— Есть какие-нибудь вести от Тадеуша? — спросил наконец Келлерт.
— Нет. — Это «нет» прозвучало безразлично, без тени беспокойства.
Иоанна встала с кровати и пересела на подлокотник кресла.
— Если бы не вы, я была бы страшно одинока, — сказала она. — С вами можно просто молча сидеть и рисовать. А с Тадеушем так нельзя. С ним все время надо разговаривать или слушать его. Его вечно терзает беспокойство.
— Но ведь ты его любишь?
— Не знаю, — прошептала она. — Не знаю, люблю ли я Тадеуша. Иногда мне кажется, я обманываю его. Это было как бы заранее предопределено: он тут, в Жмурках, оказался один и я тоже… Судьба свела нас. Мне страшно думать о будущем…
Она склонила голову на плечо Келлерту. Он осторожно отстранился.
— Вы вернетесь в Варшаву. И снова будут выходить ваши книги, — говорила она.
— Ты тоже вернешься с отцом в Варшаву.
— Теперь мне трудно представить себе свою жизнь с ним. И вообще я не знаю, что будет дальше. Почему вы отворачиваетесь от меня? Вы — такой знаток женщин.
— С чего ты это взяла, Иоанна?
— Читала «Пепел». «Легенду Вислы» я не люблю, а «Пепел» мне очень нравится. Особенно Беата. Порывистая, мятущаяся, она всегда правдива, искренна в отношениях со своими возлюбленными. А вы были женаты?
— Был когда-то, — пробормотал Келлерт. — В давно прошедшие времена.
— Вы от нее ушли?
— Теперь даже не помню. Просто мы не сошлись характерами. А почему ты об этом спрашиваешь?
— Почему? — переспросила Иоанна. — Мне кажется, это понятно.
Келлерт сидел неподвижно в кресле.
— Мне что-то нездоровится. Я, пожалуй, прилягу.
Келлерт действительно заболел. Лежа в постели, он видел из окна проселок, сейчас совершенно пустынный. Лежал он неподвижно с книгой в руке, но читать не хотелось. Доктор Козминский из Боженцина основательно остукал его. Помял живот. Выслушал сердце, легкие. Потом сел около кровати, — в расстегнутой рубашке, обнажавшей волосатую грудь, неряшливого вида толстяк.
— Ну и жарища, — проговорил он. — Такого июня я не припомню. По правде говоря, маэстро (он всегда так называл его), я не знаю, что с вами. Температура могла подскочить от нервного напряжения. Все мы измучены войной, ожиданием…
— Пожалуй, доктор, вы правы, — согласился Келлерт, — я сейчас только начинаю осознавать, как тяжело дались мне эти годы. Хотя прожил я их относительно безбедно, но, кажется, именно этого никогда не прощу себе.
— Главное было выжить, — констатировал доктор. — Это касалось всех, а вас тем более. Выжить значило победить. А вы подвергались постоянной опасности. Если бы узнали, кто вы, вам не миновать Освенцима. Наверняка вас разыскивали. И теперь, когда все позади, наступает естественная реакция организма. Советую завтра встать и погулять в саду.
— Есть какие-нибудь вести от Тадеуша? — спросил наконец Келлерт.
— Нет. — Это «нет» прозвучало безразлично, без тени беспокойства.
Иоанна встала с кровати и пересела на подлокотник кресла.
— Если бы не вы, я была бы страшно одинока, — сказала она. — С вами можно просто молча сидеть и рисовать. А с Тадеушем так нельзя. С ним все время надо разговаривать или слушать его. Его вечно терзает беспокойство.
— Но ведь ты его любишь?
— Не знаю, — прошептала она. — Не знаю, люблю ли я Тадеуша. Иногда мне кажется, я обманываю его. Это было как бы заранее предопределено: он тут, в Жмурках, оказался один и я тоже… Судьба свела нас. Мне страшно думать о будущем…
Она склонила голову на плечо Келлерту. Он осторожно отстранился.
— Вы вернетесь в Варшаву. И снова будут выходить ваши книги, — говорила она.
— Ты тоже вернешься с отцом в Варшаву.
— Теперь мне трудно представить себе свою жизнь с ним. И вообще я не знаю, что будет дальше. Почему вы отворачиваетесь от меня? Вы — такой знаток женщин.
— С чего ты это взяла, Иоанна?
— Читала «Пепел». «Легенду Вислы» я не люблю, а «Пепел» мне очень нравится. Особенно Беата. Порывистая, мятущаяся, она всегда правдива, искренна в отношениях со своими возлюбленными. А вы были женаты?
— Был когда-то, — пробормотал Келлерт. — В давно прошедшие времена.
— Вы от нее ушли?
— Теперь даже не помню. Просто мы не сошлись характерами. А почему ты об этом спрашиваешь?
— Почему? — переспросила Иоанна. — Мне кажется, это понятно.
Келлерт сидел неподвижно в кресле.
— Мне что-то нездоровится. Я, пожалуй, прилягу.
Келлерт действительно заболел. Лежа в постели, он видел из окна проселок, сейчас совершенно пустынный. Лежал он неподвижно с книгой в руке, но читать не хотелось. Доктор Козминский из Боженцина основательно остукал его. Помял живот. Выслушал сердце, легкие. Потом сел около кровати, — в расстегнутой рубашке, обнажавшей волосатую грудь, неряшливого вида толстяк.
— Ну и жарища, — проговорил он. — Такого июня я не припомню. По правде говоря, маэстро (он всегда так называл его), я не знаю, что с вами. Температура могла подскочить от нервного напряжения. Все мы измучены войной, ожиданием…
— Пожалуй, доктор, вы правы, — согласился Келлерт, — я сейчас только начинаю осознавать, как тяжело дались мне эти годы. Хотя прожил я их относительно безбедно, но, кажется, именно этого никогда не прощу себе.
— Главное было выжить, — констатировал доктор. — Это касалось всех, а вас тем более. Выжить значило победить. А вы подвергались постоянной опасности. Если бы узнали, кто вы, вам не миновать Освенцима. Наверняка вас разыскивали. И теперь, когда все позади, наступает естественная реакция организма. Советую завтра встать и погулять в саду.