Станислав Лем принадлежит к той яркой плеяде своеобразных писателей нашего века, благодаря творчеству которых научная фантастика из популярно-познавательного и развлекательного по преимуществу чтения превратилась к настоящему времени в полноправный жанр художественной литературы в самом строгом смысле этого слова. Конечно, как бы талантливый оригинальны ни были такие представители этого жанра, как Герберт Уэллс и Карел Чапек, Рей Брэдбери и Айзек Азимов, И. А. Ефремов и братья Стругацкие, а также сам Станислав Лем, подобное превращение объясняется не столько их личной одаренностью, сколько властным велением времени. Так, собственно говоря, обстояло дело всегда. Каждая историческая эпоха испытывала настоятельную потребность в своем духовном осмыслении и литературном выражении; традиционные формы уже не могли полностью удовлетворить эту потребность, что способствовало возникновению новых жанров, направлений и течений, обогащавших художественную литературу.
В исторической перспективе современная эпоха глубоких социальных преобразований и научно-технической революции выдвинула перед человеком и человечеством такие проблемы и открыла такие горизонты, которые с точки зрения обыденного сознания, с позиции повседневности выглядят поистине фантастическими. Быть может, объективная потребность в научной фантастике лучше всего подтверждается тем, что к этому жанру обратились даже писатели, уже завоевавшие прочную репутацию в литературе: А. Н. Толстой в СССР, Пьер Буль и Робер Мерль во Франции, Джон Б. Пристли в Англии, Итало Кальвино в Италии и многие другие. Это убедительное признание, в своем роде "усыновление" научной фантастики художественной литературой.
Научная фантастика — не столько литература о научных изобретениях и технических открытиях, о возможном будущем, ожидающем человечество, сколько литература о нашем времени и о нашем современнике. Некоторые даже полагают, что она более современна и своевременна, чем многие злободневные политические и бытовые романы. Конечно, если речь идет о лучших произведениях научной фантастики, мы часто можем почерпнуть из них больше сведений и составить более верное представление о социальных идеалах и нравственных проблемах, о надеждах и иллюзиях, о тревогах и разочарованиях нашей эпохи, чем из иных психологических романов.
Собственно говоря, именно в этом усматривают свое призвание сами писатели-фантасты. Станислав Лем в беседе с советским литературоведом Кириллом Андреевым подчеркивал: "Видите ли, научная фантастика совсем не пророческая литература, как иные ошибочно думают. Предсказание научных и технических достижений неминуемо обречено на поражение. Даже Жюль Верн кажется нам сейчас очень архаичным. Что же тогда говорить о сегодняшнем дне, когда невозможно предвосхитить все вероятные качественно новые скачки, которые совершаются в жизни человечества благодаря успехам науки! Фантастика скорее похожа на гигантскую и могущественную лупу, в которую мы рассматриваем тенденции развитая — социальные, моральные, философские... В сущности, говоря о будущем, о жизни на далеких планетах, я говорю о современных проблемах и своих современниках, лишь облаченных в галактические одежды". Такого убеждения С. Лем продолжает твердо придерживаться и поныне. В пространном интервью, данном им С. Бересю и публиковавшемся на протяжении многих номеров польского журнала "Одра" в 1984—1985 гг., затрагивая эту же тему о "земном и современном" содержании своего литературного творчества, Лем заявил: "Ну да, я считаю себя писателем-реалистом: ведь я занимаюсь реальными проблемами". Хотя у Лема есть несколько работ, специально посвященных философии и социологии науки, научная фантастика для него — в первую очередь не науковедение, а человековедение.
В книге Андре Моруа "Литературные, портреты" есть интересные соображения относительно широкого распространения в XVIII веке жанра философской повести; эти соображения проливают свет на социальные функции научной фантастики и в нашу эпоху, помогают, в частности, глубже понять творчество Станислава Лема, которого многие справедливо называют писателем-философом. "Но почему автор избирает такой своеобразный и потаенный философский жанр?! — восклицает Моруа в своем эссе о Вольтере. — Чтобы с наибольшей свободой подчеркнуть то, что в эссе может показаться читателю опасным, шокирующим или отвратительным. Более того, чем глубже погружается читатель в мир, где царит чистейшее безумие, тем скорее подчиняется автору, тем лучше воспринимает предлагаемые ему истины... То было время, когда роман и философская повесть вступают в новый период, когда идеи эволюционируют гораздо скорее, чем установления и нравы".
В нашу эпоху этот "разрыв между идеями и нравами", вернее, между стремительным социальным и научно-техническим прогрессом, с одной стороны, и традиционным образом жизни, обыденным сознанием — с другой, достиг беспрецедентных масштабов. Ныне на протяжении жизни одного поколения проходит больше событий и перемен во всех сферах общественной деятельности, чем прежде за долгие столетия. Настоящее настолько быстро уходит в прошлое, а будущее становится настоящим, что потребность в предвидении, в предвосхищении становится велением времени. Социальное назначение научной фантастики как раз и состоит в том, чтобы "перебросить мост" в сознании читателя между окружающим миром и ожидающим его будущим. Мысленно перенося читателя в близкое и отдаленное будущее, произведения Станислава Лема помогают ему вырваться из плена повседневности, идейно и психологически подготавливают к восприятию новых открытий и технических изобретений, а также их возможных социальных- последствий. В своеобразной, научно-фантастической форме лучшие книги Лема раскрепощают сознание читателей от отживших свой век представлений и прокладывают путь для восприятия нового мышления, настоятельная потребность в котором становится все более очевидной на пороге третьего тысячелетия, когда будущее человечества и созданной им цивилизации стало самой настоятельной глобальной проблемой современной эпохи.
Известный французский писатель и социолог Робер Эскарпи в статье "Социология литературы" (в "Международной энциклопедии социальных наук") привел любопытную статистику, свидетельствующую о том, что книги в своей массе удивительно недолговечная продукция. В живом процессе духовного общения писателя и читателя лишь одна книга из десяти способна прожить более года, лишь одна из ста — более двадцати лет; спустя же столетие остаются в живых едва сотые доли процента литературной продукции.
В свете этих удручающих статистических сопоставлений фантастическая литература прошлых веков и научная фантастика нашего века обладают несколько неожиданной жизнестойкостью. В самом деле, в XVIII веке вся образованная Европа зачитывалась "Путешествием вокруг земли" знаменитого французского мореплавателя Бугенвиля и другими аналогичными сочинениями, сообщавшими множество интересных фактов о далеких странах и населявших их народах. Однако в наше время этими книгами интересуются разве лишь специалисты в области истории географических открытий и общественной мысли прошлых эпох. И лишь два путешествия по-прежнему захватывают воображение и доставляют непреходящее удовольствие миллионам читателей — фантастические, вымышленные путешествия каштана Гулливера и Робинзона Крузо. Подобное сопоставление, очевидно, нисколько не умаляет исторического значения ни Бугенвиля, ни Кука, ни Лаперуза, ни других выдающихся мореплавателей, чей подвиг и вклад в цивилизацию состоял в реально совершенных ими открытиях, а вовсе не в их литературных описаниях. Вместе с тем это сопоставление еще раз наглядно подтверждает, что ценность литературного произведения заключается отнюдь не в содержащихся в нем фактических сведениях, а в его художественных достоинствах - в самом широком смысле этого понятия. И тогда становится ясно, почему даже в наше время не только дети, но и взрослые с увлечением читают книгу Уэллса "Первые люди на Луне", хотя всем уже давно известно, что никаких разумных существ нет и не может быть на нашем спутнике, который сфотографирован со всех сторон, изборожден луноходами и на который уже ступила нога астронавтов. Примеров подобного рода, подтверждающих неизменную притягательность лучших произведений этого жанра, можно привести сколько угодно.
Вот почему можно смело утверждать, что стремительный ритм нашей эпохи, когда выражение "реальная действительность обгоняет самую смелую фантазию" стало крылатой фразой, ничуть не угрожает научной фантастике, отнюдь не обрекает произведения такого жанра на недолговечность, если это действительно художественная литература.
Подходя теперь с подобными, несколько формальными критериями к литературному творчеству Станислава Лема, можно уверенно сказать, что оно уже выдержало испытание временем. Даже его первые и далеко не самые лучшие книги, написанные в начале 50-х годов, продолжают переиздаваться на родине писателя и переводятся на иностранные языки. (Роман "Астронавты" к 1973 году выдержал 8 изданий в Польше и 26 изданий на 13 языках в других странах.) Что же касается таких книг, как "Магепланово Облако", "Солярис", "Звездные дневники Ийона Тихого", "Рассказы о пилоте Пирксе", "Насморк", и многих других содержательных и увлекательных произведений, то им, несомненно, суждено еще долгие десятилетия захватывать воображение читателей.
У читателей, которым очень понравились произведения какого-либо писателя, вполне естественно возникает стремление возможно больше узнать о нем как о человеке, вплоть до подробностей личной жизни. Разные писатели по-разному реагируют на это "вторжение" в их личную жизнь — одни охотно или против воли мирятся с этим, другие пытаются уединиться, а третьи активно противодействуют этому. Они столь же упорно скрываются за псевдонимами, сколь журналисты в погоне за сенсациями стараются их раскрыть.
Хотя Станислав Лем и не делает тайны из своей биографии и охотно общается с людьми, он вместе с тем ценит уединенность — много лет он прожил с женой и сыном в небольшом домике на самой окраине Кракова и сопротивляется всему, что отвлекает его от творческой работы. Наверное, если бы он не преуспел в этом, то ему не удалось бы создать и половины своих книг. Редкая литературная плодовитость польского писателя заставила советского критика В. Дмитревского даже воскликнуть: "Поклонники его таланта... не переставали поражаться многогранности его интересов и научной эрудиции, позволившим ему писать произведения столь различные по жанровым признакам, что трудно было поверить в их авторскую идентичность".
Порой и до самого Лема доходят иронические утверждения, будто он не более как кибернетическое устройство, специально запрограммированное для изготовления научно-фантастических произведений и для отвода глаз спрятанное в небольшой человекоподобный футляр. Высмеивая такого рода злословие по своему адресу, польский писатель остроумно разъяснил, что никакого человека по имени Лем в природе не существует; единственный ЛЭМ, который ему известен, — это сокращенно обозначенный по начальным буквам Лунный Экскурсионный Модуль, который был построен по проекту "Аполлон". Но это кибернетическое устройство было слишком примитивно для того, чтобы написать даже одну осмысленную фразу. В конце концов, как говорят англичане, никто не может считать себя по-настоящему знаменитым, пока не станет объектом шуток, шаржей и пародий.
Станислав Лем родился в 1921 году во Львове в семье врача. Свои детские и ранние юношеские годы он впоследствии, уже став известным писателем, весьма своеобразно описал в автобиографической повести"Высокий замок" (1966). В отличие от привычных воспоминаний многих писателей, воспроизводящих психологию ребенка во всей ее непосредственности, эта повесть Лема напоминает скорее мемуары зрелого человека о своем далеком детстве. И, как во всех мемуарах, главное место в ней отводится встречам — правда, не с великими людьми, но с не менее великими идеями в науке и культуре. Возвращаясь к своим увлечениям детства, Лем стремится сам понять и позволяет понять нам, как из застенчивого, любознательного и одержимого одновременно и весьма практическими заботами, и фантастическими замыслами ребенка впоследствии вырос известный писатель, хотя он и не мечтал об этом. Повесть в какой-то мере раскрывает некоторые секреты обаяния Лема как писателя-фантаста: его способность сохранить на всю жизнь эта "детские" черты характера — неистощимую любознательность, увлеченность идеями, дерзость мысли, непосредственность восприятия, которые он, кстати, умеет пробуждать у своих читателей.
Довоенная Польша, в которой рос и формировался Лем, во многих отношениях была государством со множеством вопиющих социальных контрастов. В межвоенное двадцатилетие правители буржуазной Польши в целом ряде вопросов внутренней и внешней политики, казалось, были лишены всякого чувства политической реальности. Они жили и вели себя так, как если бы свалились с другой планеты. Конечно, ребенок не мог осознавать этого, но с парадоксальностью человеческих отношений, со вздорными идеями и нелепым поведением людей Лем постоянно сталкивался в повседневной жизни и сам подпадал под их влияние. Порой ему казалось, что окружающий его мир покоится на принципе "Credo, quia absuidum est" — верю, потому что абсурдно. Возможно, уже тогда у будущего писателя зарождались некоторые фантастические сюжеты его произведений. Во всяком случае, существует какая-то связь, сложная преемственность в сознании, которую трудно проследить даже самому Лему, между его детской верой во всесилие Бумаги, Справки, Удостоверения, порабощавших человека в бюрократизированной Польше, и его научно-фантастическим романом "Дневник, найденный в ванне" (1961), где эти впечатления своеобразно трансформировались в образ эпидемии папиролиза, которая, уничтожив бумагу, похоронила цивилизацию, покоившуюся на деньгах, акциях и прочем "бумажном основании".
Вторая мировая война и гитлеровская оккупация прервали учебу Лема, собиравшегося по семейной традиции стать врачом. На смену санационной буржуазно-помещичьей Польше пришла мрачная и жестокая фашистская оккупация — словно кошмарная антиутопия о вторжении инопланетян, которым чуждо все человеческое. Лем, вынужденный бросить медицинский институт, становится механиком, попадает в столь далекую и незнакомую ему прежде рабочую среду, сближается с участниками антифашистской борьбы и вместе с ними сражается за освобождение и возрождение Польши. Это были годы, исключительно важные для окончательного формирования Лема как человека и писателя. Они безжалостно выкорчевали из его сознания многие иллюзии, свойственные буржуазному интеллигенту, сблизили его с рабочими, сделали его дисциплинированным и отважным борцом. Наконец, они же послужили ему сюжетом для романа, посвященного молодым подпольщикам — рабочим и интеллигентам - и выразительно озаглавленного "Неутраченное время", 1955 (по аналогии с циклом романов Марселя Пруста "В поисках утраченного времени").
После войны Лем переехал в Краков. Окончив медицинский факультет Ягеллонского университета, он увлекается историей и методологией науки, становится научным сотрудником, в обязанности которого входит рецензирование науковедческих работ в журнале "Жизнь науки". В это же время в периодической печати появляются его первые рассказы и стихи, юношеская повесть "Человек с Марса" (1946) и, что гораздо важнее, складываются две соперничающие и дополняющие друг друга стороны творчества Лема как писателя и ученого — научная фантастика и науковедение. Если в первой области он создал выдающиеся художественные произведения, то и во второй им было написано несколько содержательных работ на высоком профессиональном уровне. В начале 50-х годов Лем-писатель явно заслоняет Лема-ученого. Один за другим появляются роман "Астронавты" (1951) - об экспедиции на Венеру, где земляне обнаруживают жалкие остатки некогда высокоразвитой технической цивилизации, погибшей от ,атомной войны; увлекательный роман о будущем коммунистическом обществе — "Магелланово Облако" (1955); сборники научно-фантастических рассказов "Сезам" (1954), "Звездные дневники Шона Тихого" (1957), "Вторжение с Альдебарана" (1959). Вместе с тем Лем не утрачивает интереса и к науковедению, о чем свидетельствуют его "Диалоги" (1957), посвященные кибернетике. Вспоминая об истории создания этой книги, писатель отмечал, что в то время о кибернетике было написано всего лишь около шестидесяти книг. Ныне об этой науке написаны целые библиотеки. Скромность помешала Лему добавить, что в "Диалогах" он впервые обратил внимание на целый ряд важных социальных и моральных проблем, которые кибернетика поставила перед человечеством и которые стали затем предметом научного обмена мнениями и острой полемики в печати.
Популярность многих научно-фантастических произведений Лема объясняется привлекательностью их героев, которых автор щедро наделяет юмором, интеллектуальной отвагой, мужеством, исключительной стойкостью, благородством, гуманными социальными идеалами. А вместе с тем и безымянный герой, от лица которого ведется повествование в "Магеллановом Облаке", и Кельвин в "Солярис", и пилот Пирке, и все другие положительные герои Лема — отнюдь не сверхлюди из далекого будущего, недосягаемые по своему характеру и интеллектуальным способностям для наших современников. Напротив, писатель нас убеждает, что они такие же люди, как мы с вами, во всяком случае, такими мы тоже могли бы стать. И все проблемы, которые они решают на других планетах, тот нравственный выбор, перед которым они оказываются в самых сложных внеземных обстоятельствах, та галактическая ответственность, которую они возлагают на себя, - все это по плечу современному человеку, ибо, в сущности, нет пределов человеческим возможностям и способностям.
Про таких героев (а они типичны для многих произведений Лема) можно сказать, что они олицетворяют весьма примечательную тенденцию в современной научной фантастике, о которой писал Ю. Смелков: "Люди как люди, ничем особенно не выделяющиеся, — именно они оказываются лицом к лицу с небывалым, неведомым, с потрясающими открытиями, с удивительными изобретениями. Для художественного исследования ситуаций и конфликтов такого рода от фантастов потребовались уже не только техническая эрудиция и смелость гипотез, но и мастерство психологического анализа личности. Нынешний этап развития фантастики как раз тем и интересен, что она, не теряя "своего лица", эволюционирует по направлению к "обычной литературе".
Конечно, было бы непростительным произволом отождествлять писателя с героями его произведений, но все же они так или иначе отражаются друг в друге. На героях Лема, несомненно, лежит печать незаурядной личности автора. В самом деле, откуда было бы взяться неистощимому юмору Ийона Тихого или парадоксальному складу мышления ученых из книги "Идеальный вакуум" (1971), если бы этими чертами в полной мере не обладал сам Лем? И Эл Брегг из "Возвращения со звезд", глубоко озабоченный нравственными проблемами человечества, и Кельвин из "Солярис", мучительно сознающий моральную ответственность ученого, в какой-то мере предстают перед нами как alter ego их творца, прибегшего к фантастической гиперболе, чтобы рельефнее выделить актуальные, по его мнению, этические дилеммы настоящего и обозримого будущего.
Зная редкую трудоспособность, самоотверженность в работе, присущую Лему, легко понять, что в одном из эпизодов "Магелланова Облака" он излагает свое собственное жизненное кредо, руководствуясь которым он смог написать столько книг:
"Его спросили:
— Как тебе жилось?
— Хорошо, - ответил он. — Я много работал.
— Были ли у тебя враги?
— Они не помешали мне работать.
— А друзья?
— Они настаивали, чтобы я работал.
— Правда ли, что ты много страдал?
— Да, — сказал он, — это правда.
— Что ты тогда делал?
— Работал еще больше: это помогает!"
Было время, когда молодого польского писателя по мере выхода в свет его очередной книги сравнивали то с Жюлем Верном, то с Уэллсом, то с Карелом Чапеком. Сейчас же других начинающих писателей-фантастов, желая поощрить, сравнивают с Лемом, так как теперь он в значительной степени определяет лицо современной научной фантастики. Об этом с полным основанием пишет польский литературовед Анджей Стофф в книге "Научно-фантастические романы Станислава Лема".
В литературном творчестве Лема впечатляет не столько количество написанных им книг, сколько их многообразие.
Известный итальянский прогрессивный писатель-реалист Итало Кальвино, как бы оправдываясь перед собой и объясняя несколько неожиданное для читателей, знакомых с его творчеством, обращение к фантастическим сюжетам в своих последних книгах, весьма проницательно отмечал: "Я предвижу, что со временем появятся хорошие книга, в которых будет много новых героев, так же как теперь появляются новые виды энергии и новые машины, и что книга эти будут способствовать обновлению мира. Но я не думаю, что это будут романы; скорее всего, ведущую роль в литературе, исторически осмысливающей действительность и участвующей в общественных битвах, будут играть некоторые гибкие жанры художественной прозы XVIII столетия: эссе, путевые заметки, утопия, философская и сатирическая повесть, диалог, нравственные очерки".
Можно, конечно, поспорить с Кальвино относительно судеб традиционного романа. Однако в данном случае обращает на себя внимание любопытное обстоятельство: в литературном творчестве Станислава Лема практически есть все те жанры, о которых упоминает Кальвино. Среди них эссе, вроде "Суммы технологии", и "Диалоги", посвященные кибернетике, сатирические "Звездные дневники Шона Тихого" и философский роман "Солярис", утопия "Магелланово Облако" и то, что принято называть антиутопиями, — романы "Эдем", "Возвращение со звезд", "Дневник, найденный в ванне". Сопоставление можно было бы продолжить, ибо творчество Лема не только весьма солидно по объему, но вместе с тем исключительно многообразно по тематике, по литературной форме и стилю. Всего им к настоящему времени написано двенадцать научно-фантастических романов, свыше десяти сборников рассказов (многие из них своего рода циклы, объединенные единым героем), несколько книг на стыке социальной философии и социологии и, наконец, совершенно оригинальные произведения вроде сборников, включающих рецензии и предисловия к несуществующим научным трактатам, речам мнимых лауреатов Нобелевской премии и аналогичные сатирические миниатюры ("Идеальный вакуум", 1971, "Мнимая величина", 1973).
Надо сказать, что появление этих двух книг было встречено читателями со смешанным чувством вполне понятного любопытства (ведь речь шла о новой вехе в творчестве писателя) и нескрываемого огорчения, вызванного его заявлением о том, что он отныне решил отказаться от традиционной "сюжетной" научной фантастики в пользу созданного им оригинального и более "экономного" жанра, позволяющего вместить в одну книгу целый ряд самых разнообразных по форме и содержанию парадоксальных идей. Публикация таких сочинений, правда, не обошлась без сюрпризов и для самого Лема, который был вынужден выступать в печати с разъяснениями и опровержениями, ибо вымышленные им трактаты многими воспринимались как реально существующие.
К счастью, не оправдалось и беспокойство читателей: за истекшее десятилетие, вопреки своим первоначальным намерениям, Лем написал несколько романов и повестей, в том числе переведенный на русский язык остросюжетный научно-фантастический детектив "Насморк" (1976), повесть "Осмотр на месте" (1982), являющуюся продолжением приключений Ийона Тихого, а недавно завершил работу еще над двумя романами: "Мир на Земле" и "Фиаско", — в которых содержится предостережение против гонки вооружений и "звездных войн".
Лем — один из наиболее известных и читаемых авторов как в Польше, так и далеко за ее пределами. Его книги переведены на двадцать пять языков, а их общий тираж приближается к десяти миллионам экземпляров. О широчайшем международном признании творчества Лема говорят также присужденные ему в последние годы литературные премии во Франции, Австрии и других странах.
У нас в стране Лем приобрел исключительную популярность. Почти все его научно-фантастические произведения, а также "Сумма технологии" переведены на русский язык, а многие из них - и на другие языки: украинский, латышский, литовский, армянский, эстонский и молдавский.
Сам Лем неоднократно выражал глубокую и искреннюю признательность за внимание к его творчеству у нас в стране. "Всякий автор с удовольствием и радостью принимается за предисловие к своей книге, выходящей в иной стране, — писал Лем в предисловии к русскому изданию "Суммы технологии". — Но в данном случае к этим чувствам присоединяется чувство особой ответственности: ведь эта книга - книга о далеком будущем — выходит в стране, от которой больше, чем от какой-либо иной, зависит будущее всего мира".
В многочисленных предисловиях, статьях и рецензиях, которыми неизменно сопровождается появление новых книг Лема, о его творчестве принято писать в восторженных тонах, нередко даже патетически. Это, разумеется, не значит, что оно в целом не возбуждает споров и что в оценках его царит полное единодушие. Даже в Польше разнообразное и обширное творчество Лема вызывает различную реакцию — от энтузиазма до нескрываемого критицизма.
Одну из своих книг — "Философия случая" (1968) — Лем посвятил исследованию процесса литературного творчества и значению литературы в современном мире, рассматривая эти проблемы сквозь призму научных данных теории информации, роли средств массовой коммуникации в общении писателя и читателя, а также структурного анализа в лингвистике. Другая его работа, двухтомная "Фантастика и футурология" (1970), содержит глубокий анализ социального назначения и предсказательной функции научной фантастики.
Глубина и широта научных познаний сами по себе, однако, не могут придать научной фантастике притягательную силу художественного произведения. Тем более что увлекательная научная идея в романе и научное открытие в реальности — совсем не одно и то же. Подавляющее большинство блестящих "научных идей", в изобилии встречающихся в фантастике Лема, — это своего рода "кейворит", или средство против гравитации, с помощью которого Уэллс забрасывает "первых людей" на Луну. И ни одному ученому не придет в голову использовать "кейворит" для того, чтобы запустить реальную ракету на орбиту. Лем блестяще пользуется такого рода "научными идеями", чтобы довести до абсурда некоторые привычные представления в обыденном сознании; они играют важную роль в его сатире и пародии.