— Оборотень аль берсерк сильную связь с природой имеет и Ярость зверя перенять способен. Ты, например оборотень-медведь, а кто-то может и волком обернуться, таких ульфхендарами кличут.
В Ярости оборотень силен, и боли не ощущает, но тогда зверем одержим становится. Ярость же эта в битве его изнутри жрет, оттого у тебя голодуха-то и пошла такая. Тогда, с душегубами в бою, Ярость тебя сильно пожрала, ты еще не оправился, потому изнемог и в спячку свернулся, небось, денька два отлеживался, а то и поболее.
То, что ты топор отбил, так это в Ярости тебе железо серьезного вреда не сделает, а вот деревяшкой или щебнем легко пришибить могут. Ученые аномалией прозвали, сами разобраться не могут.
А жена моя напугалась так, поскольку оборотней настоящих в деревне не видали ни разу вот и судачат про них страсти всякие от безделья, а она дуреха верит всему.
— Откуда столько знаешь?
— Лесником когда был, всякого навидался, и с вашим братом дружбу водить довелось.
— А вражду? — он отхлебнул из своей кружки и глянул на меня, как на идиота.
— Была б вражда, не было бы меня уже на свете этом. Еще скажу, почему на тебе только сапоги с портками были: берсерки шустры в ярости, а доспех сковывает вас, не дает развернуться, поэтому вы броню не признаете и налегке воюете. Смерть-то вам не страшна, все вы, считай, ей побратимы. — Сказав последнее, он откинулся к стене и закрыл глаза, видимо, погрузившись в воспоминания.
Одной загадкой стало меньше, теперь хотя бы примерно понятны мои отличия от простых смертных, но все же надо кое-что еще прояснить.
— Прохор, знакома ли тебе эта штука? — я протянул ему игольник-ПМ.
— Ясно дело знакома, у городских такие имеются, — он оторвался от своих размышлений и взял протянутый мной игольник. Повертел его в руках, снял крышку и поскреб ногтем ствол, заглянул в магазин, затем собрал все обратно, — Однако твой чудён будет, ржавый весь и потрепанный, да и выглядит как наши, только патронов с порохом в нем нет, одни шипы да батарейка, — сказал он, возвращая мне мое вооружение.
Дела все страньше и страньше. Раньше не знал, зачем он мне нужен, а теперь вопросы еще и прибавились. У городских они, значит, имеются.
— В какой стороне город?
— Завтра со мной поедешь на городской рынок, так и попадёшь в Город, а пока тебе отдыхать надо.
За ужином дядька объяснил мне, что непонятные кругляши это местная валюта, и что в городе с таким богатством я не сойду и за последнего голодранца, тогда как в деревнях это считается вполне приличной суммой.
Также научил пользоваться спичками и аптечками, так назывались красные коробочки с крестами. Их содержимое годится лишь на промывку-штопку ран, не более. Также решили звать меня просто берсерком, пока свое имя не вспомню. Любопытно, что город так и называется — Город. После ужина, я выпил прохоровского отвара и завалился спать без задних ног.
Проснулся я рано, чувствовал себя бодрым и отдохнувшим, отвар Прохора в сумме с остальными процедурами помог прояснить голову, темечко и спина уже не болели, в мышцах оставалась небольшая тяжесть, и Прохор выписал меня с больничного на щадящий режим. Позавтракав, пошел помогать дядьке — поколол дрова, пока тот ходил за водой. Соседи прознали, что я оборотень и теперь стараются меня избегать. Благо, Людка относится по-доброму и не косится на меня, как некоторые, хоть заговаривать и не особо хочет.
Интересный факт: в деревне в семьях самое малое пятеро детей, тогда, как у Прохора с Людкой ни одного не видать. От расспросов я отказался, мало ли, больная тема.
Загрузив транспорт, который моя память назвала «грузовой газелью» — я и без внезапных озарений уже довольно многое вспомнил — Прохор сказал:
— Ты сам не знаешь чему обучен, а узнаешь только опробовав? — Я кивнул. — Полезай за баранку.
Едва я сел за руль, руки-ноги сами начали что-то делать, машина заурчала и двинулась в путь. Управление машиной происходило на автомате — тело явно помнит, что надо делать. Прохору только и оставалось, что указывать мне дорогу да травить байки о том, как раньше лесником был.
Когда речь пошла об охоте и о том, как выслеживать зверя, я, сам того не замечая, стал его поправлять и объяснять как проще и быстрее следы прочитать и тропы звериные обнаружить. Прохора это не удивило, видимо, он, как и я, списывал это на мою связь с природой и на все те же рефлексы той жизни. Я уже перестал замечать подсказки памяти и воспринимал их, как должное.
— Оборотень аль берсерк сильную связь с природой имеет и Ярость зверя перенять способен. Ты, например оборотень-медведь, а кто-то может и волком обернуться, таких ульфхендарами кличут.
В Ярости оборотень силен, и боли не ощущает, но тогда зверем одержим становится. Ярость же эта в битве его изнутри жрет, оттого у тебя голодуха-то и пошла такая. Тогда, с душегубами в бою, Ярость тебя сильно пожрала, ты еще не оправился, потому изнемог и в спячку свернулся, небось, денька два отлеживался, а то и поболее.
То, что ты топор отбил, так это в Ярости тебе железо серьезного вреда не сделает, а вот деревяшкой или щебнем легко пришибить могут. Ученые аномалией прозвали, сами разобраться не могут.
А жена моя напугалась так, поскольку оборотней настоящих в деревне не видали ни разу вот и судачат про них страсти всякие от безделья, а она дуреха верит всему.
— Откуда столько знаешь?
— Лесником когда был, всякого навидался, и с вашим братом дружбу водить довелось.
— А вражду? — он отхлебнул из своей кружки и глянул на меня, как на идиота.
— Была б вражда, не было бы меня уже на свете этом. Еще скажу, почему на тебе только сапоги с портками были: берсерки шустры в ярости, а доспех сковывает вас, не дает развернуться, поэтому вы броню не признаете и налегке воюете. Смерть-то вам не страшна, все вы, считай, ей побратимы. — Сказав последнее, он откинулся к стене и закрыл глаза, видимо, погрузившись в воспоминания.
Одной загадкой стало меньше, теперь хотя бы примерно понятны мои отличия от простых смертных, но все же надо кое-что еще прояснить.
— Прохор, знакома ли тебе эта штука? — я протянул ему игольник-ПМ.
— Ясно дело знакома, у городских такие имеются, — он оторвался от своих размышлений и взял протянутый мной игольник. Повертел его в руках, снял крышку и поскреб ногтем ствол, заглянул в магазин, затем собрал все обратно, — Однако твой чудён будет, ржавый весь и потрепанный, да и выглядит как наши, только патронов с порохом в нем нет, одни шипы да батарейка, — сказал он, возвращая мне мое вооружение.
Дела все страньше и страньше. Раньше не знал, зачем он мне нужен, а теперь вопросы еще и прибавились. У городских они, значит, имеются.
— В какой стороне город?
— Завтра со мной поедешь на городской рынок, так и попадёшь в Город, а пока тебе отдыхать надо.
За ужином дядька объяснил мне, что непонятные кругляши это местная валюта, и что в городе с таким богатством я не сойду и за последнего голодранца, тогда как в деревнях это считается вполне приличной суммой.
Также научил пользоваться спичками и аптечками, так назывались красные коробочки с крестами. Их содержимое годится лишь на промывку-штопку ран, не более. Также решили звать меня просто берсерком, пока свое имя не вспомню. Любопытно, что город так и называется — Город. После ужина, я выпил прохоровского отвара и завалился спать без задних ног.
Проснулся я рано, чувствовал себя бодрым и отдохнувшим, отвар Прохора в сумме с остальными процедурами помог прояснить голову, темечко и спина уже не болели, в мышцах оставалась небольшая тяжесть, и Прохор выписал меня с больничного на щадящий режим. Позавтракав, пошел помогать дядьке — поколол дрова, пока тот ходил за водой. Соседи прознали, что я оборотень и теперь стараются меня избегать. Благо, Людка относится по-доброму и не косится на меня, как некоторые, хоть заговаривать и не особо хочет.
Интересный факт: в деревне в семьях самое малое пятеро детей, тогда, как у Прохора с Людкой ни одного не видать. От расспросов я отказался, мало ли, больная тема.
Загрузив транспорт, который моя память назвала «грузовой газелью» — я и без внезапных озарений уже довольно многое вспомнил — Прохор сказал:
— Ты сам не знаешь чему обучен, а узнаешь только опробовав? — Я кивнул. — Полезай за баранку.
Едва я сел за руль, руки-ноги сами начали что-то делать, машина заурчала и двинулась в путь. Управление машиной происходило на автомате — тело явно помнит, что надо делать. Прохору только и оставалось, что указывать мне дорогу да травить байки о том, как раньше лесником был.
Когда речь пошла об охоте и о том, как выслеживать зверя, я, сам того не замечая, стал его поправлять и объяснять как проще и быстрее следы прочитать и тропы звериные обнаружить. Прохора это не удивило, видимо, он, как и я, списывал это на мою связь с природой и на все те же рефлексы той жизни. Я уже перестал замечать подсказки памяти и воспринимал их, как должное.