Решетилов с Марией Николаевной — на правах старых знакомых.
Пусть он похлопывает ее по руке — ему можно. Для него и нос можно сморщить смешной гримаской.
Он — важный гость, он — головой выше всех, — разве она, женщина, не чувствует этого? И потом, с ним удивительно просто…
— Мария Николаевна, — шепчет ей Решетилов, — смотрите, какое интересное лицо? — указывает на Баландина.
Призакрыла один глаз, покосилась (как бы не фыркнуть!) и снисходительно, как знаток:
— Пожалуй…
— Давайте с ним познакомимся? — затевает Решетилов. — Весело!
— Начинайте, — толкает она.
— Слушайте, кооператив! — мальчишествует Решетилов.
Баландин вздрогнул и точно твердую руку друга ощутил.
А та, как сообщница, смотрит не то насмешливо, не то ласково.
— Бука вы, — назидательно выговаривает в общем шуме.
А через полчаса, когда гомон за столом, как гремящий оркестр, слил отдельные голоса, под сенью этого крика Решетилов, Мария Николаевна и Баландин сидели уже рядом. По праву пьяных отгородились и горячо обсуждали вопрос о предстоящей лыжной прогулке.
— И вы, — к Баландину, — обязательно должны ехать. Обязательно!
Луна — как фонарь в пивной у Гартмана.
Тень густая вдоль забора.
Плохо, что подмораживает, а полушубок вытертый.
А славно, если бы во всех домах — по большевику. За каждого, скажем, по пятерке награды — один, два… восемь… четырнадцать — квартал кончился. Четырнадцать по пяти — семьдесят.
Это фарт.
Каждую ночь по семидесяти рублей! Вот жизнь-то была бы!..
Даже засмеялся Горденко. Он — веселый, смелый. Ни бога, ни чорта.
— А к тому же — мы статья особая. Мы — государственная тайна!
Решетилов с Марией Николаевной — на правах старых знакомых.
Пусть он похлопывает ее по руке — ему можно. Для него и нос можно сморщить смешной гримаской.
Он — важный гость, он — головой выше всех, — разве она, женщина, не чувствует этого? И потом, с ним удивительно просто…
— Мария Николаевна, — шепчет ей Решетилов, — смотрите, какое интересное лицо? — указывает на Баландина.
Призакрыла один глаз, покосилась (как бы не фыркнуть!) и снисходительно, как знаток:
— Пожалуй…
— Давайте с ним познакомимся? — затевает Решетилов. — Весело!
— Начинайте, — толкает она.
— Слушайте, кооператив! — мальчишествует Решетилов.
Баландин вздрогнул и точно твердую руку друга ощутил.
А та, как сообщница, смотрит не то насмешливо, не то ласково.
— Бука вы, — назидательно выговаривает в общем шуме.
А через полчаса, когда гомон за столом, как гремящий оркестр, слил отдельные голоса, под сенью этого крика Решетилов, Мария Николаевна и Баландин сидели уже рядом. По праву пьяных отгородились и горячо обсуждали вопрос о предстоящей лыжной прогулке.
— И вы, — к Баландину, — обязательно должны ехать. Обязательно!
Луна — как фонарь в пивной у Гартмана.
Тень густая вдоль забора.
Плохо, что подмораживает, а полушубок вытертый.
А славно, если бы во всех домах — по большевику. За каждого, скажем, по пятерке награды — один, два… восемь… четырнадцать — квартал кончился. Четырнадцать по пяти — семьдесят.
Это фарт.
Каждую ночь по семидесяти рублей! Вот жизнь-то была бы!..
Даже засмеялся Горденко. Он — веселый, смелый. Ни бога, ни чорта.
— А к тому же — мы статья особая. Мы — государственная тайна!