«Какой там кислый! Солдатский хлеб! Когда-то, может быть, в былые времена он мог быть кислым. Но теперь русские пекут такой хлеб, какой еврейским пекарям и не снился». Он купил совсем свежий хлеб! Это было одно удовольствие — резать его. Но он действительно был нездоров, какой-то озноб пробирал его кости.
Правда, хвала тому, чье имя он недостоин произносить, это с ним случается редко!
Сейчас у него снова появился аппетит, а в кармане есть хлеб с кусочком сыру… Кусочек сыру ему дала жена купца, дай бог ей здоровья! Она таки настоящая благодетельница, у нее еврейское сердце.
«Если бы только она так крепко не ругалась, — думает он, — она была бы совсем славная женщина!.. — Старик вспоминает свою покойную жену. — Точь-в-точь моя Шпринце! У нее тоже было доброе сердце и такая же привычка браниться. Кого бы из детей я ни отправлял в люди, она ревела в три ручья, хотя дома она проклинала их всеми библейскими проклятиями! Что уж говорить, — вспоминает он, — когда кто-нибудь из них умирал! Она целые дни каталась по полу, била себя кулаками по голове.
Один раз она хотела даже запустить камнем в небо! Будто бог очень обращает внимание на глупости женщин!.. Она не давала вынести из дому носилки с покойником, надавала пощечин женщинам, а носильщикам вцепилась в бороду.
Великая сила таилась в этой Шпринце! Она казалась слабее мухи, и такая была в ней сила, такая сила!..
И все-таки она была доброй женщиной! Она даже меня немножко любила, хотя никогда не находила ни одного доброго слова!
Она всегда кричала: „Развод, развод!“ Если нет, она все равно сбежит! Но разве она хотела развод!»
Он вспоминает что-то и улыбается…
Давно, давно это было, еще во времена откупов. Он был тогда ночным сторожем, целыми ночами ходил с железной палкой и охранял водочный склад. Служить он умел, прошел хорошую школу, у него были хорошие учителя!..
Было это зимой, перед рассветом. Его сменил дневной сторож, Хаим-Иойна, царствие ему небесное. И он отправился домой, озябший, окоченелый! Стучится в дверь, а Шпринце кричит ему из постели:
— Провались ты сквозь землю! Я думала уже, что от тебя одно имя осталось!
Ого! Она зла еще со вчерашнего дня! Он даже не может вспомнить за что, но что-то все-таки должно было случиться!
— Закрой рот и открой дверь! — кричит он.
— Череп я тебе раскрою! — слышится короткий ответ.
— Открой! — кричит он.
— Провались ты!.. — отвечает она.
Подумав немного, он пошел в синагогу, расположился там за печкой и уснул К несчастью, в синагоге было угарно, и его принесли домой полумертвого…
Невозможно описать, что тогда вытворяла Шпринце! Он хорошо слышал, что происходило вокруг.
Ей говорят: это пустяки, он угорел.
Так нет же! Подавайте ей доктора! Она сейчас упадет в обморок, бросится в воду! И неистово кричит: «Мой муж, мой муж! Сокровище мое!»
Собравшись с силами, он поднимается и спокойно спрашивает:
«Какой там кислый! Солдатский хлеб! Когда-то, может быть, в былые времена он мог быть кислым. Но теперь русские пекут такой хлеб, какой еврейским пекарям и не снился». Он купил совсем свежий хлеб! Это было одно удовольствие — резать его. Но он действительно был нездоров, какой-то озноб пробирал его кости.
Правда, хвала тому, чье имя он недостоин произносить, это с ним случается редко!
Сейчас у него снова появился аппетит, а в кармане есть хлеб с кусочком сыру… Кусочек сыру ему дала жена купца, дай бог ей здоровья! Она таки настоящая благодетельница, у нее еврейское сердце.
«Если бы только она так крепко не ругалась, — думает он, — она была бы совсем славная женщина!.. — Старик вспоминает свою покойную жену. — Точь-в-точь моя Шпринце! У нее тоже было доброе сердце и такая же привычка браниться. Кого бы из детей я ни отправлял в люди, она ревела в три ручья, хотя дома она проклинала их всеми библейскими проклятиями! Что уж говорить, — вспоминает он, — когда кто-нибудь из них умирал! Она целые дни каталась по полу, била себя кулаками по голове.
Один раз она хотела даже запустить камнем в небо! Будто бог очень обращает внимание на глупости женщин!.. Она не давала вынести из дому носилки с покойником, надавала пощечин женщинам, а носильщикам вцепилась в бороду.
Великая сила таилась в этой Шпринце! Она казалась слабее мухи, и такая была в ней сила, такая сила!..
И все-таки она была доброй женщиной! Она даже меня немножко любила, хотя никогда не находила ни одного доброго слова!
Она всегда кричала: „Развод, развод!“ Если нет, она все равно сбежит! Но разве она хотела развод!»
Он вспоминает что-то и улыбается…
Давно, давно это было, еще во времена откупов. Он был тогда ночным сторожем, целыми ночами ходил с железной палкой и охранял водочный склад. Служить он умел, прошел хорошую школу, у него были хорошие учителя!..
Было это зимой, перед рассветом. Его сменил дневной сторож, Хаим-Иойна, царствие ему небесное. И он отправился домой, озябший, окоченелый! Стучится в дверь, а Шпринце кричит ему из постели:
— Провались ты сквозь землю! Я думала уже, что от тебя одно имя осталось!
Ого! Она зла еще со вчерашнего дня! Он даже не может вспомнить за что, но что-то все-таки должно было случиться!
— Закрой рот и открой дверь! — кричит он.
— Череп я тебе раскрою! — слышится короткий ответ.
— Открой! — кричит он.
— Провались ты!.. — отвечает она.
Подумав немного, он пошел в синагогу, расположился там за печкой и уснул К несчастью, в синагоге было угарно, и его принесли домой полумертвого…
Невозможно описать, что тогда вытворяла Шпринце! Он хорошо слышал, что происходило вокруг.
Ей говорят: это пустяки, он угорел.
Так нет же! Подавайте ей доктора! Она сейчас упадет в обморок, бросится в воду! И неистово кричит: «Мой муж, мой муж! Сокровище мое!»
Собравшись с силами, он поднимается и спокойно спрашивает: