоцветы, а те поползли жилами по всем ущельям и скалам. Вот почему в Эриссии стоит ударить кайлом в любую скалу и, рано или поздно, найдется там ниша с красными лалами и солнечными яхонтами, или блеснут в ней кристаллы горного хрусталя, а то и россыпи золота. Вот почему славится наша страна рудниками и резчиками, а самые мастера у нас — ювелиры. А самый большой мастер — мастер Асур, что живет при королевском дворце. Ты чего дрожишь. Неужто замерзла?
— Нет, Гейто, — Келайла поглубже нахлобучила старую шляпу и отвернулась, прячась за клетки, — я посплю. Что-то устала.
Закрыла глаза, укрываясь старой рубашкой. Показалось ей или нет — когда хвалил Гейто великого мастера Асура, по светлому его силуэту пробежали темные искры? Будто знал что-то, да не хотел верить. Как вот с женой своей — злой госпожой Наришей.
А Гейто ехал, не торопя Кострана, и раздумывал о многих вещах.
Экая попалась ему на пути девочка — взяла и всю жизнь повернула. И хорошо это, хотя и грустно, не понять, что после делать, когда птиц отдаст, да привезет деньги Нарише. Можно, конечно, и остаться, но…
Тут Гейто посмотрел на подол старенькой юбки, что из-за клеток виднелась, вспомнил нарядные платья в лавке Мелени, и разозлился.
Нет. Не будет он оставаться. А что будет? Да пусть идет жизнь, как шаги его мула, один шаг, за ним — другой. Сейчас важнее не его горести-печали, а придумать, как маленькой Келайле попасть за дворцовую ограду. Стены там высоки, стража сурова. За внешними воротами — трое внутренних. Да и ясно почему — нигде нет столько красивых вещей, сработанных дивными мастерами из чудесных каменьев. Со всех окрестных королевств едут к славному Эррису гости — посмотреть и поахать, снова и снова. А малышка в своих истертых вещичках — ровно нищенка, такую даже к работе не пустят, сколь ни проси. Да и глаза слепые.
Поворачивая за висячую скалу, тень которой укрывала маленькую рощицу, думал Гейто дальше.
Но ведь не просто слепые. Видит она ими, что другим не видать. Доброе отличает от злого. А еще… еще живое видит, птичек вот, ящерок в траве, сокола в жарком небе. И не только то видит, что бегает да прыгает. А то не сумела бы в доме с посудой управиться да еду приготовить. Вещи Келайла видит тоже, но только те, что с любовью сделаны, пусть то даже вязанка дров или кувшин из глины. Так объяснила, когда спросил, дивясь ее ловким ручкам. От них тепло живое идет, прямо к моему лицу, так сказала. Потому и увидела в пустыне тайное зарево, понял Гейто, в котором все перемешано — темное на светлом, и наоборот. Это же драгоценные россыпи в глубине скал! Лежат тайно, ждут своих мастеров. И если возьмет настоящий мастер в руки грубую каменюку, то выйдет из нее — прекрасная вещь, живая, как мои птички. А если достанется камень холодной душе, то отдаст ей и свою каменную душу, что ждет теплого дыхания человека. Вот так-то. Наверное, так.
Так думал Гейто, выезжая из редкой тени снова на яркое солнце. Может быть, это умение и поможет девочке во дворец попасть, а?
И поехал дальше, обдумывая, как все провернуть.
К воротам дворцового сада подъехал Гейто как раз через тридцать дней и еще три дня с того, как вышла из Старого леса Келайла. Посчитав дни, девочка не сильно и удивилась, а только обрадовалась мудрости госпожи Сейши. Даже то, что задержалась она в доме Нариши, посчитано было древней змеей, а значит, думала Келайла, все идет правильно. Только вот — что делать дальше?
— Не печалься, — вполголоса сказал Гейто, слезая с повозки, — долго мы ехали, кой-что я и придумал, сейчас распряжем Кострана, поедим на травке в тени высокой стены, я тебе все обскажу.
И пока они разводили костер, а потом ели вкусный гуляш, приготовленный Келайлой, Гейто шепотом говорил, а девочка удивлялась, замирая с миской на коленях. Хмурила брови, не веря, получится ли, кусала губы, пугаясь задуманного. А потом вспоминала синие, как бирюза, глаза Лейлы, алые, как драгоценные лалы, губы Кайлы, агатовые нити волос в косах Кейлы. И вздыхала, понимая — сестер надо найти. И выручить.
— Сказывают, тысячу лет назад солнце было совсем злое, палило жарой, так что камни трескались и в трещины уходила вода. Месяц же, который всегда в небе рядом, утишал белую ярость своего друга, песни пел и выдумывал сказки. Потому солнцу не удалось за сотни лет сделать из Эриссии пустыню, но и месяцу не удалось совсем укротить солнечную ярость. Потому сделалась страна такой, какой и увидели ее первые люди, что пришли из других мест. Равнины, покрытые паленым камнем, таким твердым, что кони разбивали о камень копыта. А между равнин — высокие скалы, прорезанные ущельями. Слышишь звон? Это трескаются каменные пустоши от внутреннего жара. А дальше — еле слышно, еще звон и шорох, уже другой? Это звенят могучей водой тайные водопады в ущельях, и шелестят вокруг них густые деревья. Вот почему ты не видишь сердечком ничего вокруг. Все живое ушло в ущелья, бегают там белки и кролики, люди строят дома на выступах скал. И чем глубже в сердце страны мы поедем, тем огромнее пустоши и тем глубже и больше ущелья. Такая вот наша Эриссия. И такой я ее и люблю. Но видишь, Нариша пришла сюда из других мест, потому и дом наш (тут Гейто кашлянул, помолчал, но стал рассказывать дальше), да… дом наш — он стоит у самой границы, где рядом луга и рощи, почти, как у вас.
— А месяц и солнце? — спросила Келайла, очарованная мысленными картинками, — они так и спорят, гуляя по небесам?
— А тебе бы сказки, — засмеялся Гейто, — ну-ка, надень шляпу, скоро начнется пекло, голову надо беречь. Нет, милая. Случилась однажды история, которая их помирила. Одним утром солнце распалилось так, что месяц испугался, выжжет оно всю землю до самого края. Шагнул ближе, чтоб заслонить землю от злых лучей. Рассердилось солнце еще сильнее, толкнуло бледного друга и тот свалился, канул в самое глубокое ущелье. Пропал. Вот тогда призадумалось солнце, даже остыло немного. Скучно стало ему без спокойной прохлады. Наклонило лицо и тоже не удержалось в небе. Упало следом, набивая на круглых боках шишки. И пришлось ему катиться по склонам, до самого дна. А месяц лежал там, расшибся так, что стал круглым, как лепешка. Охая, подняло его солнце и зашвырнуло обратно в небо. Но сил не осталось и дальше сидело оно внизу, волнуясь, а как же теперь. И вдруг без него все обойдутся? Посмотрело вверх, а там — посреди неба висит бывший месяц, что стал круглой луной. Покачивает крутые бока, оглаживая их руками лучей. И смеется, радуясь. Зачем теперь солнце, закричала с неба луна, смотрите-ка, люди и звери, я стала такой, как солнце, и буду светить вам мягко и бережно.
Совсем опечалилось солнце, скорчилось на твердой земле, даже пыталось заплакать, но откуда взять слезы такому горячему.
А луна пошла по небу, разбрасывая лучи. Туда-сюда и снова обратно. Но время шло и стало ей скучно без яркого солнца, а еще — жалко друга, лежит где-то там, под навесами каменными, даже и света его не видать из-под земли. Жалко, хоть и сгубило дружбу своим горячим нравом. И так сильно задумалась луна, что стала худеть, превращаясь обратно в месяц. А тут еще люди. Стали кидать в небо камушки, кричать и ругаться. Эй, кричали они, куда девалось яркое солнце? Посмотри, бледная, не видишь, вянут цветы и тоскуют зверята, не хватает им солнечного света. Скоро на нашей земле останутся лишь пустые печальные камни, а ей и так нелегко живется!
Ага, сказал тогда месяц, обрадованный, что можно попробовать все вернуть. Ну что ж… Набрал силы и толщины, подкатился к глубокой расщелине, но прыгать в нее не стал. Опустил к земле лучи и зашептал примирительные слова, выращивая их длинными и сильными, как тугие веревки.
На лунных лучах и вытащил в небо ослабевшее солнце, распутал серебристые канаты, свернул, укладывая на светлых боках. А солнце с тех пор опасалось показывать нрав в полную силу, тем более, друг ее месяц напоминал без конца — вот как оно было, солнце, я стал плоским и круглым от твоего гнева, потом стал узким и острым — печалясь за тебя, и снова круглым — чтоб хватило сил тебя выручить.
Старик поднял руку с зажатым поводом.
— Так с тех пор и ходят снова вместе, да по-другому. Стали умнее и осторожнее. А из-за той старой их ссоры случилось еще дело важное. Пока лежало солнце под дикими камнями, то прокалило их снизу, из глубины. И запеклись камни в дивные самоцветы, а те поползли жилами по всем ущельям и скалам. Вот почему в Эриссии стоит ударить кайлом в любую скалу и, рано или поздно, найдется там ниша с красными лалами и солнечными яхонтами, или блеснут в ней кристаллы горного хрусталя, а то и россыпи золота. Вот почему славится наша страна рудниками и резчиками, а самые мастера у нас — ювелиры. А самый большой мастер — мастер Асур, что живет при королевском дворце. Ты чего дрожишь. Неужто замерзла?
— Нет, Гейто, — Келайла поглубже нахлобучила старую шляпу и отвернулась, прячась за клетки, — я посплю. Что-то устала.
Закрыла глаза, укрываясь старой рубашкой. Показалось ей или нет — когда хвалил Гейто великого мастера Асура, по светлому его силуэту пробежали темные искры? Будто знал что-то, да не хотел верить. Как вот с женой своей — злой госпожой Наришей.
А Гейто ехал, не торопя Кострана, и раздумывал о многих вещах.
Экая попалась ему на пути девочка — взяла и всю жизнь повернула. И хорошо это, хотя и грустно, не понять, что после делать, когда птиц отдаст, да привезет деньги Нарише. Можно, конечно, и остаться, но…
Тут Гейто посмотрел на подол старенькой юбки, что из-за клеток виднелась, вспомнил нарядные платья в лавке Мелени, и разозлился.
Нет. Не будет он оставаться. А что будет? Да пусть идет жизнь, как шаги его мула, один шаг, за ним — другой. Сейчас важнее не его горести-печали, а придумать, как маленькой Келайле попасть за дворцовую ограду. Стены там высоки, стража сурова. За внешними воротами — трое внутренних. Да и ясно почему — нигде нет столько красивых вещей, сработанных дивными мастерами из чудесных каменьев. Со всех окрестных королевств едут к славному Эррису гости — посмотреть и поахать, снова и снова. А малышка в своих истертых вещичках — ровно нищенка, такую даже к работе не пустят, сколь ни проси. Да и глаза слепые.
Поворачивая за висячую скалу, тень которой укрывала маленькую рощицу, думал Гейто дальше.
Но ведь не просто слепые. Видит она ими, что другим не видать. Доброе отличает от злого. А еще… еще живое видит, птичек вот, ящерок в траве, сокола в жарком небе. И не только то видит, что бегает да прыгает. А то не сумела бы в доме с посудой управиться да еду приготовить. Вещи Келайла видит тоже, но только те, что с любовью сделаны, пусть то даже вязанка дров или кувшин из глины. Так объяснила, когда спросил, дивясь ее ловким ручкам. От них тепло живое идет, прямо к моему лицу, так сказала. Потому и увидела в пустыне тайное зарево, понял Гейто, в котором все перемешано — темное на светлом, и наоборот. Это же драгоценные россыпи в глубине скал! Лежат тайно, ждут своих мастеров. И если возьмет настоящий мастер в руки грубую каменюку, то выйдет из нее — прекрасная вещь, живая, как мои птички. А если достанется камень холодной душе, то отдаст ей и свою каменную душу, что ждет теплого дыхания человека. Вот так-то. Наверное, так.
Так думал Гейто, выезжая из редкой тени снова на яркое солнце. Может быть, это умение и поможет девочке во дворец попасть, а?
И поехал дальше, обдумывая, как все провернуть.
К воротам дворцового сада подъехал Гейто как раз через тридцать дней и еще три дня с того, как вышла из Старого леса Келайла. Посчитав дни, девочка не сильно и удивилась, а только обрадовалась мудрости госпожи Сейши. Даже то, что задержалась она в доме Нариши, посчитано было древней змеей, а значит, думала Келайла, все идет правильно. Только вот — что делать дальше?
— Не печалься, — вполголоса сказал Гейто, слезая с повозки, — долго мы ехали, кой-что я и придумал, сейчас распряжем Кострана, поедим на травке в тени высокой стены, я тебе все обскажу.
И пока они разводили костер, а потом ели вкусный гуляш, приготовленный Келайлой, Гейто шепотом говорил, а девочка удивлялась, замирая с миской на коленях. Хмурила брови, не веря, получится ли, кусала губы, пугаясь задуманного. А потом вспоминала синие, как бирюза, глаза Лейлы, алые, как драгоценные лалы, губы Кайлы, агатовые нити волос в косах Кейлы. И вздыхала, понимая — сестер надо найти. И выручить.