Я сама года четыре занималась такой перепиской параллельно с повседневной жизнью. Никуда не уехала, но получила море удовольствия от возникающих то и дело анекдотических ситуаций. Я смеюсь:
— Так она тоже из наших? Ну, и как у нее дела с мэнами?
— Да пока не очень, хотя ей тоже достаточно много писем пришло. У нее же аллергия, говорила она тебе? Она на лекарствах сидит.
— Да, я в курсе.
— А как она тебе внешне?
— Симпатичная. Такая аппетитная пышка.
— Ну, что ты, она так гордится своей фигурой…
Интонация у Светы неопределенно-выжидательная. Если я скажу что-нибудь вроде «да неужели?», то мы слегка помоем Татьяне кости, и, возможно, я узнаю какие-нибудь о ней интересности. Но мне некогда, впрочем, как почти всегда, поэтому мы закругляемся и прощаемся.
Я закуриваю сигарету и умащиваюсь с ней в любимое кресло. Книжку не беру, а просто смотрю по сторонам, — раскачиваюсь (в смысле, готовлюсь к работе), решаю, чем заняться сегодня вечером. Напротив на тумбочке — почти десяток отрезов, передо мной на большущем листе пластика, который я кладу на журнальный столик, — раскроенные брючки для Натальи и недометанный топ для Светы. По правую руку на диванчике отдыхает атлас. Еще, на дверце платяного шкафа на плечиках маячит черный жакет для Лены, в который я никак не могу вшить правый рукав. Может быть из-за того, что тканюшка мне сразу не понравилась, мучаю его уже вторую неделю. Глядя на безобразную черную дырку на месте упрямого рукава, решаю, что нам с жакетом нужно отдохнуть друг от друга пару дней и, подхватившись, быстренько прячу его в шкаф. Решаю посвятить вечер Наташкиным брюкам. Они не слишком меня возбуждают, опять же потому, что достойную ткань найти так и не удалось, пришлось довольствоваться тем, что лишь слегка напоминает искомое. Грустно, конечно. Обычно в таких случаях я не генерирую идеи. Все эти милые мелочи, которые делают вещь законченной, просто не приходят мне в голову. И вот я режу, скалываю, сметываю, за окном в чернильнице южной ночи нежно матерятся влюбленные, а в телевизоре Сталлоне ломает плохому парню уже вторую руку, грустно глядя на него глазами спаниеля. И вдруг я вспоминаю. Ну, конечно!! Ведь Света рассказывала мне про эту самую Татьяну!! Да и фотографию ее в каталоге американского агентства я видела! Ну зачем мне знать про Таню еще какие-то интересности. Потом, потом! А пока хватит и этих!
Тогда я прискакала к Светлане специально, чтобы посмотреть каталог, который привез из Америки ее тогдашний жених. Звали его Скотт, работал он охранником в федеральной тюрьме где-то в Техасе.
Света нежно называла его «мой скотинушка». Среди бесчисленного количества фотографий славянок, желающих свалить за рубеж, была Светкина фотка с ослепительной белозубой улыбкой, моя разочаровывающе простенькая, почему-то слишком задумчивая, и черно-белое фото длинноволосой блондинки а-ля Барбара Брыльска в больших очках. Показывая на нее, Света сообщила:
— Это тоже наша девица. Ей уже лет сорок. Писем довольно много получила сразу, но все как-то заглохло. Сейчас пишет ей один, ему восемьдесят лет. Дед, конечно, но зато обещает ей виллу у моря, и у нее аллергия очень сильная, так по врачам ее всяким известным собрался водить.
Я вздыхаю:
— Да уж, сорок лет разницы, хорошо хоть не будет к ней приставать насчет секса. Да и помрет, наверное, скоро.
— Ты что, Блонди! Да он во втором письме ей предъявил претензии, что она пишет слишком сухо и без эротики. А насчет помереть, так хвалился, что все его предки чуть ли не до ста лет доживали.
— Безобразие! Беда нам, бабам, с этими долгожителями! Еще и эротики хочет, старый козел! Что же она будет ему отвечать?
— Н-ну, в-общем, Татьяна пришла ко мне, чтобы все перевести, заодно мы вместе ответ сочинили. Навертели там всяких глупостей про постель, интимный свет и поцелуи, короче, всякой ерунды. И отослали. Света скромно потупливает глаза и пожимает плечами:
— Я, конечно, понимаю, что все это как-то пошло, но, может быть, это ее шанс. Здесь-то ей, похоже, вообще ничего не светит. Я с сомнением качаю головой:
— Свет, ну какой шанс? Если она поведется на всю эту извращенческую муть, представляешь, какая жизнь ее ждет — никакой Америки не захочешь. А насчет виллы, как говорит наш директор «обещать — не значит жениться». Значит, ей нужно быть готовой идти до конца. Пусть возьмет с собой крысиного яду, а то вдруг его в Америке не продают. Света смотрит на меня с веселым упреком:
— Блонди, ну ты как пошутишь. Не знаю, ну вдруг все как-нибудь срастется? Нельзя же совсем ничего не пробовать! Я машу рукой:
— Ладно, не девчонка же она пятнадцатилетняя. В конце концов, сама разберется.
Через пар недель узнаю от Светки новости о ходе любовной переписки:
Я сама года четыре занималась такой перепиской параллельно с повседневной жизнью. Никуда не уехала, но получила море удовольствия от возникающих то и дело анекдотических ситуаций. Я смеюсь:
— Так она тоже из наших? Ну, и как у нее дела с мэнами?
— Да пока не очень, хотя ей тоже достаточно много писем пришло. У нее же аллергия, говорила она тебе? Она на лекарствах сидит.
— Да, я в курсе.
— А как она тебе внешне?
— Симпатичная. Такая аппетитная пышка.
— Ну, что ты, она так гордится своей фигурой…
Интонация у Светы неопределенно-выжидательная. Если я скажу что-нибудь вроде «да неужели?», то мы слегка помоем Татьяне кости, и, возможно, я узнаю какие-нибудь о ней интересности. Но мне некогда, впрочем, как почти всегда, поэтому мы закругляемся и прощаемся.
Я закуриваю сигарету и умащиваюсь с ней в любимое кресло. Книжку не беру, а просто смотрю по сторонам, — раскачиваюсь (в смысле, готовлюсь к работе), решаю, чем заняться сегодня вечером. Напротив на тумбочке — почти десяток отрезов, передо мной на большущем листе пластика, который я кладу на журнальный столик, — раскроенные брючки для Натальи и недометанный топ для Светы. По правую руку на диванчике отдыхает атлас. Еще, на дверце платяного шкафа на плечиках маячит черный жакет для Лены, в который я никак не могу вшить правый рукав. Может быть из-за того, что тканюшка мне сразу не понравилась, мучаю его уже вторую неделю. Глядя на безобразную черную дырку на месте упрямого рукава, решаю, что нам с жакетом нужно отдохнуть друг от друга пару дней и, подхватившись, быстренько прячу его в шкаф. Решаю посвятить вечер Наташкиным брюкам. Они не слишком меня возбуждают, опять же потому, что достойную ткань найти так и не удалось, пришлось довольствоваться тем, что лишь слегка напоминает искомое. Грустно, конечно. Обычно в таких случаях я не генерирую идеи. Все эти милые мелочи, которые делают вещь законченной, просто не приходят мне в голову. И вот я режу, скалываю, сметываю, за окном в чернильнице южной ночи нежно матерятся влюбленные, а в телевизоре Сталлоне ломает плохому парню уже вторую руку, грустно глядя на него глазами спаниеля. И вдруг я вспоминаю. Ну, конечно!! Ведь Света рассказывала мне про эту самую Татьяну!! Да и фотографию ее в каталоге американского агентства я видела! Ну зачем мне знать про Таню еще какие-то интересности. Потом, потом! А пока хватит и этих!
Тогда я прискакала к Светлане специально, чтобы посмотреть каталог, который привез из Америки ее тогдашний жених. Звали его Скотт, работал он охранником в федеральной тюрьме где-то в Техасе.
Света нежно называла его «мой скотинушка». Среди бесчисленного количества фотографий славянок, желающих свалить за рубеж, была Светкина фотка с ослепительной белозубой улыбкой, моя разочаровывающе простенькая, почему-то слишком задумчивая, и черно-белое фото длинноволосой блондинки а-ля Барбара Брыльска в больших очках. Показывая на нее, Света сообщила:
— Это тоже наша девица. Ей уже лет сорок. Писем довольно много получила сразу, но все как-то заглохло. Сейчас пишет ей один, ему восемьдесят лет. Дед, конечно, но зато обещает ей виллу у моря, и у нее аллергия очень сильная, так по врачам ее всяким известным собрался водить.
Я вздыхаю:
— Да уж, сорок лет разницы, хорошо хоть не будет к ней приставать насчет секса. Да и помрет, наверное, скоро.
— Ты что, Блонди! Да он во втором письме ей предъявил претензии, что она пишет слишком сухо и без эротики. А насчет помереть, так хвалился, что все его предки чуть ли не до ста лет доживали.
— Безобразие! Беда нам, бабам, с этими долгожителями! Еще и эротики хочет, старый козел! Что же она будет ему отвечать?
— Н-ну, в-общем, Татьяна пришла ко мне, чтобы все перевести, заодно мы вместе ответ сочинили. Навертели там всяких глупостей про постель, интимный свет и поцелуи, короче, всякой ерунды. И отослали. Света скромно потупливает глаза и пожимает плечами:
— Я, конечно, понимаю, что все это как-то пошло, но, может быть, это ее шанс. Здесь-то ей, похоже, вообще ничего не светит. Я с сомнением качаю головой:
— Свет, ну какой шанс? Если она поведется на всю эту извращенческую муть, представляешь, какая жизнь ее ждет — никакой Америки не захочешь. А насчет виллы, как говорит наш директор «обещать — не значит жениться». Значит, ей нужно быть готовой идти до конца. Пусть возьмет с собой крысиного яду, а то вдруг его в Америке не продают. Света смотрит на меня с веселым упреком:
— Блонди, ну ты как пошутишь. Не знаю, ну вдруг все как-нибудь срастется? Нельзя же совсем ничего не пробовать! Я машу рукой:
— Ладно, не девчонка же она пятнадцатилетняя. В конце концов, сама разберется.
Через пар недель узнаю от Светки новости о ходе любовной переписки: