Петер (раздосадованно). Ты прав, двадцать четыре. Но это не принципиально, сколько раз мы убеждались… Далее: включить термостат и повышать температуру на два градуса в минуту.
Слышится стук метронома.
А теперь прошу тишины. Если говорить, то только шепотом.
Ильза (вполголоса). А ей больно размораживаться?
Петер (вполголоса). Нет, как правило, нет. Но для этого необходимо строго соблюдать инструкцию. Кроме того, в холодильнике должна поддерживаться постоянная температура. Допустимы лишь незначительные колебания.
Роберт. Вполне естественно. Я читал, что, если температура понижается на несколько градусов, происходит свертывание крови. Тогда пробуждение либо вообще не наступает, либо законсервированный субъект утрачивает память — целиком или частично. А стоит температуре повыситься, как человек пробуждается и испытывает адские мучения. Вообразите себе положение человека, который чувствует, что у него оледенели руки, ноги, сердце, мозг, а он не может и пальцем пошевелить, не то что позвать на помощь.
Ильза. Это ужасно! Какое мужество, какую веру надо иметь! Веру в термостат, я хотела сказать. Лично я за все золото мира не поменялась бы с Патрицией, хотя и обожаю зимние виды спорта. Говорят, она бы давно уже умерла, если б в свое время ей не вкололи анти… антифриз. Да-да, антифриз, который зимой заливают в радиатор машины. И это естественно, иначе кровь бы застыла, не так ли, герр Тёрл?
Петер (уклончиво). Чего только не говорят…
Ильза (задумчиво). Понимаю, почему лишь немногие пошли на это, ей-богу, понимаю… А правду говорят, будто она очень красива?
Роберт. Красавица. В прошлом году я разглядывал ее вблизи. В наше время такой цвет лица уже не встретишь. Очевидно, рацион питания людей в двадцатом веке, еще содержавший натуральные продукты, обладал некой жизненной силой. Нет, я не против химии, наоборот, я восхищаюсь ее достижениями. Но, на мой взгляд, эти химики слишком уж самонадеянны. Да-да, самонадеянны. Наверно, все-таки что-то из прежнего рациона стоило сохранить, хотя бы в качестве добавок.
Лотта (неохотно). Не спорю, в ней есть некая грация. Все-таки возраст!.. Кожа у нее как у новорожденной. Но я думаю, это от условий хранения. Цвет лица какой-то неестественный, слишком уж бело-розовый… как мороженое. И волосы чересчур белокурые, словно у куклы. Но в целом она красива, этого у нее не отнимешь. К тому же умна, воспитанна, выдержанна — само совершенство. Знаете, меня это сковывает. Чувствуешь себя какой-то неполноценной (в растерянности умолкает, поняв, что слишком разоткровенничалась. После паузы, с усилием)… и все-таки я очень ее люблю. Особенно замороженную.
Воцаряется тишина, слышен лишь стук метронома.
Ильза (вполголоса). Можно поглядеть в глазок холодильника?
Петер (вполголоса). Разумеется, но только не шумите. Температура уже достигла минус десяти, сейчас Патрицию ни в коем случае нельзя тревожить.
Ильза (вполголоса). О! Восхитительно! Она кажется искусственной. Неужели… неужели она действительно из той эпохи?
Бальдур (вполголоса, в сторону). Не задавай глупых вопросов.
Ильза (вполголоса, в сторону). А что тут глупого? Я просто хотела узнать, сколько ей лет… на вид она совсем юная, а все говорят, что она… очень старая.
Петер (услышав их разговор). Я вам сейчас объясню, фройляйн Ильза. Патриции сто шестьдесят три года, из которых двадцать три нормальной жизни и сто сорок — в замороженном состоянии. Простите, но я думал, что все знают эту историю. Простите и вы, Мария и Роберт, если вам придется еще раз ее выслушать. Постараюсь быть кратким. Итак, дорогие Ильза и Бальдур, техника замораживания была разработана уже в середине двадцатого века, но исключительно в лечебных и хирургических целях. И только в тысяча девятьсот семидесятом году она была применена к абсолютно здоровым организмам с целью их консервации. Открылась возможность «отправить» человека в будущее. Мечта многих поколений стала явью. Но до каких пределов? И какой ценой? Для установления контроля за потомками, то есть за нами, в тысяча девятьсот семьдесят пятом году в Берлине объявили конкурс добровольцев.
Бальдур. И Патриция была в их числе?
Петер. Совершенно верно. Из ее характеристики, которая также хранится в холодильнике, явствует, что ее отобрали первой. Она обладала всеми необходимыми данными: сердце, легкие, почки в полном порядке, нервная система космонавта. А еще уравновешенность, решительность, ограниченная эмоциональность и, наконец, обширная культура и ум. Собственно говоря, для замораживания культура и ум необязательны, но при прочих равных условиях предпочтение отдавалось кандидатам с высоким интеллектуальным уровнем — по вполне понятным соображениям престижа. Нельзя же ударить в грязь лицом перед потомками.
Бальдур. Стало быть, Патриция пребывает в летаргическом сне с тысяча девятьсот семьдесят пятого года по наши дни?
Петер. Да, с короткими перерывами. Специальная комиссия во главе с Уго Тёрлом, моим прославленным прадедом, согласовала с ней программу.
Ильза. Уго Тёрл — это тот знаменитый ученый, которого проходят в школе?
Петер. Он самый, фройляйн, именно он открыл четвертый закон термодинамики… Итак, программой предусматривалось пробуждение на несколько часов ежегодно девятнадцатого декабря — в день ее рождения.
Ильза. Как мило с их стороны!
Петер. А также единичные пробуждения по какому-либо знаменательному случаю, как-то: межпланетные полеты, крупнейшие уголовные преступления и процессы, бракосочетания монархов и знаменитых кинозвезд, международные встречи по бейсболу, землетрясения и тому подобное. Словом, все достойное внимания летописцев. Кроме того, Патриция пробуждалась, когда из-за аварий отключали электроэнергию, а также два раза в год для медицинского обследования. В целом за весь упомянутый период она бодрствовала примерно триста дней.
Бальдур. Простите за нескромный вопрос, но каким образом она очутилась в вашем доме? И как давно это произошло?
Петер (в замешательстве). Ну… видите ли… Патриция, если можно так выразиться, перешла к нам по наследству. История эта длинная и довольно запутанная. Сами понимаете, полтора века прошло, и тот факт, что Патриция, несмотря на все перипетии, потрясения, оккупации и разграбления, которым за это время подвергался Берлин, переходила от отца к сыну, не покидая нашего дома, можно считать чудом. Она… э-э… своего рода символ нашей преемственности.
Бальдур. Но каким образом…
Петер. Вы хотите спросить, каким образом она попала в мою семью? Как ни странно, на этот счет не сохранилось никаких документов — лишь изустное предание, правдивость которого Патриция отказывается подтвердить или опровергнуть. Говорят, изначально она находилась в холодильной камере анатомического факультета при Берлинском университете. Но примерно в двухтысячном году у нее вышел крупный скандал с профессорским составом. Ей якобы не нравилась та холодильная установка, лишенная всякого домашнего уюта, и вдобавок ее раздражало соседство с трупами, подлежащими расчленению. Поэтому в одно из своих пробуждений она официально заявила, что либо ее переведут в частный холодильник, либо она подаст в суд. Мой прадед, который в то время был деканом, дабы избежать скандала, оказал ей гостеприимство.
Ильза. Какая странная женщина! Неужели ей не надоело лежать в холодильнике? Велика ли радость весь год пребывать в летаргии и пробуждаться на день или два, да и то не по своей, а по чужой воле. Я бы этого не вынесла, умерла бы со скуки.
Петер. Вы ошибаетесь, фройляйн Ильза. Напротив, никто не живет столь насыщенной, интенсивной жизнью, как Патриция. Ее жизнь предельно сконденсирована, в ней нет ничего второстепенного, рутинного. Что же до времени, проведенного в холодильнике, то его замечаем мы, она — нет. Оно никак не отражается ни на ее памяти, ни на органах чувств, ни на целостности тканей. Заметьте, она стареет лишь в часы бдения. С первого дня, когда ей исполнилось в холодильнике двадцать четыре года, и по настоящее время, то есть за сто сорок лет, она постарела меньше чем на год. Скажем, весь нынешний год равен для нее от силы тридцати часам.
Бальдур. Три-четыре часа в день рождения, а кроме того?
Петер. Кроме? Так, посчитаем… еще шесть-семь часов на визит к зубному врачу, на примерку платья и на покупку новых туфель, которые она выбирала вместе с Лоттой.
Ильза. Ну разумеется, не может же она отставать от моды…
Петер. Итого десять часов. Шесть на премьеру «Тристана и Изольды» в Оперном театре, что в сумме дает шестнадцать! Еще шесть — на два медицинских осмотра.
Ильза. Она что, болела? Впрочем, ничего удивительного, перепады температуры никому не на пользу. Это только так говорится, что к ним привыкаешь!
Петер. Патриция абсолютно здорова. Просто физиологи из научного центра, пунктуальные, словно сборщики налогов, два раза в год врываются сюда, размораживают ее и подвергают всестороннему обследованию: рентген грудной клетки, психологические тесты, электрокардиограмма, анализ крови… А затем испаряются, как будто их и не было. Нам о результатах этих исследований и анализов ни слова — профессиональная тайна.
Бальдур. Значит, вы не в научных интересах держите у себя Патрицию?
Петер (в замешательстве). Ну… не только. Как вы знаете, я не занимаюсь физиологией и не связан с академическими кругами. Просто мы всей душой привязались к Патриции, и она любит нас как дочь. Уверен, она ни за что на свете нас не покинет.
Бальдур. Но почему же тогда вы так редко и так ненадолго размораживаете ее?
Петер. Разве не ясно? Патриция хочет как можно дольше сохранить молодость, пронести ее через века. Поэтому время бодрствования надо расходовать экономно. Впрочем, она сама вам все расскажет. Ну вот, на шкале уже плюс тридцать пять… смотрите, она открывает глаза. Скорей, дорогая, открой дверцу и разрежь оболочку, она уже дышит.
Дверца холодильника распахивается с легким скрипом. Щелкают ножницы.
Бальдур. Какую оболочку?