Он снова туда вернулся.
Когда Констанс открыла своим ключом дверь и вошла, квартира была темна, так что она зажгла свет. Она не думала, что он там. Он сидел в комнате в нескольких футах от неё, уставившись в окно такими глазами, будто в них был прозрачный свинец.
«Что не так?» – сказала она.
«В моём члене бородавки», – сказал он.
Она очень осторожно села на пол рядом с ним, как если бы садилась на обветшавшую паутину.
«Это только фрагменты», – почти год спустя сказал Боб лежащей на кровати Констанс, связанной и заткнутой, с головой на его коленях.
«Строки, – сказал он. – Куски строк…» Он умолк, а потом забыл на мгновение, о чём говорил.
Констанс ждала, когда он вспомнит, о чём говорил. Он переворачивал страницы книги, но не знал, зачем. Они переворачивались, как листья на бездумном ветру.
Потом он вспомнил, что делает, и начал сначала, повторяя те же самые слова, которые только что употребил. «Это только фрагменты. Строки, – сказал он. – Куски строк, а иногда только отдельные слова, которые остались от стихотворений, написанных греками тысячи лет назад».
«„Прекраснее“, – сказал Боб. – Это всё, что осталось от стиха».
«„Сбегая“, – сказал Боб. – Это всё, что осталось от другого».
«„Тебе он изменяет“, – сказал Боб. – „Разрывая“. „Заставила меня забыть о всех печалях“. Вот ещё три».
«Вот два по-настоящему красивых, – сказал Боб. – „Тяжко я скорблю, что мои друзья ничего не стоят“. „Кусает огурцы“».
«Что думаешь? Тебе они нравятся?» – сказал Боб. Он позабыл, что она не может ему ответить. Она кивнула головой, мол, да, ей они нравятся.
«Хочешь послушать ещё?» – сказал Боб.
Он позабыл, что у неё во рту кляп.
Она медленно кивнула – да.
«Вот ещё четыре фрагмента, – сказал Боб. – Это всё, что за тысячи лет осталось от человеческого голоса: „Бури“. „Из этих“. „Я был“. „Он понял“. Невероятно, а?»
Она очень медленно кивнула – да.
«Ещё один?» – спросил Боб.
Она медленно кивнула – да.
«„И ничего не выйдет из чего угодно“», – сказал Боб.
Он снова туда вернулся.
Когда Констанс открыла своим ключом дверь и вошла, квартира была темна, так что она зажгла свет. Она не думала, что он там. Он сидел в комнате в нескольких футах от неё, уставившись в окно такими глазами, будто в них был прозрачный свинец.
«Что не так?» – сказала она.
«В моём члене бородавки», – сказал он.
Она очень осторожно села на пол рядом с ним, как если бы садилась на обветшавшую паутину.
«Это только фрагменты», – почти год спустя сказал Боб лежащей на кровати Констанс, связанной и заткнутой, с головой на его коленях.
«Строки, – сказал он. – Куски строк…» Он умолк, а потом забыл на мгновение, о чём говорил.
Констанс ждала, когда он вспомнит, о чём говорил. Он переворачивал страницы книги, но не знал, зачем. Они переворачивались, как листья на бездумном ветру.
Потом он вспомнил, что делает, и начал сначала, повторяя те же самые слова, которые только что употребил. «Это только фрагменты. Строки, – сказал он. – Куски строк, а иногда только отдельные слова, которые остались от стихотворений, написанных греками тысячи лет назад».
«„Прекраснее“, – сказал Боб. – Это всё, что осталось от стиха».
«„Сбегая“, – сказал Боб. – Это всё, что осталось от другого».
«„Тебе он изменяет“, – сказал Боб. – „Разрывая“. „Заставила меня забыть о всех печалях“. Вот ещё три».
«Вот два по-настоящему красивых, – сказал Боб. – „Тяжко я скорблю, что мои друзья ничего не стоят“. „Кусает огурцы“».
«Что думаешь? Тебе они нравятся?» – сказал Боб. Он позабыл, что она не может ему ответить. Она кивнула головой, мол, да, ей они нравятся.
«Хочешь послушать ещё?» – сказал Боб.
Он позабыл, что у неё во рту кляп.
Она медленно кивнула – да.
«Вот ещё четыре фрагмента, – сказал Боб. – Это всё, что за тысячи лет осталось от человеческого голоса: „Бури“. „Из этих“. „Я был“. „Он понял“. Невероятно, а?»
Она очень медленно кивнула – да.
«Ещё один?» – спросил Боб.
Она медленно кивнула – да.
«„И ничего не выйдет из чего угодно“», – сказал Боб.