«Грешники есмы, доколе солнце светит!» — О ком говорится?
«Есте спасители роду своему и помним о вас днесь» — О ком говорится?
Только по форме связки и можно судить о лице — адресате высказывания. В первом случае — обращение ко 2-му лицу: ‘ты творил благо’; в третьем случае то же самое, но по отношению ко многим лицам: ‘вы спасители’. Во втором предложении — измененная форма 1-го лица множественного числа — ‘все мы грешники’.
Теперь мы не употребим этих форм, в значении настоящего времени сохранилась лишь одна форма — форма 3-го лица единственного числа — есть: я — есть, ты — есть, он — есть, мы — есть... А форма 3-го лица множественного числа стала существительным суть: суть дела. И сочинители исторических романов не всегда точно передают исконные значения наших форм. Например, Алексею Чапыгину нравится форма есте — и он ставит ее для всех лиц и чисел:
«Кто же ты есте?» — а надо бы ecu.
«Сия есте первая буква, именуемая — аз! Что есте аз?» — а надо бы — есть.
Ничего страшного, это ведь несерьезно, простое подражание старинной речи, аромат времени. Времени... Но с точки зрения истории языка абсолютно все равно: все время во всех случаях употреблять форму есть (как мы теперь) или форму есте (как герои у Чапыгина). Вот и получается: язык художественного произведения современный, понятный, а впечатление древности налицо.
И многие другие глаголы перестроились и подравнялись. Некоторые из них, прежде вполне самостоятельные, совпали в одном слове и теперь пугают младших школьников сложностью своего спряжения. Бежать, хотеть — к какому спряжению относятся теперь эти глаголы? К первому? Тогда почему возникли формы бежит и хотят? Ко второму? Но тогда откуда формы бегут и хочет?
А на самом деле были когда-то отдельные глаголы бежати и бечи и два хотети, и все обходилось нормально. С одной стороны, хочу, хочешь... хочем, хочут, а с другой — хочу... хотишь, хотим, хотят. Разницы в значении между ними никакой не было, да и некоторые формы совпали. Так и слились они в один ряд форм, в один глагол.
О чем бы мы ни говорили, кроме основного действия, почти всегда нужно сказать о второстепенном, побочном, но столь же необходимом действии. Оно и передается формой, причастной к обозначению действия. Когда-то и различить-то было трудно, где основное, а где второстепенное действие: вставъ и рече или вста и рекъ. Теперь бы мы перевели так: встав сказал или встал сказав, и каждому ясно, что действие, выраженное глаголом, основное, а деепричастием — второстепенное. А в те времена, когда подобные сочетания аориста и причастия еще были в ходу, определить степень их зависимости друг от друга было бы затруднительно: соединительный союз и, поставленный между ними, гарантирует нам равнозначность действий, переданных личной и неличной формами глагола. Да, действительно, глагола, потому что причастие по своему происхождению и по своему образованию — глагольная форма. Оно образуется от глагольной основы и различается по временам и даже по залогам (чего личные формы глагола когда-то вовсе не могли делать!).
Но с самого начала было у причастий что-то противоречивое. Кроме глагольных качеств, у них были и именные: как имена прилагательные, они различались по родам и падежам, могли иметь полные и краткие формы, например такие:
высоко синея — это краткие формы прилагательного и причастия,
высокое синеющее (небо),
высокого синеющего (неба), — это уже полные их формы.
высокие синеющие (небеса)
Причастия как бы вбирали в себя грамматические характеристики и имени, и глагола. Это привело к образованию массы причастных форм. Всего их было около двухсот, целых пяти типов. В краткой форме именительного надежа единственного числа мужского рода эти типы таковы:
ведя — ведъ(ший) — ведомъ — веденъ — велъ.
Да, и велъ тоже. В сочетании с вспомогательным глаголом быть это причастие образовывало формы сложных прошедших времен.
До той поры, пока причастия могли употребляться только в своих кратких формах, они сохранили все признаки глагольности. В некоторых сочетаниях они вообще были единственной формой выражения сказуемого, например в старинных оборотах с дательным падежом (оборот и назывался «дательный самостоятельный» — независимый от личной формы глагола):
Солнцу встающу мы вышли в поле — ‘Когда солнце вставало, мы вышли в поле’.
Очень энергичный и краткий оборот, недаром М. В. Ломоносов призывал сохранить его в литературном русском языке. Придаточное предложение времени здесь как бы в зачатке, оно зернышком свернулось в колоске древнего предложения... Со временем, когда многочисленные типы придаточных предложений развились достаточно широко, надобность в подобных оборотах отпала. Они, несмотря на свою краткость, чересчур многозначны, переводятся не только придаточным предложением времени, но и придаточным причины, условия, уступительным: так как солнце встало..., хотя солнце встало... Вот только в условном значении наше предложение не поддается переводу.
Зато такое значение сохранилось в тексте письма И. С. Тургенева: «В конце мая, если только буду жив и здоров, буду в Спасском, — и тогда-то, богу изволящу, начнется та жизнь, о которой мы так часто толковали и мечтали...» Здесь два условных оборота: совсем новое (его происхождение относится к XVII веку) придаточное предложение с союзом если и очень древний, сохранившийся в качестве устойчивого сочетания «дательный самостоятельный».
«Грешники есмы, доколе солнце светит!» — О ком говорится?
«Есте спасители роду своему и помним о вас днесь» — О ком говорится?
Только по форме связки и можно судить о лице — адресате высказывания. В первом случае — обращение ко 2-му лицу: ‘ты творил благо’; в третьем случае то же самое, но по отношению ко многим лицам: ‘вы спасители’. Во втором предложении — измененная форма 1-го лица множественного числа — ‘все мы грешники’.
Теперь мы не употребим этих форм, в значении настоящего времени сохранилась лишь одна форма — форма 3-го лица единственного числа — есть: я — есть, ты — есть, он — есть, мы — есть... А форма 3-го лица множественного числа стала существительным суть: суть дела. И сочинители исторических романов не всегда точно передают исконные значения наших форм. Например, Алексею Чапыгину нравится форма есте — и он ставит ее для всех лиц и чисел:
«Кто же ты есте?» — а надо бы ecu.
«Сия есте первая буква, именуемая — аз! Что есте аз?» — а надо бы — есть.
Ничего страшного, это ведь несерьезно, простое подражание старинной речи, аромат времени. Времени... Но с точки зрения истории языка абсолютно все равно: все время во всех случаях употреблять форму есть (как мы теперь) или форму есте (как герои у Чапыгина). Вот и получается: язык художественного произведения современный, понятный, а впечатление древности налицо.
И многие другие глаголы перестроились и подравнялись. Некоторые из них, прежде вполне самостоятельные, совпали в одном слове и теперь пугают младших школьников сложностью своего спряжения. Бежать, хотеть — к какому спряжению относятся теперь эти глаголы? К первому? Тогда почему возникли формы бежит и хотят? Ко второму? Но тогда откуда формы бегут и хочет?
А на самом деле были когда-то отдельные глаголы бежати и бечи и два хотети, и все обходилось нормально. С одной стороны, хочу, хочешь... хочем, хочут, а с другой — хочу... хотишь, хотим, хотят. Разницы в значении между ними никакой не было, да и некоторые формы совпали. Так и слились они в один ряд форм, в один глагол.
О чем бы мы ни говорили, кроме основного действия, почти всегда нужно сказать о второстепенном, побочном, но столь же необходимом действии. Оно и передается формой, причастной к обозначению действия. Когда-то и различить-то было трудно, где основное, а где второстепенное действие: вставъ и рече или вста и рекъ. Теперь бы мы перевели так: встав сказал или встал сказав, и каждому ясно, что действие, выраженное глаголом, основное, а деепричастием — второстепенное. А в те времена, когда подобные сочетания аориста и причастия еще были в ходу, определить степень их зависимости друг от друга было бы затруднительно: соединительный союз и, поставленный между ними, гарантирует нам равнозначность действий, переданных личной и неличной формами глагола. Да, действительно, глагола, потому что причастие по своему происхождению и по своему образованию — глагольная форма. Оно образуется от глагольной основы и различается по временам и даже по залогам (чего личные формы глагола когда-то вовсе не могли делать!).
Но с самого начала было у причастий что-то противоречивое. Кроме глагольных качеств, у них были и именные: как имена прилагательные, они различались по родам и падежам, могли иметь полные и краткие формы, например такие:
высоко синея — это краткие формы прилагательного и причастия,
высокое синеющее (небо),
высокого синеющего (неба), — это уже полные их формы.
высокие синеющие (небеса)
Причастия как бы вбирали в себя грамматические характеристики и имени, и глагола. Это привело к образованию массы причастных форм. Всего их было около двухсот, целых пяти типов. В краткой форме именительного надежа единственного числа мужского рода эти типы таковы:
ведя — ведъ(ший) — ведомъ — веденъ — велъ.
Да, и велъ тоже. В сочетании с вспомогательным глаголом быть это причастие образовывало формы сложных прошедших времен.
До той поры, пока причастия могли употребляться только в своих кратких формах, они сохранили все признаки глагольности. В некоторых сочетаниях они вообще были единственной формой выражения сказуемого, например в старинных оборотах с дательным падежом (оборот и назывался «дательный самостоятельный» — независимый от личной формы глагола):
Солнцу встающу мы вышли в поле — ‘Когда солнце вставало, мы вышли в поле’.
Очень энергичный и краткий оборот, недаром М. В. Ломоносов призывал сохранить его в литературном русском языке. Придаточное предложение времени здесь как бы в зачатке, оно зернышком свернулось в колоске древнего предложения... Со временем, когда многочисленные типы придаточных предложений развились достаточно широко, надобность в подобных оборотах отпала. Они, несмотря на свою краткость, чересчур многозначны, переводятся не только придаточным предложением времени, но и придаточным причины, условия, уступительным: так как солнце встало..., хотя солнце встало... Вот только в условном значении наше предложение не поддается переводу.
Зато такое значение сохранилось в тексте письма И. С. Тургенева: «В конце мая, если только буду жив и здоров, буду в Спасском, — и тогда-то, богу изволящу, начнется та жизнь, о которой мы так часто толковали и мечтали...» Здесь два условных оборота: совсем новое (его происхождение относится к XVII веку) придаточное предложение с союзом если и очень древний, сохранившийся в качестве устойчивого сочетания «дательный самостоятельный».