Собственно археологические проблемы, в том числе сложнейшая проблема начального формирования городского культурного слоя, не могут служить прямым основанием для исторических реконструкций. Вместе с тем новые археологические исследования в Киеве обнаруживают специфические черты, сближающие первоначальный город с ранними поселениями Северной и Восточной Европы IX–X вв. «Город Владимира» на киевской Горе в Х в. был занят курганным могильником — видимо, за исключением небольшого детинца или княжеского двора; городская жизнь сосредоточивалась в низменной части на Подоле. Планировка этого поселения напоминает его исследователям планировку Хедебю и подобных ему балтийских виков. Сходную планировку, впрочем, имеет начальная Старая Ладога и Гнёздово, что было связано с ориентацией ранних городских поселений на «средства коммуникации», берег реки или моря, торговлю и т. п. (ср. Сагайдак, Мурашева, Петрухин 2008; Славяне и скандинавы; Леонтьев 1989. С. 80). Кстати, эта ориентация, если верить летописи, позволила Олегу без труда выманить Аскольда и Дира «на торг».
Помимо северно-европейских традиций два главных центра Х в. на Днепровском пути — Киев и Гнёздово, Среднее и Верхнее Поднепровье — связывает также традиция славянская в широком смысле: кроме роменских черт в материальной культуре двух центров и регионов обращает на себя внимание влияние Великой Моравии (Петрухин, 2011. С. 236–240; ср. о киевских древностях — Зоценко 2010. С. 462–463). Характерно, что «Повесть временных лет» увязывает историю начальной Руси с этими регионами во временных рамках княжения Вещего Олега, когда князь присваивает хазарскую дань, а угры-венгры проходят мимо Киева в Моравию (см. подробнее в главе VI).
Константин Багрянородный отмечает (глава 41, комментарий: 399), что после вторжения венгров (896 г.) население Моравии «разбежалось» — и это является важным датирующим фактом. Видимо, при Олеге для представителей славянского мира в широком смысле действительно открываются пути в Верхнее Поднепровье. Это помогает объяснить и отсутствие ранних находок IX в. как в Киеве, так и в Гнёздове: городские поселения начинают интенсивно развиваться после подчинения их Олегом и включения в формирующуюся городскую сеть Древнерусского государства. Тогда же Среднее Поднепровье, с Киевом и «северянским» Черниговом (в конце Х в. к ним добавился построенный при Владимире Переяславль), становится доменом киевского князя и Русской землей в узком смысле — центром, к которому «тянут» все остальные земли, подвластные русским князьям (см. главу VIII).
Источниковая база по истории Хазарии чрезвычайно скудна собственно историческими известиями. Еврейско-хазарская переписка велась по правилам риторики, в ней не было места датам. Данные по исторической географии в письме хазарского царя Иосифа обнаруживают стремление описать идеальные пределы его царства. Включение списка крымских городов в пространную версию письма Иосифа может быть связано с энтузиазмом
А. Фирковича, открывшего этот документ. В пространной редакции письма царь перечисляет подвластные ему «многочисленные народы» у реки Итиль (Волги), называя их имена: это Бур-т-с, Бул-г-р, С-вар, Арису, Ц-р-мис, В-н-н-тит, С-в-р, С-л-виюн. Далее в описании Иосифа граница его государства поворачивает к «Хуваризму» — Хорезму, государству в При-аралье, а на юге включает С-м-н-д-р и поворачивает к каспийским «Воротам» (Баб-ал-Абвабу) и горам (см. Коковцов 1932. С. 98 и сл.). Далее граница Хазарии идет к «морю Кустандины» — «Константинопольскому», то есть Черному, где Хазария включает местности Ш-р-кил (Саркел на Дону), С-м-к-р-ц (Таматарха — Тмуторокань), К-р-ц (Керчь) и др. Оттуда граница поворачивает на север к племени Б-ц-ра, которые кочуют до границ области Х-г-риим.
Многие имена народов, которые, по Иосифу, платят дань хазарам — буртасы, болгары, достаточно надежно восстанавливаются и имеют соответствия в других источниках. Так, Ц-р-м-с — черемисы, средневековое название марийцев, финноязычного народа в Среднем Поволжье. Описываемая ситуация очевидно восходит к эпохе расцвета каганата в первой половине IX в.: в 60-е гг. Х в., когда составлялось письмо царя Иосифа, едва ли была возможна какая бы то ни было зависимость народов Среднего Поволжья, прежде всего — принявших ислам болгар, от гибнущего каганата. За черемисью следует список славянских данников. В этниконе В-н-н-тит видят имя вятичей/вентичей, которые жили по Оке (сближаемые с вятичами славяне — носители боршевской культуры — в верховьях Дона). Следующий этникон — С-в-р — означает северян, живущих на Десне. Термин С-л-виюн, завершающий эту часть списка данников (Коковцов 1932. С. 98), относится к общему названию славян: здесь можно подразумевать всю совокупность славянских данников, включая левобережных радимичей и правобережных киевских полян (радимичей упоминает как данников хазар летопись под 885 г. — ПВЛ. С. 14).
Еще сложнее — с конкретным историко-археологическим приурочением тех или иных «реалий» письменных текстов. Наибольшую полемику в литературе вызвала локализация города «Вантит»: этот город (мадина) арабских источников, упоминаемый в разных огласовках (Ва. ит, Вабнит) на окраине славянских земель, вызывает ассоциации с В-н-н-тит письма Иосифа. Хотя хазарский царь имеет в виду народ данников, а арабские авторы — город, контекст упоминания этих «реалий» практически идентичен: Вантит — город в крайних пределах славян где-то у границ печенегов и/или венгров. Отсюда разброс в локализации города между востоком и югозападом восточнославянского ареала — между вятичами и древнерусским городом Витичевым на Днепре (по версии Д. Е. Мишина — Мишин 2002. С. 54–58: ср.: Калинина 2003. С. 207 и сл.).
Как мы видели, письмо Иосифа помещает народ В-н-н-тит рядом с народами Поволжья. Еще Б. А. Рыбаков, опираясь на поздние данные ал-Идриси (XII в.), предположил, что Вантит расположен на пути из Киева в Болгар. Рыбакова впечатлил комплекс «роменско-боршевских» памятников на правом берегу р. Воронеж к северу от города, прежде всего — городище «Михайловский кордон» (9 га), и воронежские исследователи обозначили этот комплекс именем «Вантит» (ср.: Пряхин и др. 1997/1; Винников 1995. С. 69–72), подчеркивая условность наименования и необходимость создания охранной зоны и комплексного исследования памятников.
Без систематического исследования невозможно представить себе историческое место этого действительно уникального комплекса, в том числе и в отношении проблемы даннической зависимости от Хазарии. Еще в XIX в. краеведы обратили внимание на название одного из городищ — «Козарское», что вызывало ассоциации с летописным обозначением хазар (козаре) и хазарским присутствием в регионе (см. Пряхин и др. 1997/1. С. 3). Материалы раскопок немногочисленны: на городище Белогорское–1 обнаружена типично славянская «боршевская» керамика вместе с керамикой «смешанного славяно-салтовского облика» и собственно салтовская посуда. Есть она и на городище «Михайловский кордон» (Пряхин и др. 1997/2. С. 25; ср.: Винников 1995. С. 81–84; Винников, Синюк 2003. С. 175).
А. З. Винников (1995. С. 128–148) рассматривает славяно-хазарские отношения на Дону в широком контексте этнокультурного взаимодействия славянской и салтово-маяцкой культуры, включая проблему керамического производства, взаимовлияния в сфере домостроительства, торговли, отмечая, что сходные проблемы археологические источники позволяют ставить и в отношении Среднеднепровского региона. Действительно, на воронежских памятниках встречается волынцевская керамика (Винников, Синюк 2003. С. 224), характерная для той среднеднепровской культуры, которая развивалась в VIII — начале IX в. под непосредственным воздействием сал-товской.
Можно ли говорить, вслед за арабскими авторами, о городах в степном и лесостепном регионе? С. А. Плетнева (Плетнева 2002) в работе о городах Хазарии (с характерным примечанием — «к постановке проблемы») выделяет несколько зон градообразования: под властью Хазарии стали возрождаться античные города Боспора — Фанагория, Таматарха (Самкерц), Керчь. Еще одну зону можно считать «контактной» — это был Дагестан со старыми «столицами» Хазарии Семендером и Беленджером, прямыми контактами с зоной влияния городских цивилизаций Ирана (Дербент) и Закавказья. Иной была ситуация в степи, где возникли укрепленные поселения на новом месте. С. А. Плетнева считает, что они должны были контролировать коммуникации — дороги, связывающие новую столицу Хазарии в дельте Волги Итиль и Дербент — поселения у ст. Шелковская и Некрасовская на Тереке (где, по Плетневой, могли находиться караван-сараи и таможни).
«Степные города» должны были контролировать домен кагана, простиравшийся от Итиля в дельте Волги до городов Нижнего Дона с Саркелом, Правобережного городища на противоположном берегу, городища Семикаракоры в низовьях Дона. Сеть поселений с белокаменной крепостью в Верхнем Салтове возникла западнее на Северском Донце. Эпонимическая для салтово-маяцкой культуры крепость в Верхнем Салтове ныне практически разрушена современным поселком. Между тем в некрополе — Верхнесалтовском могильнике обнаружен комплекс, проливающий дополнительный свет на хазаро-славянские отношения.
В одной из аланских катакомб могильника (№ 93) вместе с военным предводителем-всадником была похоронена женщина в типичном для смоленских длинных курганов уборе (венчике с трапециевидными подвесками; рис. 10 — Аксенов, Лаптев 2009). Неясно, была ли она пленной наложницей салтовского командира, но она вынуждена была последовать за ним на тот свет, и совершавшие погребальный обряд помнили, что чужестранка могла быть опасной после смерти. Прошло время, и в погребальную камеру проникли люди, которые удалили коленные чашечки у костяка, уже лишенного мягких тканей, чтобы покойник «не ходил», нанося вред живым (ср. об отношении к смерти и «постпогребальных обрядах — в главе XI).
Среди важнейших памятников, свидетельствующих о хазаро-славянском взаимодействии — городище Битица на реке Псел (приток Днепра), центр волынцевской культуры в левобережье Днепра с юртообразными жилищами и комплексами салтово-маяцкой культуры (Комар, Сухобоков 2000; Приймак 2007). В славяно-хазарском пограничье, подконтрольном Хазарии, расположена целая сеть городищ, включая Маяцкое поселение с элементами славянских домостроительных традиций (Плетнева 2002. С. 119–122).
Недавно открытое поселение IX в. со славянскими материалами в левобережье Северского Донца позволяет поставить вопрос о переселении не только алан, но и славян (вятичей) в Нижнее Подонье (Прокофьев 2007; см. также о схожей ситуации в районе Верхнего Салтова и на городище Мохнач — Колода 2007). Исследование славянских памятников в этом хазарском регионе заставляет по-иному рассмотреть вопрос о славянах, которых пленил в Хазарии «на реке славян» арабский полководец Марван в 737 г.: едва ли он добирался до племен именьковской культуры на Самарской Луке Волги (ср. Кляшторный, Савинов 2005. С. 68–72), да и Дон больше подходит для того, чтобы именоваться «рекой славян» (ср.: Джаксон и др. 2007. С. 158–163).
Восточные источники ориентированы на описательные принципы арабской географической школы с упоминанием диковинок быта и т. п. (Новосельцев 1990. С. 122–134). Едва ли не единственным «историческим фактом», связанным с городским строительством и данным в некоем историческом контексте, оказывается упоминание Саркела Константином Багрянородным. Саркел был построен византийцами по просьбе правительства Хазарии — хакана и бека при императоре Феофиле в 840 г. Этот факт «оброс» массой историографических конструкций, продолжающих дискурс Константина: исследователи гадают, против кого была построена крепость на Дону, опираясь на геополитическую ситуацию в Причерноморье, описанную византийским императором в его трактате. Более того, эта крепость вписывалась в целую сеть крепостей хазарского времени в бассейне Дона. Оборонительная система должна была быть направлена против массированной угрозы, каковую исследователи усматривали в славянах, угнетаемых хазарами (С. А. Плетнева), или, по большей части, в венграх (М. И. Артамонов и др.), которые рвались из-под контроля Хазарии на Запад.
Неясность ситуации и, главное, недостаточная исследованность хазарских поселений (сам Саркел не был раскопан целиком; в рамках «Хазарского проекта» продолжаются спасательные работы на гибнущем Правобережном Цимлянском городище напротив затопленного Саркела — Флёров, Петрухин 2004) способствуют умножению квазинаучных построений, основанных на недобросовестном изложении взятых из вторых рук текстов средневековых авторов и произвольном толковании данных археологии и этнической ономастики (см. Галкина 2002; отрицательная рецензия — Мишин 2003).
Е. С. Галкина, стремящаяся поведать широкому читателю о «тайне Русского каганата», приписывает этому историографическому фантому салтово-маяцкую культуру. Она опирается при этом на полемическую статью Г. Е. Афанасьева (Афанасьев 2001), отрицающего интерпретацию салтово-маяцкой культуры как государственной культуры Хазарского каганата. Статья не дает, однако, ответа на главный вопрос: почему выделяется эта культура, какие коммуникации (кроме государственных) оказываются в основе ее целостности, если в этническом отношении эта культура явно гетерогенна? Галкину не интересуют эти проблемы: все сводится к гипертрофии аланского компонента салтово-маяцкой культуры и поискам историографических конструкций, которые позволили бы соотнести эту культуру с изначальной русью.
Такие конструкции обнаруживаются без труда, ибо они были растиражированы энтузиастами исконных корней руси в Восточной Европе: в 1950-е гг. Д. Т. Березовец считал принадлежавшими руси памятники VIII–IX вв. на правобережье Среднего Днепра. Надо отдать должное украинскому археологу — у него были основания предполагать славянские (в его понимании — древнерусские) основы правобережной волынцевской культуры, ибо эта культура была предшественницей северянской роменской, хотя и развивалась под прямым воздействием салтово-маяцкой культуры. Уже говорилось, что изначальную славянскую русь стремился соотнести с волынцевской культурой и В. В. Седов, посчитавший её ареал «Русским каганатом».
В действительности, ареал этой культуры, сочетавшей славянские и хазарские традиции, соотносится с областью летописной хазарской дани с северян (ср.: Петрухин 2005. С. 70–71), но Галкина игнорирует летопись и не может принять концепцию славянской принадлежности исконной руси, ведь цитируемые ею восточные источники противопоставляют славян и русь. Здесь и пригодились аланы как носители салтово-маяцкой культуры. Эта конструкция также имеет давние традиции — сама Галкина указывает на их истоки в отечественной историографии, определившие историографические схемы М. В. Ломоносова и его последователей: это средневековый «учебник» русской истории «Синопсис». Русь возводится там к сарматам, точнее к сарматскому народу роксоланы, «аки бы Росси и Аланы» (Галкина 2002. С. 238). Эта конструкция воспроизводит польскую средневековую этимологическую схему, возводящую поляков к сарматам (об этой схеме шла речь во Введении). Те же средневековые этимологические приёмы наследует Галкина — роксоланы, росомоны для неё все равно что русь: у неё есть непосредственный предшественник, имя которого Галкина упоминает вскользь, ввиду его одиозности даже для науки XIX в. Это Д. И. Иловайский — для простоты ассоциаций он переименовал роксоланов в роксаланов и даже гуннов считал славянами, ведь они тоже создали целую империю (Иловайский 1996. С. 70 и сл.).
Вновь явленная «тайна Русского каганата» сводится к исконности этого государства, которое неведомо как стало славянским, но противостояло Хазарскому каганату. Последнему автор «тайны» отводит роль, определенную Б. А. Рыбаковым в эпоху борьбы с космополитизмом (рубеж 40–50-х гг. ХХ в.), небольшое объединение в Дагестане и дельте Волги достигало Дона, но на Дону господствовал аланский Русский каганат. Его столицей Галкина назначает Верхний Салтов — недостаточно исследованную и ныне гибнущую в процессе строительства современного поселка крепость.
Правобережное Цимлянское городище и белокаменные крепости в бассейне Дона строятся, чтобы защитить Русский каганат от Хазарии и т. д. и т. п. Формирование сети поселений в интересующем Галкину регионе представляется в современной науке совершенно иначе (см. из последних обзоров — Тортика 2006), никаких соответствий конструкции Русского каганата в источниках нет (Мишин 2003). Проблема переселения аланов с Северного Кавказа в бассейн Дона не решается сейчас однозначно как результат приказа хазарского кагана, но фиксируется появление хазарских юртообразных жилищ на аланских поселениях Северного Кавказа (Аржанцева 2007).
Собственно археологические проблемы, в том числе сложнейшая проблема начального формирования городского культурного слоя, не могут служить прямым основанием для исторических реконструкций. Вместе с тем новые археологические исследования в Киеве обнаруживают специфические черты, сближающие первоначальный город с ранними поселениями Северной и Восточной Европы IX–X вв. «Город Владимира» на киевской Горе в Х в. был занят курганным могильником — видимо, за исключением небольшого детинца или княжеского двора; городская жизнь сосредоточивалась в низменной части на Подоле. Планировка этого поселения напоминает его исследователям планировку Хедебю и подобных ему балтийских виков. Сходную планировку, впрочем, имеет начальная Старая Ладога и Гнёздово, что было связано с ориентацией ранних городских поселений на «средства коммуникации», берег реки или моря, торговлю и т. п. (ср. Сагайдак, Мурашева, Петрухин 2008; Славяне и скандинавы; Леонтьев 1989. С. 80). Кстати, эта ориентация, если верить летописи, позволила Олегу без труда выманить Аскольда и Дира «на торг».
Помимо северно-европейских традиций два главных центра Х в. на Днепровском пути — Киев и Гнёздово, Среднее и Верхнее Поднепровье — связывает также традиция славянская в широком смысле: кроме роменских черт в материальной культуре двух центров и регионов обращает на себя внимание влияние Великой Моравии (Петрухин, 2011. С. 236–240; ср. о киевских древностях — Зоценко 2010. С. 462–463). Характерно, что «Повесть временных лет» увязывает историю начальной Руси с этими регионами во временных рамках княжения Вещего Олега, когда князь присваивает хазарскую дань, а угры-венгры проходят мимо Киева в Моравию (см. подробнее в главе VI).
Константин Багрянородный отмечает (глава 41, комментарий: 399), что после вторжения венгров (896 г.) население Моравии «разбежалось» — и это является важным датирующим фактом. Видимо, при Олеге для представителей славянского мира в широком смысле действительно открываются пути в Верхнее Поднепровье. Это помогает объяснить и отсутствие ранних находок IX в. как в Киеве, так и в Гнёздове: городские поселения начинают интенсивно развиваться после подчинения их Олегом и включения в формирующуюся городскую сеть Древнерусского государства. Тогда же Среднее Поднепровье, с Киевом и «северянским» Черниговом (в конце Х в. к ним добавился построенный при Владимире Переяславль), становится доменом киевского князя и Русской землей в узком смысле — центром, к которому «тянут» все остальные земли, подвластные русским князьям (см. главу VIII).
Источниковая база по истории Хазарии чрезвычайно скудна собственно историческими известиями. Еврейско-хазарская переписка велась по правилам риторики, в ней не было места датам. Данные по исторической географии в письме хазарского царя Иосифа обнаруживают стремление описать идеальные пределы его царства. Включение списка крымских городов в пространную версию письма Иосифа может быть связано с энтузиазмом
А. Фирковича, открывшего этот документ. В пространной редакции письма царь перечисляет подвластные ему «многочисленные народы» у реки Итиль (Волги), называя их имена: это Бур-т-с, Бул-г-р, С-вар, Арису, Ц-р-мис, В-н-н-тит, С-в-р, С-л-виюн. Далее в описании Иосифа граница его государства поворачивает к «Хуваризму» — Хорезму, государству в При-аралье, а на юге включает С-м-н-д-р и поворачивает к каспийским «Воротам» (Баб-ал-Абвабу) и горам (см. Коковцов 1932. С. 98 и сл.). Далее граница Хазарии идет к «морю Кустандины» — «Константинопольскому», то есть Черному, где Хазария включает местности Ш-р-кил (Саркел на Дону), С-м-к-р-ц (Таматарха — Тмуторокань), К-р-ц (Керчь) и др. Оттуда граница поворачивает на север к племени Б-ц-ра, которые кочуют до границ области Х-г-риим.
Многие имена народов, которые, по Иосифу, платят дань хазарам — буртасы, болгары, достаточно надежно восстанавливаются и имеют соответствия в других источниках. Так, Ц-р-м-с — черемисы, средневековое название марийцев, финноязычного народа в Среднем Поволжье. Описываемая ситуация очевидно восходит к эпохе расцвета каганата в первой половине IX в.: в 60-е гг. Х в., когда составлялось письмо царя Иосифа, едва ли была возможна какая бы то ни было зависимость народов Среднего Поволжья, прежде всего — принявших ислам болгар, от гибнущего каганата. За черемисью следует список славянских данников. В этниконе В-н-н-тит видят имя вятичей/вентичей, которые жили по Оке (сближаемые с вятичами славяне — носители боршевской культуры — в верховьях Дона). Следующий этникон — С-в-р — означает северян, живущих на Десне. Термин С-л-виюн, завершающий эту часть списка данников (Коковцов 1932. С. 98), относится к общему названию славян: здесь можно подразумевать всю совокупность славянских данников, включая левобережных радимичей и правобережных киевских полян (радимичей упоминает как данников хазар летопись под 885 г. — ПВЛ. С. 14).
Еще сложнее — с конкретным историко-археологическим приурочением тех или иных «реалий» письменных текстов. Наибольшую полемику в литературе вызвала локализация города «Вантит»: этот город (мадина) арабских источников, упоминаемый в разных огласовках (Ва. ит, Вабнит) на окраине славянских земель, вызывает ассоциации с В-н-н-тит письма Иосифа. Хотя хазарский царь имеет в виду народ данников, а арабские авторы — город, контекст упоминания этих «реалий» практически идентичен: Вантит — город в крайних пределах славян где-то у границ печенегов и/или венгров. Отсюда разброс в локализации города между востоком и югозападом восточнославянского ареала — между вятичами и древнерусским городом Витичевым на Днепре (по версии Д. Е. Мишина — Мишин 2002. С. 54–58: ср.: Калинина 2003. С. 207 и сл.).
Как мы видели, письмо Иосифа помещает народ В-н-н-тит рядом с народами Поволжья. Еще Б. А. Рыбаков, опираясь на поздние данные ал-Идриси (XII в.), предположил, что Вантит расположен на пути из Киева в Болгар. Рыбакова впечатлил комплекс «роменско-боршевских» памятников на правом берегу р. Воронеж к северу от города, прежде всего — городище «Михайловский кордон» (9 га), и воронежские исследователи обозначили этот комплекс именем «Вантит» (ср.: Пряхин и др. 1997/1; Винников 1995. С. 69–72), подчеркивая условность наименования и необходимость создания охранной зоны и комплексного исследования памятников.
Без систематического исследования невозможно представить себе историческое место этого действительно уникального комплекса, в том числе и в отношении проблемы даннической зависимости от Хазарии. Еще в XIX в. краеведы обратили внимание на название одного из городищ — «Козарское», что вызывало ассоциации с летописным обозначением хазар (козаре) и хазарским присутствием в регионе (см. Пряхин и др. 1997/1. С. 3). Материалы раскопок немногочисленны: на городище Белогорское–1 обнаружена типично славянская «боршевская» керамика вместе с керамикой «смешанного славяно-салтовского облика» и собственно салтовская посуда. Есть она и на городище «Михайловский кордон» (Пряхин и др. 1997/2. С. 25; ср.: Винников 1995. С. 81–84; Винников, Синюк 2003. С. 175).
А. З. Винников (1995. С. 128–148) рассматривает славяно-хазарские отношения на Дону в широком контексте этнокультурного взаимодействия славянской и салтово-маяцкой культуры, включая проблему керамического производства, взаимовлияния в сфере домостроительства, торговли, отмечая, что сходные проблемы археологические источники позволяют ставить и в отношении Среднеднепровского региона. Действительно, на воронежских памятниках встречается волынцевская керамика (Винников, Синюк 2003. С. 224), характерная для той среднеднепровской культуры, которая развивалась в VIII — начале IX в. под непосредственным воздействием сал-товской.
Можно ли говорить, вслед за арабскими авторами, о городах в степном и лесостепном регионе? С. А. Плетнева (Плетнева 2002) в работе о городах Хазарии (с характерным примечанием — «к постановке проблемы») выделяет несколько зон градообразования: под властью Хазарии стали возрождаться античные города Боспора — Фанагория, Таматарха (Самкерц), Керчь. Еще одну зону можно считать «контактной» — это был Дагестан со старыми «столицами» Хазарии Семендером и Беленджером, прямыми контактами с зоной влияния городских цивилизаций Ирана (Дербент) и Закавказья. Иной была ситуация в степи, где возникли укрепленные поселения на новом месте. С. А. Плетнева считает, что они должны были контролировать коммуникации — дороги, связывающие новую столицу Хазарии в дельте Волги Итиль и Дербент — поселения у ст. Шелковская и Некрасовская на Тереке (где, по Плетневой, могли находиться караван-сараи и таможни).
«Степные города» должны были контролировать домен кагана, простиравшийся от Итиля в дельте Волги до городов Нижнего Дона с Саркелом, Правобережного городища на противоположном берегу, городища Семикаракоры в низовьях Дона. Сеть поселений с белокаменной крепостью в Верхнем Салтове возникла западнее на Северском Донце. Эпонимическая для салтово-маяцкой культуры крепость в Верхнем Салтове ныне практически разрушена современным поселком. Между тем в некрополе — Верхнесалтовском могильнике обнаружен комплекс, проливающий дополнительный свет на хазаро-славянские отношения.
В одной из аланских катакомб могильника (№ 93) вместе с военным предводителем-всадником была похоронена женщина в типичном для смоленских длинных курганов уборе (венчике с трапециевидными подвесками; рис. 10 — Аксенов, Лаптев 2009). Неясно, была ли она пленной наложницей салтовского командира, но она вынуждена была последовать за ним на тот свет, и совершавшие погребальный обряд помнили, что чужестранка могла быть опасной после смерти. Прошло время, и в погребальную камеру проникли люди, которые удалили коленные чашечки у костяка, уже лишенного мягких тканей, чтобы покойник «не ходил», нанося вред живым (ср. об отношении к смерти и «постпогребальных обрядах — в главе XI).
Среди важнейших памятников, свидетельствующих о хазаро-славянском взаимодействии — городище Битица на реке Псел (приток Днепра), центр волынцевской культуры в левобережье Днепра с юртообразными жилищами и комплексами салтово-маяцкой культуры (Комар, Сухобоков 2000; Приймак 2007). В славяно-хазарском пограничье, подконтрольном Хазарии, расположена целая сеть городищ, включая Маяцкое поселение с элементами славянских домостроительных традиций (Плетнева 2002. С. 119–122).
Недавно открытое поселение IX в. со славянскими материалами в левобережье Северского Донца позволяет поставить вопрос о переселении не только алан, но и славян (вятичей) в Нижнее Подонье (Прокофьев 2007; см. также о схожей ситуации в районе Верхнего Салтова и на городище Мохнач — Колода 2007). Исследование славянских памятников в этом хазарском регионе заставляет по-иному рассмотреть вопрос о славянах, которых пленил в Хазарии «на реке славян» арабский полководец Марван в 737 г.: едва ли он добирался до племен именьковской культуры на Самарской Луке Волги (ср. Кляшторный, Савинов 2005. С. 68–72), да и Дон больше подходит для того, чтобы именоваться «рекой славян» (ср.: Джаксон и др. 2007. С. 158–163).
Восточные источники ориентированы на описательные принципы арабской географической школы с упоминанием диковинок быта и т. п. (Новосельцев 1990. С. 122–134). Едва ли не единственным «историческим фактом», связанным с городским строительством и данным в некоем историческом контексте, оказывается упоминание Саркела Константином Багрянородным. Саркел был построен византийцами по просьбе правительства Хазарии — хакана и бека при императоре Феофиле в 840 г. Этот факт «оброс» массой историографических конструкций, продолжающих дискурс Константина: исследователи гадают, против кого была построена крепость на Дону, опираясь на геополитическую ситуацию в Причерноморье, описанную византийским императором в его трактате. Более того, эта крепость вписывалась в целую сеть крепостей хазарского времени в бассейне Дона. Оборонительная система должна была быть направлена против массированной угрозы, каковую исследователи усматривали в славянах, угнетаемых хазарами (С. А. Плетнева), или, по большей части, в венграх (М. И. Артамонов и др.), которые рвались из-под контроля Хазарии на Запад.
Неясность ситуации и, главное, недостаточная исследованность хазарских поселений (сам Саркел не был раскопан целиком; в рамках «Хазарского проекта» продолжаются спасательные работы на гибнущем Правобережном Цимлянском городище напротив затопленного Саркела — Флёров, Петрухин 2004) способствуют умножению квазинаучных построений, основанных на недобросовестном изложении взятых из вторых рук текстов средневековых авторов и произвольном толковании данных археологии и этнической ономастики (см. Галкина 2002; отрицательная рецензия — Мишин 2003).
Е. С. Галкина, стремящаяся поведать широкому читателю о «тайне Русского каганата», приписывает этому историографическому фантому салтово-маяцкую культуру. Она опирается при этом на полемическую статью Г. Е. Афанасьева (Афанасьев 2001), отрицающего интерпретацию салтово-маяцкой культуры как государственной культуры Хазарского каганата. Статья не дает, однако, ответа на главный вопрос: почему выделяется эта культура, какие коммуникации (кроме государственных) оказываются в основе ее целостности, если в этническом отношении эта культура явно гетерогенна? Галкину не интересуют эти проблемы: все сводится к гипертрофии аланского компонента салтово-маяцкой культуры и поискам историографических конструкций, которые позволили бы соотнести эту культуру с изначальной русью.
Такие конструкции обнаруживаются без труда, ибо они были растиражированы энтузиастами исконных корней руси в Восточной Европе: в 1950-е гг. Д. Т. Березовец считал принадлежавшими руси памятники VIII–IX вв. на правобережье Среднего Днепра. Надо отдать должное украинскому археологу — у него были основания предполагать славянские (в его понимании — древнерусские) основы правобережной волынцевской культуры, ибо эта культура была предшественницей северянской роменской, хотя и развивалась под прямым воздействием салтово-маяцкой культуры. Уже говорилось, что изначальную славянскую русь стремился соотнести с волынцевской культурой и В. В. Седов, посчитавший её ареал «Русским каганатом».
В действительности, ареал этой культуры, сочетавшей славянские и хазарские традиции, соотносится с областью летописной хазарской дани с северян (ср.: Петрухин 2005. С. 70–71), но Галкина игнорирует летопись и не может принять концепцию славянской принадлежности исконной руси, ведь цитируемые ею восточные источники противопоставляют славян и русь. Здесь и пригодились аланы как носители салтово-маяцкой культуры. Эта конструкция также имеет давние традиции — сама Галкина указывает на их истоки в отечественной историографии, определившие историографические схемы М. В. Ломоносова и его последователей: это средневековый «учебник» русской истории «Синопсис». Русь возводится там к сарматам, точнее к сарматскому народу роксоланы, «аки бы Росси и Аланы» (Галкина 2002. С. 238). Эта конструкция воспроизводит польскую средневековую этимологическую схему, возводящую поляков к сарматам (об этой схеме шла речь во Введении). Те же средневековые этимологические приёмы наследует Галкина — роксоланы, росомоны для неё все равно что русь: у неё есть непосредственный предшественник, имя которого Галкина упоминает вскользь, ввиду его одиозности даже для науки XIX в. Это Д. И. Иловайский — для простоты ассоциаций он переименовал роксоланов в роксаланов и даже гуннов считал славянами, ведь они тоже создали целую империю (Иловайский 1996. С. 70 и сл.).
Вновь явленная «тайна Русского каганата» сводится к исконности этого государства, которое неведомо как стало славянским, но противостояло Хазарскому каганату. Последнему автор «тайны» отводит роль, определенную Б. А. Рыбаковым в эпоху борьбы с космополитизмом (рубеж 40–50-х гг. ХХ в.), небольшое объединение в Дагестане и дельте Волги достигало Дона, но на Дону господствовал аланский Русский каганат. Его столицей Галкина назначает Верхний Салтов — недостаточно исследованную и ныне гибнущую в процессе строительства современного поселка крепость.
Правобережное Цимлянское городище и белокаменные крепости в бассейне Дона строятся, чтобы защитить Русский каганат от Хазарии и т. д. и т. п. Формирование сети поселений в интересующем Галкину регионе представляется в современной науке совершенно иначе (см. из последних обзоров — Тортика 2006), никаких соответствий конструкции Русского каганата в источниках нет (Мишин 2003). Проблема переселения аланов с Северного Кавказа в бассейн Дона не решается сейчас однозначно как результат приказа хазарского кагана, но фиксируется появление хазарских юртообразных жилищ на аланских поселениях Северного Кавказа (Аржанцева 2007).