Вскоре после того, как у меня появилось замковое ружье, о котором я расскажу вам позднее, со мной и Магогом произошли два интересных случая: один в Каладхунги, а другой в Найни-Тале. Все земли в окрестностях деревни Найя-Гаон, о которой я уже где-то упоминал, в это время были полностью распаханы. Между полями и ручьем Дунигар оставалась полоса джунглей, перемежавшихся открытыми полянами. Шириной этот кусок леса был от четверти мили до полумили. Ровно посередине между ручьем и краем ближайшего поля через джунгли проходила звериная тропа, изгибы которой приблизительно повторяли извилины русла. Джунгли по обе стороны потока были полны дичи. Там водились кустарниковые куры, павлины, олени и свиньи. Отправляясь кормиться на поля и возвращаясь обратно, вся эта живность, наносившая большой ущерб посевам, пересекала тропу. На этой-то тропе мы с Магогом и попали в первую историю.
Найя-Гаон расположена в трех милях от нашего дома в Каладхунги, и однажды на рассвете мы с Магогом отправились поохотиться на павлина. Мы держались середины широкой дороги: было еще темновато, а в этих местах того и гляди можно было нарваться на леопарда или тигра. До места пересечения тропы с дорогой мы добрались к тому времени, когда всходило солнце. Здесь я принялся заряжать ружье, а это долгое дело: сначала следует отмерить порох, засыпать его в дуло и сверху плотно прикрыть тонким кусочком войлока. Затем отмеряется дробь, засыпается поверх войлочного пыжа и накрывается пыжом из тонкого картона. Потом заряд в стволе уплотняется. Когда шомпол упруго отскакивает от него, можно считать, что ружье правильно заряжено. Но это еще не все: тугой курок отводится на половину хода и на боек надевается капсюль. Выполнив, к своему удовольствию, всю необходимую последовательность действий, я собрал сумку и мы с Магогом свернули на звериную тропу. Множество кустарниковых кур и несколько павлинов пересекли тропу у нас перед носом, но никто из них не задержался, чтобы я мог выстрелить. Нам пришлось пройти еще около полумили, пока наконец мы не вышли на открытую поляну, на дальнем краю которой разгуливало семь павлинов. Выждав некоторое время, мы подкрались к тому месту, куда направлялись павлины, и тогда я дал команду Магогу их вспугнуть.
Павлины, когда в густых джунглях их спугнет собака, неизменно рассаживаются на ветвях деревьев, а так как я стоял в таком месте, откуда даже сидящую птицу трудно подстрелить, понадобились объединенные усилия — мои и Магога, чтобы павлин мог попасть в охотничью сумку. Магог предпочитал павлинов всякой другой дичи, и, загнав птиц на дерево, обычно носился вокруг, облаивая их, и пока он отвлекал внимание птиц, я подкрадывался, чтобы выполнить свою часть обязанностей.
Перейдя через поляну, павлины не взлетели, поэтому Магог в погоне за последним из них углубился на сотню ярдов в кустарник, а затем и в сами джунгли. Я услышал хлопанье крыльев и крик птицы, за которым почти немедленно последовал испуганный лай Магога и сердитый рев тигра. Было совершенно ясно, что павлин вывел собаку на спавшего тигра, и птица, собака и тигр, каждый из них по-своему, выразили удивление, страх и негодование. Магог, взвизгнув первый раз от страха, яростно залаял и побежал, а тигр, издавая рык за рыком, преследовал его — и оба приближались ко мне. В общей суматохе павлин, издавая сигнал тревоги, пролетел, петляя между деревьями, и сел на ветку прямо над моей головой, но в это время я уже потерял всякий интерес к птицам и моим единственным желанием было исчезнуть куда-нибудь подальше, туда, где нет тигров. У Магога было четыре лапы, носившие его по земле, а у меня лишь две ноги, поэтому, не испытывая ни малейшего стыда за то, что бросаю верного товарища, я пустился наутек так, как никогда прежде не бегал. Вскоре меня догнал Магог, а рев позади прекратился.
Сегодня я прекрасно себе представляю — в то время на это не был способен, — как тигр сидел на краю поляны и смеялся, да, тигр смеялся над видом улепетывающих большой собаки и маленького мальчика, спасавших, как они думали, свою драгоценную жизнь, хотя на самом деле единственное, чего он хотел, — это прогнать собаку, которая посмела его разбудить.
Еще один случай произошел со мной накануне той зимы, когда мы переехали из Каладхунги в летний дом в Найни-Тал. В этот раз я был один, потому что Магог навещал свою подружку в деревне и к моменту выхода отсутствовал. Я тогда избегал густых джунглей и старался держаться более открытых мест и в то утро решил подстрелить кустарниковую курицу где-нибудь в районе дороги между Гаруппу и Найя-Гаон. В земле у дороги копошилось много птиц, но ни одна из них не подпустила меня на расстояние выстрела, поэтому я вошел в джунгли, состоящие в этом месте из деревьев, отдельных кустов и низкорослой травы. Прежде чем покинуть дорогу, я снял башмаки и чулки. Пройдя совсем немного, я заметил петуха кустарниковой курицы, ворошившего опавшие листья под деревом.
Когда кустарниковая курица разгребает опавшие листья, то, так же как и обычная курица, копошащаяся в соломе в поисках зерен, она сначала поднимает голову и осматривается, нет ли где опасности, и если поблизости все спокойно, опускает ее, выискивая для пропитания насекомых. Петух, искавший пищу под деревом, был слишком далеко, поэтому я начал незаметно подкрадываться к нему. Продвигаясь на ярд или два каждый раз, когда петух опускал голову, и, застывая на мгновение, когда он ее поднимал, я почти подобрался к месту, откуда можно было стрелять, но оказался на краю неглубокой ямы. Один шаг в яму, скрытую травой по колено высотой, и два шага за ней — и петух был бы в пределах досягаемости; кроме того, напротив росло маленькое деревце, которое можно было использовать как опору для тяжелого ружья. Поэтому, выждав, когда петух снова наклонит голову, я залез в яму и наступил босой ногой на свившегося в клубок здорового питона. Вы помните, как несколько дней назад я поставил рекорд в беге, — теперь же мне пришлось поставить такой же рекорд по прыжкам, и когда я приземлился на противоположном краю ямы, то быстро развернулся, выпалил в зашевелившуюся массу и припустил так, что остановился уже на безопасной дороге.
За все годы, что я провел в джунглях Северной Индии, я ни разу не слышал о том, чтобы питон убил человека; даже если это так, все равно я знаю, что мне крупно повезло в то утро, ведь если бы питон схватил меня за ногу, как это, несомненно, произошло бы, если бы он не спал, питону ни к чему было убивать меня, потому что я умер бы от страха так же, как однажды ночью недалеко от моей палатки умерла взрослая самка читала, когда питон схватил ее за хвост. Какой длины был питон, на которого я наступил, убил ли я его или нет, я так и не знаю, потому что никогда туда не возвращался. В этой же местности я видел питона восемнадцати футов длиной и видел другого, заглотившего читала, и еще одного, который проглотил кабаргу.
Вторая история произошла со мной и Магогом вскоре после того, как мы вернулись из Каладхунги в Найни-Тал. Леса вокруг Найни-Тала в то время изобиловали фазанами и прочей дичью, и так как охотников было не много, а ограничения на отстрел в этом районе отсутствовали, у нас с Магогом была возможность вечером после школы подстрелить пару фазанов или куропаток про запас.
Однажды вечером мы отправились по дороге на Каладхунги, и хотя Магог поднял несколько фазанов, ни один из них не сидел на дереве достаточно долго, чтобы я мог выстрелить. Дойдя до Сарья-Тала, маленького озерка в нижнем конце долины, мы сошли с дороги и вошли в джунгли, чтобы добраться до узкого ущелья в верхней части долины. Неподалеку от озера я подстрелил фазана. После этого, пробираясь через густые заросли и каменную россыпь, мы повернули в направлении дороги и прошли ярдов двести, когда, выйдя из зарослей на заросшее травой открытое место, увидели под кустами недотроги нескольких фазанов, подпрыгивающих, чтобы склюнуть ягоды с низких кустиков. Птицы были видны, только когда находились в воздухе, а я в то время еще не умел стрелять в движущуюся мишень, поэтому я сел на землю, Магог тут же улегся рядом, и мы стали ждать, не выйдет ли какая-нибудь из птиц на поляну.
Так мы провели некоторое время, а птицы все еще прыгали и клевали ягоды, когда с дороги, по диагонали пересекавшей холм, до нас донеслись веселые голоса людей. По грохоту их жестяных бидонов я понял, что это торговцы молоком, продавшие в Найни-Тале товар и возвращавшиеся в свои деревни неподалеку от Сарья-Тала. Я услышал эти звуки, когда люди вышли из-за поворота дороги, находившегося на расстоянии четырехсот ярдов от нас. Они прошли еще немного и, когда находились выше нас по склону холма, вдруг дружно загалдели, как будто прогоняя какое-то животное с дороги. В следующую минуту мы услышали, что какой-то крупный зверь пробирается через джунгли в нашем направлении. Из-за густого подлеска я не мог разглядеть, кто это, пока он не выскочил на гряду, заросшую недотрогой, и не вспугнул при этом фазанов, пролетевших над самыми нашими головами, — на открытое место выпрыгнул большой леопард. Он увидел нас еще во время прыжка, в воздухе, и как только коснулся земли, лег плашмя и замер в этой позиции. Проплешина, на которой мы были, подымалась вверх под углом в тридцать градусов, а так как леопард был над нами и нас разделяло около десяти ярдов, был виден каждый дюйм его тела от подбородка до кончика хвоста. При появлении леопарда я снял левую руку с ружья и, положив ее на загривок Магога, почувствовал, как дрожь пробегает по его телу, и эта дрожь затем передалась и мне.
Это был первый леопард, которого увидели мы с Магогом, и так как ветер дул вверх по склону холма и не доносил запах зверя, я полагаю, что наша реакция на него была схожа — сильное возбуждение, но никакого чувства страха. Это отсутствие страха теперь, имея за плечами жизненный опыт, я объясняю тем, что у леопарда не было в отношении нас никаких дурных намерений. Согнанный с дороги людьми, он скорее всего собирался залечь за скалами, через которые только что перебирались мы с Магогом, а миновав заросли и обнаружив мальчика и собаку прямо на пути своего отступления, зверь замер, чтобы оценить ситуацию. С одного взгляда он понял, что мы не представляем для него опасности: леопарды оценивают ситуацию гораздо быстрей, чем другие животные в джунглях. И тогда, удовлетворенный тем, что от нас не исходит угроза и нет других людей в том направлении, в котором он собирался бежать, леопард поднялся и в несколько изящных прыжков скрылся в джунглях за нами. Ветер, дувший оттуда, донес до Магога запах леопарда, и в тот же момент он вскочил, а шерсть на загривке встала дыбом. Только теперь он осознал, что красивый зверь, на которого он смотрел без тени страха, был леопардом, самым смертельным и страшным врагом в джунглях, который мог убить его, большую сильную собаку, безо всякого труда.
Между периодами увлеченности рогаткой и шомпольным ружьем было время, когда я в основном пользовался луком со стрелами. Я вспоминаю это время с большим удовольствием, хотя мне почти никогда не удавалось подстрелить птицу или зверюшку. Зато я открыл в Банке Природы свой собственный счет — и это при моих-то скромных возможностях! Не говоря уже о том, что наука джунглей, которую я впитывал в себя и в те дни, и позднее, доставляла мне истинное наслаждение.
Я не случайно говорю «впитывал», а не «узнавал». Познание джунглей — это не та наука, которой можно научиться по книгам. Ее можно лишь впитать каплю за каплей, и процесс этот может тянуться бесконечно долго: книга природы не имеет ни начала, ни конца. Открой ее, где пожелаешь и когда угодно, и если в твоей душе есть жажда знания, ты постигнешь массу захватывающих вещей. И сколь бы долго и упорно ни перелистывал ты ее страницы, твой интерес не иссякнет, ибо природа неисчерпаема.
Представь, что сейчас весна и дерево, стоящее перед тобой, усыпано яркими цветами. Привлеченные ароматом цветов птицы с перьями, окрашенными всеми цветами радуги, порхают с ветки на ветку. Одни пьют нектар, другие поклевывают лепестки, третьи кормятся пчелами, деловито собирающими пыльцу для меда. Завтра место цветов займут плоды и множество других птиц рассядется по всему дереву. И каждая из этого множества будет иметь собственное, только ей одной предназначенное место в природной системе. Одни существуют, чтобы украшать собою сады, другие — чтобы наполнять его музыкой, а третьи — чтобы омолодить сад и не дать ему умереть.
Сезон за сезоном, год за годом меняется сцена. Новые поколения птиц разных видов обосновываются на дереве. И само дерево может лишиться ветки, обломанной ураганом, сделаться грудой безжизненных ветвей и умереть. Но другое дерево займет его место, и так вечно.
На тропе, у твоих ног, виден след змеи, она переползла тропу за час до рассвета. Змея пересекала тропу справа налево, была трех дюймов в обхвате, и ты можешь с уверенностью сказать, что она была ядовитой. Завтра на той же или другой тропе след поведает тебе, что змея, побывавшая здесь за пять минут до тебя, ползла слева направо, что толщина ее — пять дюймов и была она неядовитой.
Впитанное вчера добавится к тому, что откроется завтра. И только от твоей способности поглощать будет зависеть мера знания, которое ты в конце концов обретешь. Здесь не может быть никаких стандартов. А в конце пути к постижению, окажется ли он длиной в три года или в пятьдесят лет, ты поймешь, что все еще стоишь у самого края поля, которое зовется природой, и все оно лежит пред тобой и ждет, когда ты его изучишь. Но будь уверен, если в тебе не окажется интереса, если ты не загоришься жаждой познания, природа тебе ничего не расскажет.
Как-то раз мы со спутником преодолели по лесу двенадцать миль, отделявших один лагерь от другого. Стоял апрель, и природа ликовала. Цвело все: деревья, кустарники, лианы. Бабочки самых веселых окрасок перелетали с цветка на цветок, и наполненный ароматами цветения воздух подрагивал от пения птиц. В конце дня я спросил спутника, понравилась ли ему прогулка. «Нет, — ответил он, — дорога была слишком неровной».
Вскоре после Первой мировой войны мне довелось плыть на британо-индийском корабле «Карагола» из Бомбея в Момбасу. На верхней палубе нас было пятеро. Я направлялся в Танганьику, чтобы построить там себе дом, а четверо других ехали в Кению — трое, чтобы поохотиться, а один, чтобы посмотреть на купленную им ферму. Море было неспокойно, а моряк из меня никудышный. Так что большую часть времени я провел, подремывая в углу курительной комнаты. Остальные сидели тут же за столом, курили и играли в бридж, разговаривая по большей части о спорте. Однажды, пробудившись от судороги в ноге, я услышал, как самый молодой человек из компании сказал: «О, я знаю о тиграх все! В прошлом году я провел две недели с егерем в Центральных провинциях».
Может быть, оба эти случая не очень типичны. Но они могут подчеркнуть мою мысль о том, что при отсутствии интереса можно ничего не увидеть, кроме дороги у себя под ногами. А без жажды знания в душе не трудно до самой смерти остаться невеждой, способным утверждать, будто пары недель довольно для понимания того, что невозможно изучить за целую жизнь.
И в детские годы, и в течение десяти школьных лет, и потом, когда я работал в Бенгалии, и между двумя мировыми войнами я обычно проводил каникулы и отпуска в окрестностях Каладхунги. И если за это время я не познал науку джунглей в той степени, в какой мог бы, то винить должен только самого себя. Ни у кого другого не будет больше таких возможностей, ибо возрастающая численность населения потребовала распашки все больших площадей джунглей, в которых в мое время водилось много дичи. Вырубка лесов под предлогом их упорядочения нанесла непоправимый ущерб природе, ее результатом стала повсеместная гибель диких деревьев, дававших необходимые зверям и птицам цветы и плоды. Одним из таких последствий, которого обязательно следовало бы избежать, стало вытеснение миллионов обезьян из лесов на обрабатываемые земли. В итоге правительство столкнулось с проблемой, которую очень непросто решить с учетом религиозных традиций местного населения, считающего обезьян священными животными. Когда-нибудь эта проблема будет стоять очень остро. Никак не позавидуешь тому, кто с ней столкнется, ведь, по моим подсчетам, только в Объединенных провинциях насчитывается не менее десяти миллионов этих животных, а десять миллионов обезьян на крестьянских полях и в садах — это весьма серьезная проблема.
Вскоре после того, как у меня появилось замковое ружье, о котором я расскажу вам позднее, со мной и Магогом произошли два интересных случая: один в Каладхунги, а другой в Найни-Тале. Все земли в окрестностях деревни Найя-Гаон, о которой я уже где-то упоминал, в это время были полностью распаханы. Между полями и ручьем Дунигар оставалась полоса джунглей, перемежавшихся открытыми полянами. Шириной этот кусок леса был от четверти мили до полумили. Ровно посередине между ручьем и краем ближайшего поля через джунгли проходила звериная тропа, изгибы которой приблизительно повторяли извилины русла. Джунгли по обе стороны потока были полны дичи. Там водились кустарниковые куры, павлины, олени и свиньи. Отправляясь кормиться на поля и возвращаясь обратно, вся эта живность, наносившая большой ущерб посевам, пересекала тропу. На этой-то тропе мы с Магогом и попали в первую историю.
Найя-Гаон расположена в трех милях от нашего дома в Каладхунги, и однажды на рассвете мы с Магогом отправились поохотиться на павлина. Мы держались середины широкой дороги: было еще темновато, а в этих местах того и гляди можно было нарваться на леопарда или тигра. До места пересечения тропы с дорогой мы добрались к тому времени, когда всходило солнце. Здесь я принялся заряжать ружье, а это долгое дело: сначала следует отмерить порох, засыпать его в дуло и сверху плотно прикрыть тонким кусочком войлока. Затем отмеряется дробь, засыпается поверх войлочного пыжа и накрывается пыжом из тонкого картона. Потом заряд в стволе уплотняется. Когда шомпол упруго отскакивает от него, можно считать, что ружье правильно заряжено. Но это еще не все: тугой курок отводится на половину хода и на боек надевается капсюль. Выполнив, к своему удовольствию, всю необходимую последовательность действий, я собрал сумку и мы с Магогом свернули на звериную тропу. Множество кустарниковых кур и несколько павлинов пересекли тропу у нас перед носом, но никто из них не задержался, чтобы я мог выстрелить. Нам пришлось пройти еще около полумили, пока наконец мы не вышли на открытую поляну, на дальнем краю которой разгуливало семь павлинов. Выждав некоторое время, мы подкрались к тому месту, куда направлялись павлины, и тогда я дал команду Магогу их вспугнуть.
Павлины, когда в густых джунглях их спугнет собака, неизменно рассаживаются на ветвях деревьев, а так как я стоял в таком месте, откуда даже сидящую птицу трудно подстрелить, понадобились объединенные усилия — мои и Магога, чтобы павлин мог попасть в охотничью сумку. Магог предпочитал павлинов всякой другой дичи, и, загнав птиц на дерево, обычно носился вокруг, облаивая их, и пока он отвлекал внимание птиц, я подкрадывался, чтобы выполнить свою часть обязанностей.
Перейдя через поляну, павлины не взлетели, поэтому Магог в погоне за последним из них углубился на сотню ярдов в кустарник, а затем и в сами джунгли. Я услышал хлопанье крыльев и крик птицы, за которым почти немедленно последовал испуганный лай Магога и сердитый рев тигра. Было совершенно ясно, что павлин вывел собаку на спавшего тигра, и птица, собака и тигр, каждый из них по-своему, выразили удивление, страх и негодование. Магог, взвизгнув первый раз от страха, яростно залаял и побежал, а тигр, издавая рык за рыком, преследовал его — и оба приближались ко мне. В общей суматохе павлин, издавая сигнал тревоги, пролетел, петляя между деревьями, и сел на ветку прямо над моей головой, но в это время я уже потерял всякий интерес к птицам и моим единственным желанием было исчезнуть куда-нибудь подальше, туда, где нет тигров. У Магога было четыре лапы, носившие его по земле, а у меня лишь две ноги, поэтому, не испытывая ни малейшего стыда за то, что бросаю верного товарища, я пустился наутек так, как никогда прежде не бегал. Вскоре меня догнал Магог, а рев позади прекратился.
Сегодня я прекрасно себе представляю — в то время на это не был способен, — как тигр сидел на краю поляны и смеялся, да, тигр смеялся над видом улепетывающих большой собаки и маленького мальчика, спасавших, как они думали, свою драгоценную жизнь, хотя на самом деле единственное, чего он хотел, — это прогнать собаку, которая посмела его разбудить.
Еще один случай произошел со мной накануне той зимы, когда мы переехали из Каладхунги в летний дом в Найни-Тал. В этот раз я был один, потому что Магог навещал свою подружку в деревне и к моменту выхода отсутствовал. Я тогда избегал густых джунглей и старался держаться более открытых мест и в то утро решил подстрелить кустарниковую курицу где-нибудь в районе дороги между Гаруппу и Найя-Гаон. В земле у дороги копошилось много птиц, но ни одна из них не подпустила меня на расстояние выстрела, поэтому я вошел в джунгли, состоящие в этом месте из деревьев, отдельных кустов и низкорослой травы. Прежде чем покинуть дорогу, я снял башмаки и чулки. Пройдя совсем немного, я заметил петуха кустарниковой курицы, ворошившего опавшие листья под деревом.
Когда кустарниковая курица разгребает опавшие листья, то, так же как и обычная курица, копошащаяся в соломе в поисках зерен, она сначала поднимает голову и осматривается, нет ли где опасности, и если поблизости все спокойно, опускает ее, выискивая для пропитания насекомых. Петух, искавший пищу под деревом, был слишком далеко, поэтому я начал незаметно подкрадываться к нему. Продвигаясь на ярд или два каждый раз, когда петух опускал голову, и, застывая на мгновение, когда он ее поднимал, я почти подобрался к месту, откуда можно было стрелять, но оказался на краю неглубокой ямы. Один шаг в яму, скрытую травой по колено высотой, и два шага за ней — и петух был бы в пределах досягаемости; кроме того, напротив росло маленькое деревце, которое можно было использовать как опору для тяжелого ружья. Поэтому, выждав, когда петух снова наклонит голову, я залез в яму и наступил босой ногой на свившегося в клубок здорового питона. Вы помните, как несколько дней назад я поставил рекорд в беге, — теперь же мне пришлось поставить такой же рекорд по прыжкам, и когда я приземлился на противоположном краю ямы, то быстро развернулся, выпалил в зашевелившуюся массу и припустил так, что остановился уже на безопасной дороге.
За все годы, что я провел в джунглях Северной Индии, я ни разу не слышал о том, чтобы питон убил человека; даже если это так, все равно я знаю, что мне крупно повезло в то утро, ведь если бы питон схватил меня за ногу, как это, несомненно, произошло бы, если бы он не спал, питону ни к чему было убивать меня, потому что я умер бы от страха так же, как однажды ночью недалеко от моей палатки умерла взрослая самка читала, когда питон схватил ее за хвост. Какой длины был питон, на которого я наступил, убил ли я его или нет, я так и не знаю, потому что никогда туда не возвращался. В этой же местности я видел питона восемнадцати футов длиной и видел другого, заглотившего читала, и еще одного, который проглотил кабаргу.
Вторая история произошла со мной и Магогом вскоре после того, как мы вернулись из Каладхунги в Найни-Тал. Леса вокруг Найни-Тала в то время изобиловали фазанами и прочей дичью, и так как охотников было не много, а ограничения на отстрел в этом районе отсутствовали, у нас с Магогом была возможность вечером после школы подстрелить пару фазанов или куропаток про запас.
Однажды вечером мы отправились по дороге на Каладхунги, и хотя Магог поднял несколько фазанов, ни один из них не сидел на дереве достаточно долго, чтобы я мог выстрелить. Дойдя до Сарья-Тала, маленького озерка в нижнем конце долины, мы сошли с дороги и вошли в джунгли, чтобы добраться до узкого ущелья в верхней части долины. Неподалеку от озера я подстрелил фазана. После этого, пробираясь через густые заросли и каменную россыпь, мы повернули в направлении дороги и прошли ярдов двести, когда, выйдя из зарослей на заросшее травой открытое место, увидели под кустами недотроги нескольких фазанов, подпрыгивающих, чтобы склюнуть ягоды с низких кустиков. Птицы были видны, только когда находились в воздухе, а я в то время еще не умел стрелять в движущуюся мишень, поэтому я сел на землю, Магог тут же улегся рядом, и мы стали ждать, не выйдет ли какая-нибудь из птиц на поляну.
Так мы провели некоторое время, а птицы все еще прыгали и клевали ягоды, когда с дороги, по диагонали пересекавшей холм, до нас донеслись веселые голоса людей. По грохоту их жестяных бидонов я понял, что это торговцы молоком, продавшие в Найни-Тале товар и возвращавшиеся в свои деревни неподалеку от Сарья-Тала. Я услышал эти звуки, когда люди вышли из-за поворота дороги, находившегося на расстоянии четырехсот ярдов от нас. Они прошли еще немного и, когда находились выше нас по склону холма, вдруг дружно загалдели, как будто прогоняя какое-то животное с дороги. В следующую минуту мы услышали, что какой-то крупный зверь пробирается через джунгли в нашем направлении. Из-за густого подлеска я не мог разглядеть, кто это, пока он не выскочил на гряду, заросшую недотрогой, и не вспугнул при этом фазанов, пролетевших над самыми нашими головами, — на открытое место выпрыгнул большой леопард. Он увидел нас еще во время прыжка, в воздухе, и как только коснулся земли, лег плашмя и замер в этой позиции. Проплешина, на которой мы были, подымалась вверх под углом в тридцать градусов, а так как леопард был над нами и нас разделяло около десяти ярдов, был виден каждый дюйм его тела от подбородка до кончика хвоста. При появлении леопарда я снял левую руку с ружья и, положив ее на загривок Магога, почувствовал, как дрожь пробегает по его телу, и эта дрожь затем передалась и мне.
Это был первый леопард, которого увидели мы с Магогом, и так как ветер дул вверх по склону холма и не доносил запах зверя, я полагаю, что наша реакция на него была схожа — сильное возбуждение, но никакого чувства страха. Это отсутствие страха теперь, имея за плечами жизненный опыт, я объясняю тем, что у леопарда не было в отношении нас никаких дурных намерений. Согнанный с дороги людьми, он скорее всего собирался залечь за скалами, через которые только что перебирались мы с Магогом, а миновав заросли и обнаружив мальчика и собаку прямо на пути своего отступления, зверь замер, чтобы оценить ситуацию. С одного взгляда он понял, что мы не представляем для него опасности: леопарды оценивают ситуацию гораздо быстрей, чем другие животные в джунглях. И тогда, удовлетворенный тем, что от нас не исходит угроза и нет других людей в том направлении, в котором он собирался бежать, леопард поднялся и в несколько изящных прыжков скрылся в джунглях за нами. Ветер, дувший оттуда, донес до Магога запах леопарда, и в тот же момент он вскочил, а шерсть на загривке встала дыбом. Только теперь он осознал, что красивый зверь, на которого он смотрел без тени страха, был леопардом, самым смертельным и страшным врагом в джунглях, который мог убить его, большую сильную собаку, безо всякого труда.
Между периодами увлеченности рогаткой и шомпольным ружьем было время, когда я в основном пользовался луком со стрелами. Я вспоминаю это время с большим удовольствием, хотя мне почти никогда не удавалось подстрелить птицу или зверюшку. Зато я открыл в Банке Природы свой собственный счет — и это при моих-то скромных возможностях! Не говоря уже о том, что наука джунглей, которую я впитывал в себя и в те дни, и позднее, доставляла мне истинное наслаждение.
Я не случайно говорю «впитывал», а не «узнавал». Познание джунглей — это не та наука, которой можно научиться по книгам. Ее можно лишь впитать каплю за каплей, и процесс этот может тянуться бесконечно долго: книга природы не имеет ни начала, ни конца. Открой ее, где пожелаешь и когда угодно, и если в твоей душе есть жажда знания, ты постигнешь массу захватывающих вещей. И сколь бы долго и упорно ни перелистывал ты ее страницы, твой интерес не иссякнет, ибо природа неисчерпаема.
Представь, что сейчас весна и дерево, стоящее перед тобой, усыпано яркими цветами. Привлеченные ароматом цветов птицы с перьями, окрашенными всеми цветами радуги, порхают с ветки на ветку. Одни пьют нектар, другие поклевывают лепестки, третьи кормятся пчелами, деловито собирающими пыльцу для меда. Завтра место цветов займут плоды и множество других птиц рассядется по всему дереву. И каждая из этого множества будет иметь собственное, только ей одной предназначенное место в природной системе. Одни существуют, чтобы украшать собою сады, другие — чтобы наполнять его музыкой, а третьи — чтобы омолодить сад и не дать ему умереть.
Сезон за сезоном, год за годом меняется сцена. Новые поколения птиц разных видов обосновываются на дереве. И само дерево может лишиться ветки, обломанной ураганом, сделаться грудой безжизненных ветвей и умереть. Но другое дерево займет его место, и так вечно.
На тропе, у твоих ног, виден след змеи, она переползла тропу за час до рассвета. Змея пересекала тропу справа налево, была трех дюймов в обхвате, и ты можешь с уверенностью сказать, что она была ядовитой. Завтра на той же или другой тропе след поведает тебе, что змея, побывавшая здесь за пять минут до тебя, ползла слева направо, что толщина ее — пять дюймов и была она неядовитой.
Впитанное вчера добавится к тому, что откроется завтра. И только от твоей способности поглощать будет зависеть мера знания, которое ты в конце концов обретешь. Здесь не может быть никаких стандартов. А в конце пути к постижению, окажется ли он длиной в три года или в пятьдесят лет, ты поймешь, что все еще стоишь у самого края поля, которое зовется природой, и все оно лежит пред тобой и ждет, когда ты его изучишь. Но будь уверен, если в тебе не окажется интереса, если ты не загоришься жаждой познания, природа тебе ничего не расскажет.
Как-то раз мы со спутником преодолели по лесу двенадцать миль, отделявших один лагерь от другого. Стоял апрель, и природа ликовала. Цвело все: деревья, кустарники, лианы. Бабочки самых веселых окрасок перелетали с цветка на цветок, и наполненный ароматами цветения воздух подрагивал от пения птиц. В конце дня я спросил спутника, понравилась ли ему прогулка. «Нет, — ответил он, — дорога была слишком неровной».
Вскоре после Первой мировой войны мне довелось плыть на британо-индийском корабле «Карагола» из Бомбея в Момбасу. На верхней палубе нас было пятеро. Я направлялся в Танганьику, чтобы построить там себе дом, а четверо других ехали в Кению — трое, чтобы поохотиться, а один, чтобы посмотреть на купленную им ферму. Море было неспокойно, а моряк из меня никудышный. Так что большую часть времени я провел, подремывая в углу курительной комнаты. Остальные сидели тут же за столом, курили и играли в бридж, разговаривая по большей части о спорте. Однажды, пробудившись от судороги в ноге, я услышал, как самый молодой человек из компании сказал: «О, я знаю о тиграх все! В прошлом году я провел две недели с егерем в Центральных провинциях».
Может быть, оба эти случая не очень типичны. Но они могут подчеркнуть мою мысль о том, что при отсутствии интереса можно ничего не увидеть, кроме дороги у себя под ногами. А без жажды знания в душе не трудно до самой смерти остаться невеждой, способным утверждать, будто пары недель довольно для понимания того, что невозможно изучить за целую жизнь.
И в детские годы, и в течение десяти школьных лет, и потом, когда я работал в Бенгалии, и между двумя мировыми войнами я обычно проводил каникулы и отпуска в окрестностях Каладхунги. И если за это время я не познал науку джунглей в той степени, в какой мог бы, то винить должен только самого себя. Ни у кого другого не будет больше таких возможностей, ибо возрастающая численность населения потребовала распашки все больших площадей джунглей, в которых в мое время водилось много дичи. Вырубка лесов под предлогом их упорядочения нанесла непоправимый ущерб природе, ее результатом стала повсеместная гибель диких деревьев, дававших необходимые зверям и птицам цветы и плоды. Одним из таких последствий, которого обязательно следовало бы избежать, стало вытеснение миллионов обезьян из лесов на обрабатываемые земли. В итоге правительство столкнулось с проблемой, которую очень непросто решить с учетом религиозных традиций местного населения, считающего обезьян священными животными. Когда-нибудь эта проблема будет стоять очень остро. Никак не позавидуешь тому, кто с ней столкнется, ведь, по моим подсчетам, только в Объединенных провинциях насчитывается не менее десяти миллионов этих животных, а десять миллионов обезьян на крестьянских полях и в садах — это весьма серьезная проблема.