— Ох и настращала! — Зарыхта протягивает руку и гладит Ванду по щеке.
— Слава богу, что ты так это воспринял, — вздыхает она с облегчением.
— А ты полагала, что он для меня еще много значит?
— Да, полагала.
— Жив?
— Жив. Но состояние крайне тяжелое. Говорят, безнадежное.
Ванда микробиолог, работает в лаборатории центральной клиники Министерства здравоохранения. Отсюда ее осведомленность. Теперь, когда страх за отца миновал, она оживляется и подробно рассказывает, какое впечатление и какие практические меры — настоящую мобилизацию! — повлекло за собой сообщение о несчастном случае с Барыцким.
— Вся клиника поставлена на ноги. Туда уже выехала целая бригада специалистов. На реанимационной машине.
— Туда? То есть куда?
— Барыцкий возвращался с ярмарки. Это случилось в Н., в шестидесяти километрах от Варшавы.
— И не выкарабкается?
— Он в агонии.
— Но окружен специалистами, аппаратурой. Цветом нашей медицинской науки, — говорит сварливо Зарыхта.
— Да. Если это возможно в условиях Н.
— Таким людям не дают тихо и спокойно умереть. Каждому по заслугам.
— Тебя тоже постарались спасти.
— Конечно, конечно. Видимо, тогда и мои заслуги кое-чего стоили.
— Ты несправедлив.
Кароль встает и начинает ходить по своей маленькой, тесной комнате. Он спокоен, разве что морщины у рта обозначились чуть резче. Это неправда, что судьба Барыцкого вовсе ему безразлична.
— И его угораздило, — говорит Зарыхта. — Ну что ж! Уходим. Все меньше нас. И победителей. И побежденных.
— Ты принял лекарство?
— Принял. — Он остановился перед дочерью, расправил плечи, оживился. — Знаешь, хоть, может, это и звучит нелепо, но, по-моему, такая смерть именно по нем. Трудно представить Барыцкого хронически больным. Либо умирающим от осложнений после гриппа. Или пищевого отравления.
— Ох и настращала! — Зарыхта протягивает руку и гладит Ванду по щеке.
— Слава богу, что ты так это воспринял, — вздыхает она с облегчением.
— А ты полагала, что он для меня еще много значит?
— Да, полагала.
— Жив?
— Жив. Но состояние крайне тяжелое. Говорят, безнадежное.
Ванда микробиолог, работает в лаборатории центральной клиники Министерства здравоохранения. Отсюда ее осведомленность. Теперь, когда страх за отца миновал, она оживляется и подробно рассказывает, какое впечатление и какие практические меры — настоящую мобилизацию! — повлекло за собой сообщение о несчастном случае с Барыцким.
— Вся клиника поставлена на ноги. Туда уже выехала целая бригада специалистов. На реанимационной машине.
— Туда? То есть куда?
— Барыцкий возвращался с ярмарки. Это случилось в Н., в шестидесяти километрах от Варшавы.
— И не выкарабкается?
— Он в агонии.
— Но окружен специалистами, аппаратурой. Цветом нашей медицинской науки, — говорит сварливо Зарыхта.
— Да. Если это возможно в условиях Н.
— Таким людям не дают тихо и спокойно умереть. Каждому по заслугам.
— Тебя тоже постарались спасти.
— Конечно, конечно. Видимо, тогда и мои заслуги кое-чего стоили.
— Ты несправедлив.
Кароль встает и начинает ходить по своей маленькой, тесной комнате. Он спокоен, разве что морщины у рта обозначились чуть резче. Это неправда, что судьба Барыцкого вовсе ему безразлична.
— И его угораздило, — говорит Зарыхта. — Ну что ж! Уходим. Все меньше нас. И победителей. И побежденных.
— Ты принял лекарство?
— Принял. — Он остановился перед дочерью, расправил плечи, оживился. — Знаешь, хоть, может, это и звучит нелепо, но, по-моему, такая смерть именно по нем. Трудно представить Барыцкого хронически больным. Либо умирающим от осложнений после гриппа. Или пищевого отравления.