— Сенья Бенина, еще раз повторяю: вы — ангел.
— Ну да… ангел с фронтона. Не нравится мне, что вы такой беспомощный. Слишком уж стеснительным создал вас господь бог. Хорошо, конечно, когда у человека есть стыд, но куда его так много?.. Мы знаем, что сеньор де Понте — человек порядочный, только обеднел и настолько отощал, что его унесло бы ветром, если б было что уносить. Так вот, я сегодня богатая и добрая: после того как я позатыкала все сегодняшние дыры, у меня осталась песета. Возьмите ее…
— Ради бога, сенья Бенина! — воскликнул Фраскито, сначала бледнея, потом краснея.
— Бросьте вы эти церемонии, берите, она вам будет очень кстати, заплатите Бернарде за койку на сегодняшнюю ночь.
— Ну что за ангел, святый боже, что за ангел!
— Не надо ангельских речей, берите-ка монету. Не хотите? Останетесь без ночлега. Разве вы не знаете ночлежницу? Ведь она пускает в долг только на одну ночь, ну, в крайнем случае, на две. И не говорите, что песета нужна мне самой. Другой у меня нет, это верно. Но я как-нибудь выкручусь и завтра хоть из-под земли достану на пропитание… Берите, говорят вам.
— Сенья Бенина, я дошел до такой крайней нужды, до такой нищеты, что взял бы эту песету, да, взял бы, забыв о достоинстве и звании… Но как же вы хотите, чтобы я принял от вас этот аванс, когда я знаю, что вы просите милостыню для того, чтобы поддержать свою госпожу? Нет, не могу… Совесть не позволяет…
— Оставьте ваши высокие слова, мы же говорим с глазу на глаз. Забирайте песету, не то, видит бог, рассержусь. Дон Фраскито, не стройте из себя неизвестно что, вы самый нищий из нищих, какие только бывают, с тех пор как придумали голод. Или, может, вам надо больше денег, из-за того что вы задолжали Бернарде? Сейчас я больше дать не могу, у меня их нет… Ну, не глупите, дон Фраскито, не будьте мямлей, иначе эта живоглотка Бернарда не даст вам спуску, живьем слопает. Постояльцу из аристократов, вроде вас, не отказывают в ночлеге только из-за того, что он задолжал, скажем, за три-четыре ночи… Дайте ей эти четыре реала и спите себе преспокойно под крышей.
Понте никак не мог решиться взять песету, хоть и понимал, как она была бы кстати; возможно, ему претила сама мысль о том, чтобы протянуть руку за милостыней. Бенина продолжала убеждать его:
— Раз уж вы такой стеснительный мальчик, что не осмеливаетесь поторговаться с хозяйкой, заплатив хотя бы часть долга, давайте я поговорю с Бернардой, попрошу, чтоб она на вас не ругалась и не брала за глотку… Ну, берите, что вам дают, и отпустите мою душу на покаяние, сеньор дон Фраскито.
И, не дав ему времени на дальнейшие возражения, Бенина взяла руку благородного кавалера, положила в нее монету, силой заставила зажать ее в кулаке и побежала прочь. Понте не сделал попытки вернуть монету и не бросил ее. Молча проводил глазами Бенину, исчезнувшую, словно видение в солнечном луче, и, по-прежнему держа монету в правой руке, левой вытащил платок и вытер катившиеся из глаз слезы. Они текли от старческого воспаления глаз, но еще и от радости, восхищения, благодарности.
Бенина задержалась еще на час, так как пошла покупать провизию на улицу Руда, и лишь после этого направилась на улицу Империаль. Покупать пришлось в долг, денег больше не было. Домой вернулась в третьем часу, не так уж поздно, ей случалось приходить и поздней, и то госпожа ее не бранила. Прием, который донья Пака оказывала своей служанке, зависел от того, в каком настроении она пребывала к моменту ее прихода. К сожалению, в тот день у дамы из Ронды расходились нервы и она была до крайности раздражена. Подобные приступы дурного настроения часто возникали из-за какой-нибудь пустяковой неприятности, а то и вовсе без причин, по необъяснимым законам женской натуры. Как бы там ни было, не успела Бенина переступить порог, как донья Франсиска обрушила на нее такую тираду:
— Ты, я вижу, думаешь, что тебе можно возвращаться домой в такой поздний час! Придется спросить у дона Ромуальдо, когда же ты уходишь из его дома… Бьюсь об заклад, сейчас ты начнешь выдумывать небылицы и отговариваться тем, что ты, мол, заходила к Обдулии и готовила для нее завтрак… Я, слава богу, не дурочка и россказням твоим ни на грош не верю. Молчи!.. Я не требую у тебя объяснений, они мне не нужны, ты же знаешь, что я не верю ни одному твоему слову, потому что ты — обманщица и проходимка.
Бенина давно уже изучила характер своей госпожи и знала, что, когда та в гневе, лучше ей не перечить, ничего не объяснять и не оправдываться. Доводам донья Пака не внимала, какими бы разумными они ни были. Чем логичней и справедливей были возражения, тем больше она разъярялась. Не раз Бенина, ни в чем не согрешив, вынуждена была признавать себя виновной в поступках, которые приписывала ей госпожа, лишь бы та поскорей успокоилась.
— Видишь, как я права? — продолжала донья Пака, которая в таком состоянии духа становилась настолько невыносимой, что трудно себе представить. — Ты молчишь… а молчание — знак согласия. Значит, я верно говорю, от меня никогда ничего не скроешь… Все было так, как я подумала: к Обдулии ты не заходила и близко у ее дома не была, а шаталась бог знает где. Но не беспокойся, я это выясню… Я здесь одна-одинешенька помираю с голоду!.. Хороший денек ты мне устроила! Я потеряла счет лавочникам, которые приходили требовать ничтожные суммы, из-за того что ты по своей безалаберности вовремя с ними не рассчиталась… По правде говоря, я ума не приложу, куда ты деваешь деньги… Ну, что ж ты молчишь, отвечай!.. Скажи хоть что-нибудь в свое оправдание, а если будешь играть в молчанку, я подумаю, что еще мало тебе сказала.
Бенина смиренно поведала о том, что нам уже известно, добавив к этому, что поздно освободилась в доме дона Ромуальдо, что ее надолго задержал дон Карлос Трухильо, что потом она пошла на улицу Кабеса…
— Бог знает, бог знает, чем ты занималась, бездельница и гуляка, и где тебя носило… Ну-ка дыхни, не пахнет ли от тебя спиртным.
Понюхав возле рта служанки, госпожа разразилась криками ужаса и гнева:
— Отодвинься от меня, пьянчужка несчастная. От тебя несет водкой!
— Я ее не пила, сеньора, в этом можете мне поверить.
Донья Пака стояла на своем, ибо во время подобных приступов свои подозрения принимала за подлинные факты, причем ее убежденность питалась исключительно ее упрямством.
— Можете мне поверить, — повторила Бенина. — Я выпила только одну рюмочку вина, которым угостил меня сеньор де Понте.
— Сенья Бенина, еще раз повторяю: вы — ангел.
— Ну да… ангел с фронтона. Не нравится мне, что вы такой беспомощный. Слишком уж стеснительным создал вас господь бог. Хорошо, конечно, когда у человека есть стыд, но куда его так много?.. Мы знаем, что сеньор де Понте — человек порядочный, только обеднел и настолько отощал, что его унесло бы ветром, если б было что уносить. Так вот, я сегодня богатая и добрая: после того как я позатыкала все сегодняшние дыры, у меня осталась песета. Возьмите ее…
— Ради бога, сенья Бенина! — воскликнул Фраскито, сначала бледнея, потом краснея.
— Бросьте вы эти церемонии, берите, она вам будет очень кстати, заплатите Бернарде за койку на сегодняшнюю ночь.
— Ну что за ангел, святый боже, что за ангел!
— Не надо ангельских речей, берите-ка монету. Не хотите? Останетесь без ночлега. Разве вы не знаете ночлежницу? Ведь она пускает в долг только на одну ночь, ну, в крайнем случае, на две. И не говорите, что песета нужна мне самой. Другой у меня нет, это верно. Но я как-нибудь выкручусь и завтра хоть из-под земли достану на пропитание… Берите, говорят вам.
— Сенья Бенина, я дошел до такой крайней нужды, до такой нищеты, что взял бы эту песету, да, взял бы, забыв о достоинстве и звании… Но как же вы хотите, чтобы я принял от вас этот аванс, когда я знаю, что вы просите милостыню для того, чтобы поддержать свою госпожу? Нет, не могу… Совесть не позволяет…
— Оставьте ваши высокие слова, мы же говорим с глазу на глаз. Забирайте песету, не то, видит бог, рассержусь. Дон Фраскито, не стройте из себя неизвестно что, вы самый нищий из нищих, какие только бывают, с тех пор как придумали голод. Или, может, вам надо больше денег, из-за того что вы задолжали Бернарде? Сейчас я больше дать не могу, у меня их нет… Ну, не глупите, дон Фраскито, не будьте мямлей, иначе эта живоглотка Бернарда не даст вам спуску, живьем слопает. Постояльцу из аристократов, вроде вас, не отказывают в ночлеге только из-за того, что он задолжал, скажем, за три-четыре ночи… Дайте ей эти четыре реала и спите себе преспокойно под крышей.
Понте никак не мог решиться взять песету, хоть и понимал, как она была бы кстати; возможно, ему претила сама мысль о том, чтобы протянуть руку за милостыней. Бенина продолжала убеждать его:
— Раз уж вы такой стеснительный мальчик, что не осмеливаетесь поторговаться с хозяйкой, заплатив хотя бы часть долга, давайте я поговорю с Бернардой, попрошу, чтоб она на вас не ругалась и не брала за глотку… Ну, берите, что вам дают, и отпустите мою душу на покаяние, сеньор дон Фраскито.
И, не дав ему времени на дальнейшие возражения, Бенина взяла руку благородного кавалера, положила в нее монету, силой заставила зажать ее в кулаке и побежала прочь. Понте не сделал попытки вернуть монету и не бросил ее. Молча проводил глазами Бенину, исчезнувшую, словно видение в солнечном луче, и, по-прежнему держа монету в правой руке, левой вытащил платок и вытер катившиеся из глаз слезы. Они текли от старческого воспаления глаз, но еще и от радости, восхищения, благодарности.
Бенина задержалась еще на час, так как пошла покупать провизию на улицу Руда, и лишь после этого направилась на улицу Империаль. Покупать пришлось в долг, денег больше не было. Домой вернулась в третьем часу, не так уж поздно, ей случалось приходить и поздней, и то госпожа ее не бранила. Прием, который донья Пака оказывала своей служанке, зависел от того, в каком настроении она пребывала к моменту ее прихода. К сожалению, в тот день у дамы из Ронды расходились нервы и она была до крайности раздражена. Подобные приступы дурного настроения часто возникали из-за какой-нибудь пустяковой неприятности, а то и вовсе без причин, по необъяснимым законам женской натуры. Как бы там ни было, не успела Бенина переступить порог, как донья Франсиска обрушила на нее такую тираду:
— Ты, я вижу, думаешь, что тебе можно возвращаться домой в такой поздний час! Придется спросить у дона Ромуальдо, когда же ты уходишь из его дома… Бьюсь об заклад, сейчас ты начнешь выдумывать небылицы и отговариваться тем, что ты, мол, заходила к Обдулии и готовила для нее завтрак… Я, слава богу, не дурочка и россказням твоим ни на грош не верю. Молчи!.. Я не требую у тебя объяснений, они мне не нужны, ты же знаешь, что я не верю ни одному твоему слову, потому что ты — обманщица и проходимка.
Бенина давно уже изучила характер своей госпожи и знала, что, когда та в гневе, лучше ей не перечить, ничего не объяснять и не оправдываться. Доводам донья Пака не внимала, какими бы разумными они ни были. Чем логичней и справедливей были возражения, тем больше она разъярялась. Не раз Бенина, ни в чем не согрешив, вынуждена была признавать себя виновной в поступках, которые приписывала ей госпожа, лишь бы та поскорей успокоилась.
— Видишь, как я права? — продолжала донья Пака, которая в таком состоянии духа становилась настолько невыносимой, что трудно себе представить. — Ты молчишь… а молчание — знак согласия. Значит, я верно говорю, от меня никогда ничего не скроешь… Все было так, как я подумала: к Обдулии ты не заходила и близко у ее дома не была, а шаталась бог знает где. Но не беспокойся, я это выясню… Я здесь одна-одинешенька помираю с голоду!.. Хороший денек ты мне устроила! Я потеряла счет лавочникам, которые приходили требовать ничтожные суммы, из-за того что ты по своей безалаберности вовремя с ними не рассчиталась… По правде говоря, я ума не приложу, куда ты деваешь деньги… Ну, что ж ты молчишь, отвечай!.. Скажи хоть что-нибудь в свое оправдание, а если будешь играть в молчанку, я подумаю, что еще мало тебе сказала.
Бенина смиренно поведала о том, что нам уже известно, добавив к этому, что поздно освободилась в доме дона Ромуальдо, что ее надолго задержал дон Карлос Трухильо, что потом она пошла на улицу Кабеса…
— Бог знает, бог знает, чем ты занималась, бездельница и гуляка, и где тебя носило… Ну-ка дыхни, не пахнет ли от тебя спиртным.
Понюхав возле рта служанки, госпожа разразилась криками ужаса и гнева:
— Отодвинься от меня, пьянчужка несчастная. От тебя несет водкой!
— Я ее не пила, сеньора, в этом можете мне поверить.
Донья Пака стояла на своем, ибо во время подобных приступов свои подозрения принимала за подлинные факты, причем ее убежденность питалась исключительно ее упрямством.
— Можете мне поверить, — повторила Бенина. — Я выпила только одну рюмочку вина, которым угостил меня сеньор де Понте.