— Предчувствие какое-нибудь?
— Да, да… Думаю, придется нам пострадать.
— И я думаю так же.
— Ну и пусть, если то угодно господу.
— Да, мы примем муку, и худшую из всех — я.
— А мы что же? Так не ладно. Коли до этого дойдет, так и мы от вас не отстанем.
— Нет, пусть выпадет мне самое горшее.
— И вправду вы так думаете? Снова угадали?
— Да нет. Я слышу глас господа в душе. Он знаком мне, этот голос. И то, что мы идем на муку, Беатрис, так же очевидно, как то, что сейчас — день.
Вновь воцарилось молчание. Андара, наклоняясь и выпрямляясь, отходила все дальше, складывая желуди в подол.
Видя, как молчалив и удручен отец Назарин, который всегда так ободрял их своим спокойствием, а порой и веселой шуткой, Беатрис почувствовала, как в ее душе разгорается нежность к этому святому, направлявшему каждый их шаг. Вспышки такого рода были ей знакомы, но никогда еще это чувство не было столь сильно. Позднее, задумавшись над этим, она поняла, что это состояние души никак нельзя сравнить с жадным, опаляющим и разрушительным пламенем, а скорее — с бурным потоком, чудодейственно исторгшимся из камня и затопившим все вокруг. Словно река, широко разлилась ее душа, и, подступая к устам, рвались наружу слова:
— Сеньор, когда настанет время принять эту великую муку, знайте, что я хотела бы любить вас всей любовью, на какую способна моя душа, любовью чистой, какой можно любить только ангелов. А если бы, приняв муку, я могла бы избавить от нее вас, я приняла бы ее, будь это самое страшное, что в силах представить себе человек.
— Дочь моя, ты любишь меня, как любят учителя, который знает немного больше и учит тебя тому, чего ты не знаешь. А я люблю тебя — вас обеих, — как пастух любит своих овец, и если вы заблудитесь, я буду искать вас.
— Обещайте мне, сеньор, — сказала Беатрис, вне себя от волнения, — поклянитесь мне, что будете любить нас всегда, и, что бы ни случилось, мы никогда не расстанемся.
— Я не даю клятв, но если бы и поклялся, то как мог бы я обещать тебе то, что ты просишь? Будь на то моя воля, мы не расставались бы. А если люди захотят разлучить нас?
— А людям-то что за дело до нас!
— Ах! Люди — это власть, и они распоряжаются всем в этом царстве, над которым воспаряет душа. К примеру, недавно, двое грешных людей ограбили нас. А ведь другие могут силой разлучить нас.
— Не бывать тому. Мы с Андарой на это не пойдем.
— Не забывайте, что вы слабы и подвластны страху.
— Какой страх! Не говорите так, сеньор!
— Кроме того, ваш долг — повиноваться, относиться с почтением к людям и безропотно принимать волю господа.
Андара подошла было к ним, неся в подоле желуди, и снова отошла в сторону. Спустя немного времени Беатрис вдруг почувствовала, как ее охватывает слабость и несет облегчение после приступа благочестивой любви. Веки ее слипались.
— Предчувствие какое-нибудь?
— Да, да… Думаю, придется нам пострадать.
— И я думаю так же.
— Ну и пусть, если то угодно господу.
— Да, мы примем муку, и худшую из всех — я.
— А мы что же? Так не ладно. Коли до этого дойдет, так и мы от вас не отстанем.
— Нет, пусть выпадет мне самое горшее.
— И вправду вы так думаете? Снова угадали?
— Да нет. Я слышу глас господа в душе. Он знаком мне, этот голос. И то, что мы идем на муку, Беатрис, так же очевидно, как то, что сейчас — день.
Вновь воцарилось молчание. Андара, наклоняясь и выпрямляясь, отходила все дальше, складывая желуди в подол.
Видя, как молчалив и удручен отец Назарин, который всегда так ободрял их своим спокойствием, а порой и веселой шуткой, Беатрис почувствовала, как в ее душе разгорается нежность к этому святому, направлявшему каждый их шаг. Вспышки такого рода были ей знакомы, но никогда еще это чувство не было столь сильно. Позднее, задумавшись над этим, она поняла, что это состояние души никак нельзя сравнить с жадным, опаляющим и разрушительным пламенем, а скорее — с бурным потоком, чудодейственно исторгшимся из камня и затопившим все вокруг. Словно река, широко разлилась ее душа, и, подступая к устам, рвались наружу слова:
— Сеньор, когда настанет время принять эту великую муку, знайте, что я хотела бы любить вас всей любовью, на какую способна моя душа, любовью чистой, какой можно любить только ангелов. А если бы, приняв муку, я могла бы избавить от нее вас, я приняла бы ее, будь это самое страшное, что в силах представить себе человек.
— Дочь моя, ты любишь меня, как любят учителя, который знает немного больше и учит тебя тому, чего ты не знаешь. А я люблю тебя — вас обеих, — как пастух любит своих овец, и если вы заблудитесь, я буду искать вас.
— Обещайте мне, сеньор, — сказала Беатрис, вне себя от волнения, — поклянитесь мне, что будете любить нас всегда, и, что бы ни случилось, мы никогда не расстанемся.
— Я не даю клятв, но если бы и поклялся, то как мог бы я обещать тебе то, что ты просишь? Будь на то моя воля, мы не расставались бы. А если люди захотят разлучить нас?
— А людям-то что за дело до нас!
— Ах! Люди — это власть, и они распоряжаются всем в этом царстве, над которым воспаряет душа. К примеру, недавно, двое грешных людей ограбили нас. А ведь другие могут силой разлучить нас.
— Не бывать тому. Мы с Андарой на это не пойдем.
— Не забывайте, что вы слабы и подвластны страху.
— Какой страх! Не говорите так, сеньор!
— Кроме того, ваш долг — повиноваться, относиться с почтением к людям и безропотно принимать волю господа.
Андара подошла было к ним, неся в подоле желуди, и снова отошла в сторону. Спустя немного времени Беатрис вдруг почувствовала, как ее охватывает слабость и несет облегчение после приступа благочестивой любви. Веки ее слипались.