— Куда же ты? — вскричал Сципион Эмилиан.
— …душа же, сопричастная идее жизни, бессмертна и вечно стремится прорваться через телесную оболочку к истинно действительному миру образов.
— Я не хочу его слушать, — с бешенством шепнул Луцилий, — если б я не был бесправным, я бы…
— Успокойся, прошу тебя… Сципион Назика известен всем своей грубостью, но он не хотел тебя обидеть.
Между тем Назика, видя, что Луцилий не желает его слушать, встал в свою очередь.
— Подожди! — закричал он с грубым смехом. — Молча уйти — это не значит опровергнуть Платона. Что бы ты ни говорил, а истина — сущий идеал, превосходящий чувственную действительность, в которой бытие смешано с небытием…
— Есть только положительное бытие, — с раздражением перебил Луцилий, — и никакого небытия нет вовсе. Поэтому нет множества вещей, разделенных пустым пространством, нет небытия во времени, нет движения. А чувственный мир явлений есть только мнимый, кажущийся…
— Софизмы Ксенофана! — презрительно усмехнулся Назика. — Истина есть сущая истина, живое всеединство, мировая совокупность идей, в которой Единое от века осуществляется в своем Другом… А чувственный мир отличается от Истины и подобен ей, — иначе его бы не было вовсе: он свойственен по существу, — прекрасен и безобразен…
— Труды Гераклита! Вот откуда позаимствовал Платон эти мысли… И это не все, а метампсихоз Пифагора? А примиряющее объединение идей Сократа, Пифагора и Солона, выраженное в его «Законах»? Разве это не отход от этических и политических идеалов «Государства»?..
— Ты лжешь! — грубо прервал его Назика. — Никогда Платон не отказывался от своего учения…
— А ты согласен с идеями его «Государства?» — ехидно спросил Луцилий.
— Конечно. Какой дурак будет их оспаривать? — насторожился Назика, почувствовав ловушку.
— Значит, ты согласен, что государством должны управлять философы…
— Конечно…
— …что должна быть уничтожена семья, собственность, что все твое и мое переходит во владение общины?
Назика молчал.
— А так как ты утверждаешь, что согласен с Платоном, то почему же ты владеешь землями, богатствами, виллой-музеем в окрестностях Брундизия, отчего не отказываешься от семьи?..
Все засмеялись.
Назика побагровел, глаза его беспомощно замигали, кулаки сжались.
Дурак! — загремел он и бросился на Луцилия. Но сильная рука Сципиона Эмилиана удержала его:
— Успокойся. Не забывай, что ты в моем доме.
Назика круто повернулся, собрал дощечки со стихами Пакувия, завернул их в кусок льняной материи и сунул себе за пазуху.
— Куда же ты? — вскричал Сципион Эмилиан.
— …душа же, сопричастная идее жизни, бессмертна и вечно стремится прорваться через телесную оболочку к истинно действительному миру образов.
— Я не хочу его слушать, — с бешенством шепнул Луцилий, — если б я не был бесправным, я бы…
— Успокойся, прошу тебя… Сципион Назика известен всем своей грубостью, но он не хотел тебя обидеть.
Между тем Назика, видя, что Луцилий не желает его слушать, встал в свою очередь.
— Подожди! — закричал он с грубым смехом. — Молча уйти — это не значит опровергнуть Платона. Что бы ты ни говорил, а истина — сущий идеал, превосходящий чувственную действительность, в которой бытие смешано с небытием…
— Есть только положительное бытие, — с раздражением перебил Луцилий, — и никакого небытия нет вовсе. Поэтому нет множества вещей, разделенных пустым пространством, нет небытия во времени, нет движения. А чувственный мир явлений есть только мнимый, кажущийся…
— Софизмы Ксенофана! — презрительно усмехнулся Назика. — Истина есть сущая истина, живое всеединство, мировая совокупность идей, в которой Единое от века осуществляется в своем Другом… А чувственный мир отличается от Истины и подобен ей, — иначе его бы не было вовсе: он свойственен по существу, — прекрасен и безобразен…
— Труды Гераклита! Вот откуда позаимствовал Платон эти мысли… И это не все, а метампсихоз Пифагора? А примиряющее объединение идей Сократа, Пифагора и Солона, выраженное в его «Законах»? Разве это не отход от этических и политических идеалов «Государства»?..
— Ты лжешь! — грубо прервал его Назика. — Никогда Платон не отказывался от своего учения…
— А ты согласен с идеями его «Государства?» — ехидно спросил Луцилий.
— Конечно. Какой дурак будет их оспаривать? — насторожился Назика, почувствовав ловушку.
— Значит, ты согласен, что государством должны управлять философы…
— Конечно…
— …что должна быть уничтожена семья, собственность, что все твое и мое переходит во владение общины?
Назика молчал.
— А так как ты утверждаешь, что согласен с Платоном, то почему же ты владеешь землями, богатствами, виллой-музеем в окрестностях Брундизия, отчего не отказываешься от семьи?..
Все засмеялись.
Назика побагровел, глаза его беспомощно замигали, кулаки сжались.
Дурак! — загремел он и бросился на Луцилия. Но сильная рука Сципиона Эмилиана удержала его:
— Успокойся. Не забывай, что ты в моем доме.
Назика круто повернулся, собрал дощечки со стихами Пакувия, завернул их в кусок льняной материи и сунул себе за пазуху.