— А я — твоя жена. Часть тебя самого. А на всю эту этику и порядочность, на твое смешное донкихотство мне плевать!..
— Ну, это уже цинизм!
— А не цинизм то, что ты доводишь меня до сумасшествия?
— Ты требуешь от меня преступления…
— Ты сам подготовляешь его.
— Я никогда не был изменником..
— Это тебе только кажется.
— Пусти меня, я хочу уйти…
— Не пущу… Мы ни до чего не договорились…
— Пока Николай жив, в наших отношениях ничего не может измениться. Следовательно, не о чем и говорить… Пусти меня…
— Ты хочешь уйти?
— Да.
— Хорошо… Ты помнишь, что в доме есть оружие…
Казаров почувствовал, как будто кто-то хлестнул его по сердцу бичем. Ему захотелось схватить эту несчастную женщину в объятья, няньчить ее, как ребенка, плакать над ней к утешать ее простыми — простыми и ласковыми-ласковыми словами. Но какой-то демон упрямства, ложный стыд припертого в угол мужчины, помешали ему это сделать. Стараясь казаться твердым, он жестко ответил:
— Отлично помню.
Инна, придерживаясь за косяк руками, переместилась от двери к стене и тихо сказала:
— Уходи.
Не глядя на нее, Казаров вышел из комнаты. Когда он был уже за калиткой, сзади открылось окно.
— Прощай, Владимир…
Казаров не оглянулся. Крупными шагами, не разбирая дороги, он шел к реченке.
Окно сзади захлопнулось.
Когда Казаров был уже по ту сторону болотистого препятствия, он спохватился, что оставил у Крановых шляпу. И тут же вдруг впервые смутно он почувствовал жестокость своего поведения. Ему захотелось вернуться, упасть к ногам любимой женщины, молить о прощении, утешать ее, ласкать и плакать. Он замедлил шаги…
— А я — твоя жена. Часть тебя самого. А на всю эту этику и порядочность, на твое смешное донкихотство мне плевать!..
— Ну, это уже цинизм!
— А не цинизм то, что ты доводишь меня до сумасшествия?
— Ты требуешь от меня преступления…
— Ты сам подготовляешь его.
— Я никогда не был изменником..
— Это тебе только кажется.
— Пусти меня, я хочу уйти…
— Не пущу… Мы ни до чего не договорились…
— Пока Николай жив, в наших отношениях ничего не может измениться. Следовательно, не о чем и говорить… Пусти меня…
— Ты хочешь уйти?
— Да.
— Хорошо… Ты помнишь, что в доме есть оружие…
Казаров почувствовал, как будто кто-то хлестнул его по сердцу бичем. Ему захотелось схватить эту несчастную женщину в объятья, няньчить ее, как ребенка, плакать над ней к утешать ее простыми — простыми и ласковыми-ласковыми словами. Но какой-то демон упрямства, ложный стыд припертого в угол мужчины, помешали ему это сделать. Стараясь казаться твердым, он жестко ответил:
— Отлично помню.
Инна, придерживаясь за косяк руками, переместилась от двери к стене и тихо сказала:
— Уходи.
Не глядя на нее, Казаров вышел из комнаты. Когда он был уже за калиткой, сзади открылось окно.
— Прощай, Владимир…
Казаров не оглянулся. Крупными шагами, не разбирая дороги, он шел к реченке.
Окно сзади захлопнулось.
Когда Казаров был уже по ту сторону болотистого препятствия, он спохватился, что оставил у Крановых шляпу. И тут же вдруг впервые смутно он почувствовал жестокость своего поведения. Ему захотелось вернуться, упасть к ногам любимой женщины, молить о прощении, утешать ее, ласкать и плакать. Он замедлил шаги…