— Здравствуй, Миша.
Отец ответил:
— Здравствуй.
Витя убрал свою руку из маминой, а корзину поставил на землю около велосипеда.
— Мне необходимо поговорить с тобой, — сказала мама.
— Именно сейчас, сию минуту? — спросил отец.
— Но ведь так дальше не может продолжаться…
— Витя! — окликнул его отец. — За теми соснами я видел три боровика. Вот тебе мой нож, срежь аккуратно, не повреди грибницу.
Витя взял ножик и отбежал к соснам. Прислонясь к дереву, он стал ковырять лезвием кору. С того места, где он стоял, видны были отец и мать, но он не смотрел в их сторону, а ковырял кору.
— Я слушаю, — сказал отец. — Только, пожалуйста, учти: времени у меня в обрез.
— Умоляю тебя, — попросила мама, — отдай мне сына.
— Он живет четыре дня в неделю с тобой, никто его не отнимает.
— Но так же не может продолжаться вечно! Ребенок должен иметь дом, у него должна быть мать…
— А отец исключается из этого перечня?
— Но ты же можешь приходить к нему когда угодно, брать его с собой гулять, в цирк, в кино…
— Понятно, — сказал отец. — Приходящий отец — явление более распространенное, чем приходящая мать. Лично меня это не устраивает.
Она заплакала.
— Я не умею с тобой разговаривать. И ты этим пользуешься… Ты мстишь мне, ты не можешь простить, но я же не обманывала тебя, я просто ушла…
Боровиков Витя не нашел, он и не искал их, а ковырял кору ножом, переходя все дальше от дерева к дереву, покуда отец не позвал его громким хриплым голосом.
На обратном пути, у той же лесной поляны, где они всегда отдыхали по дороге в Колобково и никогда не задерживались, возвращаясь домой, отец замедлил ход велосипеда, но еще неясно было, остановится ли он или снова наберет скорость. Всю дорогу отец молчал, только один раз буркнул:
— Не ерзай. Свалишься.
И он сдвинул свои руки на руле поближе к Вите.
Витя сидел на раме, окруженный горячим телом отца. Эта близость отцовского тела и звук его дыхания, всегда успокаивающие, сейчас пугали Витю, словно тревога отца сочилась в него через кожу.
Переднее колесо велосипеда ткнулось в горбатый корень.
Сняв Витю с подушки, отец прислонил велосипед к дереву и повел сына за руку на солнце. В эту пятницу, как и в понедельник, воздух над поляной слоился от жары.
Отец скинул с себя рубаху и брюки, остался в трусах, Витину голову повязал носовым платком с четырьмя узелками по углам и усадил рядом с собой на скользкую прогретую хвою.
— Сегодня вечером, — сказал отец, — тебе надо собрать все твои игрушки и уложить их в картонный ящик — он стоит в кладовке. А я потом перевяжу его веревкой. По-моему, веревка осталась в этой картонке еще с весны, когда мы переезжали на дачу. Ты, случайно, не вынимал ее?
— Я ее не брал, — ответил Витя.
— А бабушка не брала?
— Не видел.
— Кажется, там у сарая между деревьями висит какая-то веревка, на ней бабушка сушила белье. Ты посмотри, а то я могу забыть. И поломанные игрушки не суй в картонку — их у тебя черт знает сколько. Не понимаю, Витюха, зачем ты их ломаешь? Люди трудились, делали их для тебя, а ты ломаешь.
— Они сами ломаются.
— Само ничего не ломается, — сказал отец. — У тебя в корзинке попить чего-нибудь не найдется?
— Я не смотрел, — ответил Витя.
— А ты возьми и посмотри.
Быстро заглянув в корзинку, Витя протянул ее отцу.
— Тут клубника, творог и варенье.
— Ты так рад, как будто у тебя дома ничего этого нет.
— Все у меня есть, — сказал Витя.
Отец полежал на спине, прикрыв лицо от солнца снятой рубахой и держа свою руку на коленях Вити.
— В воскресенье вечером мы переезжаем с тобой в город, в этом году немножко раньше — тебе надо в школу, а школьный костюм и портфель мы еще с тобой не купили. Я уже два раза забегал в магазин, но побоялся покупать без примерки, ты здорово вымахал за это лето. В прошлом году мы сколько насчитали в тебе?
— Я уже забыл, — ответил Витя.
— Надо будет спросить у бабушки, она все помнит… А с мамой я договорился: ты приедешь к ней из города в следующее воскресенье попрощаться. Она еще задержится здесь, у нее неважно со здоровьем… Между прочим, как бы ты ответил, Витюха, если б у тебя спросили: тебе плохо живется у меня?
— Почему.