Но если Дуся представляла собой чисто административный орган, то всю духовную власть в квартире держал ее патриарх — дед Кузьма. Говорят, когда-то и он был весьма разбитным мужиком, но после двух инфарктов остепенился и обнаружил склонность к овощной диете и философии.
— Живем — как трава. Дожжик есть — растем, нету дожжика — чахнем, — утверждал он. При этом невозможно было понять, что он имел в виду, а когда допытывались, отмахивался: — Не по твоим зубам это. Однако не так живем.
— А как надо?
— Кабы знать, — тоскливо и недоуменно вздыхал Кузьма и еще более убежденно утверждал: — А только не так.
Несмотря на столь явную неопределенность его суждений, к нему прислушивались, а иногда и прямо советовались в житейских делах.
— Слышь, Кузьма, может, мне Кольку-то в техникум отдать? Куда уж ему в институт, школу-то еле на тройки вытянул.
— А што школа? Школа — она и есть школа. А у Кольки — голова.
И, к удивлению всех, Колька все вступительные экзамены сдал на пятерки.
— Ты, Наталья, поменьше пили Вовку-то, — неназойливо наставлял Кузьма молодуху. — Карактер у тебя, конешно, поганый, но постарайся пересилить себя. Вовка оттого и закладывать стал, што ему домой идти не хочется, слушать тебя тошно.
Неделю Наталья пересиливала себя, и неделю Вовка не пил. Правда, на больший срок Натальи не хватило, и дед Кузьма предсказал:
— Не будет у вас жизни, помяни мое слово.
Не прошло и месяца, как Вовка ушел жить к матери, а вскоре женился на другой и, говорят, счастлив.
Однажды Владимирцев дал деду Кузьме контрамарку на новый спектакль.
— Ну как, понравился? — спросил деда в тот же вечер. — Кхм! — уклонился дед, будто бы прочищая горло. Но в горле у него и без того было чисто, и, заподозрив, что Виктор об этом сразу догадался, Кузьма стал уводить разговор в сторону: — Надысь Дуська велела в сенках прибрать, дак я пойду.
— Да ведь я не об этом! — Виктор удержал его. — Я же о спектакле.
— А-а, — протянул Кузьма и, убедившись, что разговора уже не избежать, неохотно признался: — Если вправду, то даже и красиво. А пустячок! Поглядел и забыл. Это не про жизнь, а так, возля жизни. Мусорят разными словами, а для чего?
Пьеса и в самом деле была пустяковая, обо всем понемногу и ни о чем глубоко. И Виктор с Кузьмой был вполне согласен.
— А как Антонина Владимировна?
— Тошка-то? Тошка она и есть Тошка, однако и ей там не выделили хорошего места.
И это было тоже верно, Антонина Владимировна сама жаловалась Виктору, что не может понять, для чего эту пьесу ставят, ибо за конъюнктурной темой пьесы не просматривается ни одного достойного характера.
Однако Кузьма не осудил ее за то, что она согласилась играть в этой пьесе.
— Работа она и есть работа. Сегодня по душе, а назавтра обрыдлая, сегодня пышки, а завтра шишки. А Тошка… Она, брат, особостатейная. Вот ведь дал же бог! А, кажись, откуда все взялось? Отец с матерью такие же пекаря, как и мы, были, а она из чего все взяла?
Но если Дуся представляла собой чисто административный орган, то всю духовную власть в квартире держал ее патриарх — дед Кузьма. Говорят, когда-то и он был весьма разбитным мужиком, но после двух инфарктов остепенился и обнаружил склонность к овощной диете и философии.
— Живем — как трава. Дожжик есть — растем, нету дожжика — чахнем, — утверждал он. При этом невозможно было понять, что он имел в виду, а когда допытывались, отмахивался: — Не по твоим зубам это. Однако не так живем.
— А как надо?
— Кабы знать, — тоскливо и недоуменно вздыхал Кузьма и еще более убежденно утверждал: — А только не так.
Несмотря на столь явную неопределенность его суждений, к нему прислушивались, а иногда и прямо советовались в житейских делах.
— Слышь, Кузьма, может, мне Кольку-то в техникум отдать? Куда уж ему в институт, школу-то еле на тройки вытянул.
— А што школа? Школа — она и есть школа. А у Кольки — голова.
И, к удивлению всех, Колька все вступительные экзамены сдал на пятерки.
— Ты, Наталья, поменьше пили Вовку-то, — неназойливо наставлял Кузьма молодуху. — Карактер у тебя, конешно, поганый, но постарайся пересилить себя. Вовка оттого и закладывать стал, што ему домой идти не хочется, слушать тебя тошно.
Неделю Наталья пересиливала себя, и неделю Вовка не пил. Правда, на больший срок Натальи не хватило, и дед Кузьма предсказал:
— Не будет у вас жизни, помяни мое слово.
Не прошло и месяца, как Вовка ушел жить к матери, а вскоре женился на другой и, говорят, счастлив.
Однажды Владимирцев дал деду Кузьме контрамарку на новый спектакль.
— Ну как, понравился? — спросил деда в тот же вечер. — Кхм! — уклонился дед, будто бы прочищая горло. Но в горле у него и без того было чисто, и, заподозрив, что Виктор об этом сразу догадался, Кузьма стал уводить разговор в сторону: — Надысь Дуська велела в сенках прибрать, дак я пойду.
— Да ведь я не об этом! — Виктор удержал его. — Я же о спектакле.
— А-а, — протянул Кузьма и, убедившись, что разговора уже не избежать, неохотно признался: — Если вправду, то даже и красиво. А пустячок! Поглядел и забыл. Это не про жизнь, а так, возля жизни. Мусорят разными словами, а для чего?
Пьеса и в самом деле была пустяковая, обо всем понемногу и ни о чем глубоко. И Виктор с Кузьмой был вполне согласен.
— А как Антонина Владимировна?
— Тошка-то? Тошка она и есть Тошка, однако и ей там не выделили хорошего места.
И это было тоже верно, Антонина Владимировна сама жаловалась Виктору, что не может понять, для чего эту пьесу ставят, ибо за конъюнктурной темой пьесы не просматривается ни одного достойного характера.
Однако Кузьма не осудил ее за то, что она согласилась играть в этой пьесе.
— Работа она и есть работа. Сегодня по душе, а назавтра обрыдлая, сегодня пышки, а завтра шишки. А Тошка… Она, брат, особостатейная. Вот ведь дал же бог! А, кажись, откуда все взялось? Отец с матерью такие же пекаря, как и мы, были, а она из чего все взяла?