— Прекрасен!
Заладила со своим «прекрасен»! Забудь о закате, думай обо мне. О моих ладонях, ласкающих твои плечи, о поцелуях, легких, ласковых. О том, что теперь ты — моя. Еда. На сегодня я сыт. И почти спокоен.
Сильный взмах крыльями, и земля отдаляется, а вместе с ней и ты. Все так же беспомощная, ошеломленная. А рассвет сегодня действительно прекрасен. Наслаждайся. Сомневаюсь, что ты увидишь лучший — тебе осталось жить ровно три дня. А мне, увы, целую вечность.
Ты все еще живешь с родителями. Как глупо. У тебя своя комнатушка, в которой сидят в углу забытые куклы, стоят на полках детские книги, а стены шокируют обоями с мишками. Как мило. Для девочки. А тебе, родная, поздновато для девочки.
И кровать у тебя какая-то девчачья. Небольшая, белоснежная, с вырезанными на изголовье ангелочками. Еще и наволочка с рюшками, одеяло розовенькое, хорошенькое, и сама ты такая хорошенькая, с распущенными волосами. Сладкая. До приторности. И зачем ты мне такая сдалась? Надо было выбирать кого-то более жгучего, более острого, способного утолить боль внутри.
Но связь создана, раскаиваться поздно. Ты задумчиво сидишь на кровати, расчесывая казавшиеся в полумраке медными волосы. Я дотрагиваюсь до влажных после душа прядей, вдыхая их нежный аромат, и не могу дождаться, пока ты заснешь. Я голоден. А ты не торопишься, смотришь куда-то в темноту невидящими глазами и что-то беззвучно шепчешь. Молитву? Девочка моя, Бог тебе больше не поможет.
Да и чего ты боишься? Я тебя не обижу.
Ты кутаешься в одеяло, обнимаешь подушку, проваливаешься в тяжелый сон. Наконец-то. Я широко, насколько позволяют размеры комнаты, раскрываю крылья. Стараюсь ничего не задеть и не разбить — мне не нужно, чтобы нас услышали и нам помешали. Наклоняюсь над тобой, касаюсь своими губами твоих и исчезаю. Растворяюсь в твоем дыхании, в твоем сновидении… твоей первой любви.
Вокруг пылает лето. Меж кустов плутает тропинка, клубника подобно рубинам алеет на фоне зелени. Я выбираю самые крупные, самые сочные ягоды, складываю их в лист лопуха и осторожно, стараясь не рассыпать, иду по тропинке, мимо высоких, с меня ростом, зарослей крапивы, к нашему убежищу под ветвями забытой людьми черешни.
В этом сне ты молода, не больше семнадцати. Ты лежишь на траве, закрыв глаза, раскинув руки, и медь твоих волос путается в ромашках. Невинная, красивая девочка. И взгляд мой скользит по босым ногам, ласкает изящные щиколотки, поцелуями прокладывает дорожку к острым коленкам и спотыкается о пену белоснежной юбки. Пока только мысленно я скольжу дальше по стройным бедрам, пылко обнимаю точеную талию и путаюсь пальцами в сложной шнуровке лифа. Какие трогательные бабочки на блузке, какая милая паутина кружев на плечах, наверняка мягкая, нежная на ощупь, но твоя кожа в сто крат нежнее… а вкус твоей невинности…
Я уже возбужден. Мое молодое мальчишеское тело рвется к тебе, но разум его останавливает. Рано. Мы, инкубы, соблазняем, искушаем, не насилуем.
Я опускаюсь на траву рядом с тобой, выбираю ягоду покрупнее и, взяв ее за хвостик, подношу к твоим губам. Ты вздыхаешь томно, открываешь глаза и смотришь на меня с каким-то странным удивлением, даже с испугом:
— Ты?
Ты невинна? Не верю! Не спуская с меня томного взгляда, поднимаешься на локтях и берешь в рот ягоду, на миг прикасаясь губами к моим пальцам.
Ты специально это сделала? По глазам вижу, что специально. Дразнишься. Берешь с лопуха новую ягоду, прикусываешь ее зубами, тянешься ко мне, делясь сочной, ароматной мякотью. К чертям собачим сдержанность! Никогда в жизни я еще не был так голоден!
И уже не мысленно я опрокидываю тебя в ромашки, стягиваю с плеч блузку, требовательно касаюсь губами острых ключиц. Стонешь подо мной, выгибаешься, окатываешь меня волнами безудержной страсти и острого девичьего страха. Да, да, моя девочка! Какая же ты умница!
Второй ночи я ждал даже с нетерпением — за образом спокойной, тихой девушкой на пляже скрывалась ненасытная тигрица. Ты накормишь меня на месяц вперед. Твоя жизнь позволит мне затаиться в какой-нибудь норе и зализать раны, пережить смерть друга. А тебе дам исполнение самых дерзких эротических фантазий. Первая ночь — с первым, которого ты любила. Вторая ночь — твоя заветная мечта… О чем мечтают женщины? О любви? Нет, о сжигающей душу страсти. Уж я-то знаю. Проходили.
Ты сильно подурнела со вчерашнего дня: щеки покрыла бледность, под глазами легли круги, четче обозначились морщинки вокруг глаз, в ярко-рыжих волосах мелькнула седина. Знакомый врач велел тебе отдохнуть, выписал кучу никому не нужных лекарств и какую-то глупую справку, дающую тебе, нет, нам, несколько дней покоя. Хотел забрать тебя в больницу, но ты упрямилась, шептала устало, что все тщетно.
Конечно, тщетно. Люди говорят, что умирать лучше дома.
Врач уступил, но сказал, что если тебе не станет лучше, но и упрямство не поможет, и ты поедешь в стационар. Ты лишь пожала плечами и проводила его апатичным взглядом.
Ты мечтала. Наверное, мечтала обо мне, о нашей прошлой ночи. Об огне, который я в тебе разжег.
За окном опять шептал дождь, все вокруг погрузив в серые сумерки. Ты спала почти целый день, а когда не спала, задумчиво сидела у зеркала, что-то шептала себе под нос и пристально смотрела на свое отражение. Будто хотела в нем что-то найти, а все никак не находила. Может, утекающую через пальцы молодость? Или едва заметный след той жгучей, рыжеволосой девчонки, которой ты когда-то была? Я не знаю. Я знаю лишь одно — с огромным нетерпением жду нашей следующей ночи и сам удивляюсь своему нетерпению.
И все же одиночество сделало меня излишне слабым.
Твоя мечта странная и приятная, как тепло, излучаемое огнем в камине. Она нежная на вкус, с легкой ноткой горчинки, и темна, как ночь, раскинувшая вокруг крылья. Я лечу через эту ночь, пронзаю темный лес, вжимаюсь грудью в шею коня. Плащ развивается за моей спиной, все более крепчающий ветер в лицо трепет его подобно крыльям, яркими копьями мечет небо в землю молнии и перекаты грома разжигают внутри нетерпение.
Душно. Первые капли дождя кажутся благословением. Горячий конь едва повинуется поводьям, еще немного — и понесет, но тут лес расступается, открывая огни поместья, и старый, хромающий слуга выходит из сторожки, чтобы открыть ворота.
— Барин приехал! — кряхтит он счастливо. — Барыня совсем извелись, все глазки в ночь проглядели.
— Не причитай, Данила! — беззлобно усмехнулся я. — Встречай барина улыбкой.
Я лечу по ступенькам крыльца, вбегаю в дом, стряхивая с плеч мокрый от дождя плащ, и, под шелест ливня по крыше, влетаю в нашу спальню. Ты не спишь. Сидишь у окна, вглядываясь в залитое дождем стекло. Толстая, русая коса растрепалась по плечам, глаза сверкают в полумраке, а вышитая сорочка мягкими складками обнимает стройное тело.
Плачешь от счастья. Обвиваешь руками мою шею, пьешь мед моих поцелуев, голову мне кружишь новым вкусом эмоций. Нежная, милая, любимая. Тяну полы твоей сорочки вверх, ласково провожу по крутым бедрам, по талии, касаюсь груди и, на миг отрываясь от твоих губ, стягиваю с тебя ненужную нам обоим ткань. А потом, смеясь, подхватываю тебя на руки и уношу на кровать.
Гроза ревнует. Дождь стучит, рвется в окно, молнии пронзают землю, гром бьет по струнам натянутых нервов. Я с ума схожу от твоих рук, от твоих губ, от твоих слез. Шелковистость кожи, соль пота на губах, рассыпавшиеся по подушке русые волосы, которые так приятно перебирать пальцами. Твои широко распахнутые глаза, отразившие вспышку молнии и разлившееся по груди тепло.
И вновь гнусаво ворчит гром. И вновь врется в окна непогода, и скрипит под порывами ветра, стонет старый дом. А внутри покой… сладостный. И мягкие, упругие волны нежности. И радость, тихая, неожиданная и хрупкая, как узоры инея по веткам.
Мы сплетаемся в единое. Мы двигаемся в такт, дышим в такт, крадем друг у друга стоны. В ярких вспышках молнии я не знаю где ты, где я. Я пью твою страсть и не пьянею. Не могу насытиться. Не могу оторваться ни на мгновение. Просто не могу…
Впервые я не спешу уходить из чужого сна. Я слушаю, как шелестит за окном дождь, как лает на кого-то, заливается запертая в сарае собака. Дом скрипит, что-то шепчет, ты лежишь на моей груди, рисуешь пальцами завитушки на моем плече и молчишь. Странно. С тобой даже молчать хорошо.
Кто-то едва слышно скребется в дверь, и чудное мгновение вдруг убегает через пальцы, а я почему-то чувствую вкус смертельной опасности. Ловушки.
— Кормить пора, барыня, — говорит гнусавый голос.
Ты соскальзываешь с кровати, кутаешься в пеньюар и возвращаешься через мгновение с… младенцем на руках?
Никогда не видел раньше младенцев. Видел, но не обращал на них внимания. Мой… сын? Едва заметный пушок волос на головенке. Крохотные ручонки, сжимающие твои локоны, огромные, бездонные глаза, ни на миг не отпускающие тебя из плена… и странный, непривычный и будоражащий вкус твоей нежности. Почему мне так хорошо?
— Возьми! — протягиваешь мне ребенка.
Не хочу! Одним рывком ухожу из твоего тела, из твоего сна. Не понимаю. Не принимаю. Не буду об этом думать.
Ты мечтаешь не о страсти. Ты мечтаешь о спокойной жизни, любящем муже и материнстве. Но у тебя не будет ни того, ни другого, ни третьего. Так почему же я чувствую себя столь виноватым?
Резко расправляю крылья, игнорирую звон стекла. Улетая, замечаю краем глаза, как вбегают в комнату твои родители, смотрят ошеломленно на тебя, спящую, на разбитое зеркало, на упавших кукол. Мне плевать. И на кровь, струящуюся по крыльям, плевать! Хочу в усыпанное звездами небо!
Я опять летал целый день, до изнеможения, и спина моя истекает теперь болью, а раны на крыльях жгут невыносимо. Но я не могу не прийти к тебе. Наш договор обязывает явиться.
Уже стемнело, ветер гонял по тротуарам мусор, тревожа городской сон. Я закрыл глаза и открыл их уже рядом с тобой. Ты в больнице. Что же, я этого ожидал. Стонет под капельницей на соседней кровати старушка, чуть всхлипывает на третьей койке, отвернувшись к стене, хрупкая девушка. Ты лежишь неподвижно. Смотришь в потолок. Ждешь. И дождалась. Сегодня наша последняя ночь.
— Почему? — шепчешь, и девушка перестает всхлипывать, смотрит на тебя с удивлением, переспрашивает: