— Ну, это… того… — усумнился Алексей Петрович. — Этим никого не проведешь.
— Чего того?.. Как раз в аккурате… — горячо возразил Владислав Иванович. — И сиди на эфесе, ножки свеся…
Усумнился и Генрих Генрихович.
Владислав Иванович горячо защищал свою идею, утверждая, что он тоже знает, где раки-то зимуют, и что все эти законы ему во как известны.
— И все-таки это… не того… — опять возразил Алексей Петрович. — Ты соблазнил да ты же ее и в острог…
— А она не фырчи.
— А куда же ей с ребенком-то деваться?
— А она раньше думай. Не младенец, чай, если на такие дела идет… А этак, если каждая…
Стукнула дверь.
— 107-й прибыл благополучно, г. начальник…
— Хорошо… Нам ничего нет?
— Один вагон…
— Ну ладно… Распишись…
— Вот у меня такой случай раз был, — продолжал Владислав Иванович, ловко сплюнув в сторону. — И ведь молоденькая, шельма, всего шестнадцать лет…
Рассказ его заставил Иванова густо покраснеть не один раз, но он не уходил и с тайным трепетом слушал похождения Владислава Ивановича, который не стеснялся входить в самые интимные подробности и живописал их, не жалея красок. Сбегав на минуту в телеграфную, чтобы дать знать «Долгой Балке» о выходе № 107, Иванов опять вернулся в первый класс, где собеседники хохотали над только что выслушанным скоромным анекдотом Генриха Генриховича.
— Нет, вы послушайте, какие штуки Васильков рассказывает! — воскликнул Владислав Иванович и крикнул: — Васильков!
— Здесь, вашбродь…
— Иди-ка сюда.
— Слуш, вашбродь…
Вошел Васильков, кривоногий отставной солдат, лет тридцати, с лицом цвета бронзы и совершенно белой головой и усами.
— Ну-ка, расскажи нам что-нибудь… знаешь, из твоих?..
Васильков улыбнулся всем своим громадным ртом, набитым мелкими гнилыми зубами.
— Ну, это… того… — усумнился Алексей Петрович. — Этим никого не проведешь.
— Чего того?.. Как раз в аккурате… — горячо возразил Владислав Иванович. — И сиди на эфесе, ножки свеся…
Усумнился и Генрих Генрихович.
Владислав Иванович горячо защищал свою идею, утверждая, что он тоже знает, где раки-то зимуют, и что все эти законы ему во как известны.
— И все-таки это… не того… — опять возразил Алексей Петрович. — Ты соблазнил да ты же ее и в острог…
— А она не фырчи.
— А куда же ей с ребенком-то деваться?
— А она раньше думай. Не младенец, чай, если на такие дела идет… А этак, если каждая…
Стукнула дверь.
— 107-й прибыл благополучно, г. начальник…
— Хорошо… Нам ничего нет?
— Один вагон…
— Ну ладно… Распишись…
— Вот у меня такой случай раз был, — продолжал Владислав Иванович, ловко сплюнув в сторону. — И ведь молоденькая, шельма, всего шестнадцать лет…
Рассказ его заставил Иванова густо покраснеть не один раз, но он не уходил и с тайным трепетом слушал похождения Владислава Ивановича, который не стеснялся входить в самые интимные подробности и живописал их, не жалея красок. Сбегав на минуту в телеграфную, чтобы дать знать «Долгой Балке» о выходе № 107, Иванов опять вернулся в первый класс, где собеседники хохотали над только что выслушанным скоромным анекдотом Генриха Генриховича.
— Нет, вы послушайте, какие штуки Васильков рассказывает! — воскликнул Владислав Иванович и крикнул: — Васильков!
— Здесь, вашбродь…
— Иди-ка сюда.
— Слуш, вашбродь…
Вошел Васильков, кривоногий отставной солдат, лет тридцати, с лицом цвета бронзы и совершенно белой головой и усами.
— Ну-ка, расскажи нам что-нибудь… знаешь, из твоих?..
Васильков улыбнулся всем своим громадным ртом, набитым мелкими гнилыми зубами.