Большой разницы между Израилем и Штатами Розин не почувствовал. Святой город напоминал Брайтон-бич времен его первых дней в Америке — по улицам носились взмыленные иммигранты в мешковатой «варёнке» и пытались по-русски что-то выяснить у недоумевающих прохожих. Убедить этих несчастных можно было в чем угодно, стоило лишь остановиться и поговорить с ними об их проблемах, проявив внимание и человечность.
Это открытие синхронно сделали все израильские партии еще на предыдущих парламентских выборах. Каждая из них обзавелась придворным русским, который за гроши рыл землю в пользу своих работодателей. Чтобы переплюнуть эти доморощенные политтехнологии, мэр столицы пригласил в свой русский штаб не вчерашнего собкора «Социалистической индустрии» по Мелитопольской области и не поэта-матерщинника из старожилов, а специалиста, рекомендованного солидной американской фирмой. Поскольку в фирме по-русски никто не говорил, а упускать заморский заказ не хотелось, то ехать в ближневосточную глушь предложили Розену, единственному русскому, которого лично знал генеральный директор, случайно познакомившийся с ним на пати у кузена.
Розеновский кандидат не прошел, но в том была лишь его собственная вина. Этот господин уже двадцать лет сидел в кресле мэра, зазнался, обленился; кроме того, он находился в сильно пенсионном возрасте и в выборы играл лишь для порядка. Вольготно пожив при его власти двадцать лет, темпераментные иерусалимцы возжелали перемен и отдали свои голоса более молодому сопернику. Но американский шеф русского штаба все равно получил неплохие деньги — и за слоган «Любим тебя, Тедди», созданный на рабочем месте, и за другой, без лишнего шума проданный конкурирующей фирме: «Любим тебя, Тедди, но голосуем за Уди». Последний лозунг, кстати, был переведен на иврит и признан хитом предвыборной кампании.
Однако Розен и сам повторил ошибку своего провалившегося клиента. Случилось это через несколько лет после иерусалимского вояжа. Мэром он, конечно, стать не успел, но все равно почил на лаврах. Обзавелся хорошей машиной и любовницей-китаянкой, отрастил животик, пристрастился к коктейль-пати и казино. Одним словом, расслабился, утратил чутье, забыл, что в королевстве по ту сторону зеркала и в мире свободного рынка для того, чтобы оставаться на месте, нужно очень быстро бежать.
К началу двадцать первого века в Силиконовой долине дела вдруг пошли не так уж силиконово. Сердце мирового хай-тека вместе с мозгами перетекало в новые Палестины — Индию, Китай и… Россию. Да, представьте себе, все чаще доходили до чужих берегов слухи о щедрой и веселой жизни, которая пришла на родину после перестройки, разрухи, беспредела и дефолта. Новые русские из героев анекдотов превратились в солидную и уважаемую прослойку мирового сообщества. Все это казалось невероятным и соблазнительным. Поколебавшись, Розин решил, что его студенческие грехи давно прощены и забыты за давностью лет и ничто не мешает ему съездить в Москву и посмотреть на новую реальность своими глазами.
Москва его ошеломила, и это самое малое, что можно было сказать. С первых километров идеально прямой автострады, ведущей из Шереметьева, он как открыл рот, разглядывая цветастые рекламные щиты и новенькие бензоколонки, так и не мог его закрыть несколько дней кряду. Он будто не бывал здесь никогда и заново изучал сверкающие улицы, красиво подсвеченные вечером и чисто выметенные днем, нагромождение продуктовых лавок и прочей мелкой торговли, работающей круглые сутки. Центр оброс помпезными новостройками; изобилие супермаркетов и напыщенный снобизм ресторанов поражали воображение. Поток транспорта не иссякал ни днем ни ночью, и в нем, не сходя с места, можно было насчитать за полчаса не меньше дюжины автомобилей самых дорогих в мире моделей. Брэнды всех известных фирм украшали яркие витрины. И все это не затихало ни на секунду, город жил в режиме нон-стоп, как великий Нью-Йорк, ни в чем не уступая своему западному конкуренту. Володя ходил по улицам, вертя головой направо и налево, и чувствовал себя дремучим провинциалом, впервые попавшим в первопрестольную.
Он уезжал, когда Москва состояла из пустых прилавков и очередей, и самой длинной была очередь в ОВИР. Только она и осталась, но стояли в ней теперь за другим: толпы приезжих стремились зарегистрироваться в столице процветающей России.
В Москве не было безработицы, она кормила также ближнее и дальнее зарубежье. А главное — здесь выходили сотни газет, десятки глянцевых журналов, все под завязку забитые рекламой, и у каждого издания находился свой покупатель. Жители мегаполиса, казалось, начисто забыли о голоде и дефиците информации советских времен, но еще не пресытились чтением и жратвой.
В газетах, а также в титрах популярных передач Розин обнаружил фамилии своих бывших однокурсников. Кое-кто даже мелькал на экране. Многие из них на факультете считались шутами гороховыми, а поди ж ты, выбились в люди. Желтая пресса взахлеб писала о гонорарах молодых продюсеров и телеведущих. Владимир то и дело ловил себя на чувстве острой зависти. Выходит, ошибся, просчитался, не на то поставил. Ну ничего, время даром не потеряно, и его поезд еще не ушел.
Сидя в изысканных кофейнях или потягивая пиво в стилизованных пивнушках, Владимир испытывал упоительное чувство всемогущества. Такое было с ним в первые дни в Америке после хмурой голодной Москвы. Он знал, что вся роскошь и красота, все, что он видит вокруг, может принадлежать ему, лишь протяни руку. Самые дорогие машины, самые респектабельные дома, самые фирменные тряпки, не говоря уж о самых красивых женщинах… «Солнце, небо голубое — это все мое, родное». Надо только приложить минимум усилий. Ведь если эти придурки чего-то достигли, то ему, Вольдемару Розену, сам Зевс велел вознестись на Олимп!
Тот первый визит был коротким и анонимным, но Владимир уже понял, куда понесет его нелегкая, если опять придется делать ноги с насиженного места. Интуиция подсказывала, что ждать этого осталось недолго.
Да, западное Эльдорадо хирело, и русское население в нем сокращалось. Не трогались с места только самые крутые программеры и девелоперы, которые ничем, кроме своих «хардов» и «софтов», не интересовались, да и читать умели только с монитора. К тому же эта чокнутая публика была по большей части холостой и бессемейной. А ведь аудитория розинской газеты на три четверти состояла из скучающих жен и пожилых родителей высокооплачиваемых силиконовых тружеников.
Вдобавок Бетти устроила ему веселую жизнь.
Бетти Фарбер уже несколько лет являлась законной женой Вольдемара Розена. Она была дочерью его старейшего клиента и с самого начала положила глаз на «этого русского», как называли Володю в семье мебельщика Фарбера, который сам был уроженцем Ростова-на-Дону. Пухленькая Бетти, вывезенная в Калифорнию четырех с половиной лет, тоже умела лепетать по-русски на уровне, соответствующем возрасту ее эмиграции. Свой протяжный акцент она считала американским, но Розин, который сам вырос в украинском городе и потратил много сил, чтобы изжить провинциальное произношение, над ней не смеялся и ее не разубеждал.
В интересе Бетти к нему не было никакой романтики. Она просто-напросто жаждала вырваться на волю из-под надзора самодура-отца, не понимающего, что время домостроя и послушных девочек миновало. Папа Фарбер наивно хотел, чтобы дочь окончила колледж, освоила какую-нибудь профессию или хотя бы научилась помогать родителям в магазине и мастерских. Бетти прямо тошнило от этих мещанских заявок. Ее натура требовала солнца, музыки, скорости, алкоголя, бездумного флирта и ярких побрякушек. Она все равно ни в чем себе не отказывала, но ее выходки сопровождались бесконечными семейными скандалами, лишением карманных денег, собственным визгом и мамиными мигренями. Всей семье это изрядно надоело. В конце концов Фарбер вознамерился выдать Бетти замуж за приличного человека, чтобы скинуть с себя ярмо отцовского долга. Дочь и тут проявила строптивый характер и выбрала себе в мужья безродного эмигранта.
Расчет ее был элементарен. Они регистрируют брак, Розин на этом основании приобретает право на досрочное получение гражданства вместо своего вида на жительство, а она — вожделенную свободу. Папаша Фарбер на радостях, что девчонка отважилась хоть на какой-то положительный поступок, пообещал по-прежнему оплачивать ее карманные расходы. Тайком от родных они подписали брачный контракт, гласящий, что ни один из них не имеет к другому материальных претензий ни до, ни после развода. Брак был зарегистрирован в мэрии; на пороге Бетти чмокнула растроганных маму и папу и умчалась с молодым супругом на своем алом спортивном «альфа-ромео». Розина она высадила у его дома, а сама отправилась на побережье праздновать медовый месяц в компании друзей. С тех пор они не обременяли друг друга лишними встречами, хотя их отношениями оставались неизменно ровным и приятельскими.
На собеседовании в службе иммиграции и натурализации, куда Розина вызвали в связи с оформлением гражданства, произошел курьезный случай, который впоследствии оказался пророческим. Необъятных размеров негритянка, разглядывая его документы, сощурила свои и без того опухшие глаза в узкие щелочки и сквозь зубы произнесла:
— Мистер Розин, вам отказано в предоставлении гражданства Соединенных Штатов Америки. Ваша жена плохо себя ведет.
Вольдемар беспомощно оглянулся на Бетти, которая на этот раз в виде исключения сопровождала мужа, изображая группу поддержки. Что она еще отчебучила?
— Что это означает? — промямлил он.
— Это означает, что ваша жена, Оделия Розин, плохо ведет себя в федеральной тюрьме штата Небраска. Об этом говорится в рапорте из места заключения. Мы не можем предоставить вам гражданство, — злорадно объяснила черная баба.
— Но позвольте, — приободрился Розин, — мою жену зовут не Оделия, а Элизабет. И она вовсе не находится в месте заключения.
— А где же она находится? — удивленно проворчала чиновница и даже попыталась открыть свои сонные щелочки.
— Вот, — торжествующе показал Розин.
Бетти привстала и игриво помахала жюри пухлой голой ручкой, а Вольдемару послала воздушный поцелуй.
— Мда? — недоверчиво сказала негритянка, сверля взглядом Элизабет. — Ну, мы проверим.
Проверка затянулась еще на месяц, но гражданство Розин все же получил, за что был безмерно благодарен Бетти.
Однако спустя несколько лет этот необременительный брак принес ему неожиданные неприятности. Хотя ничего неожиданного тут не было: что-то подобное должно было случиться рано или поздно. И Розину, как умному человеку, давно надо было без лишнего шума оформить развод, тем более что папаша окончательно махнул рукой на дочь, которую даже замужество не наставило на путь истинный. Таким образом, Бетти в его прикрытии уже не нуждалась. Но он, как всегда, поленился, понадеялся на свою счастливую судьбу, оберегавшую его от возможных и невозможных напастей, — и поплатился.
А тем временем Бетти на новом оранжевом «БМВ», купленном очередным другом сердца взамен раскоканного «альфа-ромео», сбила на улице прохожего. Пожилой китаец сумел выжить после того, как оранжевая фурия смела его на «зебре», но попал в больницу с перспективой на инвалидность. Дела Бетти были еще печальнее. За руль она села, во-первых, в легком подпитии, что однозначно показал анализ, а во-вторых, без водительской лицензии, которой была на месяц лишена за предыдущую аварию. Таким образом, никакие страховки на нее не распространялись. Бетти грозили не менее года тюрьмы (то-то ей вспомнилась, должно быть, Потешная ошибка черной чиновницы) и пожизненная выплата пенсии пострадавшему.
Разозленный папа Фарбер заявил, что больше не даст этой шалаве ни цента. Пусть за нее расплачиваются ее толстозадые приятели или недотепа-муж. Идея расплачиваться за Бетти весь остаток жизни Розину совсем не понравилась. Он наведался к адвокату, который составлял их брачный контракт, но не получил от него внятного ответа, должен ли он возвращать долги жены. Этот случай контрактом не предусматривался, и хороший лойер мог истолковать его текст в любую сторону. У Володи оставался еще небольшой тайм-аут, пока шли суд да дело, но будущее вырисовывалось малорадостное. По своему опыту, приобретенному в рекламных кампаниях юридических контор, Розин догадывался, что платить-таки придется. А дела в газете между тем шли все хуже и хуже.
Вольдемар загрустил, где-то даже запаниковал и для поддержания утопающего бизнеса на плаву начал хвататься за что попало, чувствуя, что рано или поздно снова влипнет. Он и влип, но это оказалось скорее забавно, чем опасно. Под занавес своей американской карьеры Вова Розин стал сыном лейтенанта Шмидта.
Началось все с того, что некий взъерошенный и плохо одетый господин из вечных эмигрантов предложил Розину поучаствовать в реализации «ну очень перспективного» проекта. Такие предложения за время своей карьеры медиабосса он получал пачками; газета, как магнит, притягивала всех сумасшедших русского комьюнити с их завиральными идеями.
Но этот «перспективный проект» заинтересовал Вольдемара. Он назывался «Русская Калифорния» и касался освоения и будущего процветания восточных областей России — Сахалина, Камчатки и прочего Дальнего Востока, вплоть до спорных Курил. Одним из этапов возрождения столь отдаленных мест было восстановление памятника графу Резанову в Красноярске. Статуя сего великого мужа, сетовал дальневосточный патриот, была разрушена после революции то ли большевиками, то ли силами природы, и до сих пор власти города не удосужились ее восстановить, ссылаясь на бюджетные затруднения.
Розину восточные области России были глубоко безразличны, в насаждение цивилизации посреди дикой тайги он не верил, да и вся идея годилась разве что на страницу юмора, если бы не одно «но». Авторы проекта, жители многострадальных восточных областей, очень рассчитывали на финансовую поддержку другой русской Калифорнии — соотечественников из Америки. Эта наивная мысль показалась Вольдемару не такой уж глупой.
Имея клиентов среди турагентств, он знал, что одна из туристических приманок Калифорнии — история покорения ее русскими мореплавателями. «Ты меня на рассвете разбудишь, проводить необутая выйдешь…» — и так далее. Как и большинству россиян, имя командора Резанова было известно Володе из популярной рок-оперы. Под славное имя Резанова можно было собрать кое-какие деньги, но Розин не собирался заниматься этим сам. Он начал размышлять, кому из знакомых пройдох-фандрайзеров загнать эту идею за хорошие комиссионные. Как вдруг неряшливый визитер, считавший его, видимо, старожилом диаспоры, привел неожиданный аргумент.
— Вам, — сказал он, торжественно подняв палец, — этот план должен быть особенно близок. Ведь вы не случайно носите такую фамилию, господин Розен. Понятно, что она американизирована…
«Елы-палы», — подумал Розин. Он не стал разубеждать увлеченного старичка, взял у него все жалкие бумажки, самодеятельные решения-постановления с кучей пышных названий и печатей. И предпринял атаку на самую неприступную касту Калифорнии — общество «старых русских».
Разумеется, среди них не было потомков моряков с фрегатов «Юнона» и «Авось», а также со шлюпов «Надежда» и «Нева», на которых, по утверждению инициативного старичка, также плавал командор. Зато были заносчивые внуки белоэмигрантов и допущенные в их среду беженцы советских времен, по большей части богемного пошиба. К силиконовым программистам и прочим вновьприбывшим с перестроенной родины они относились как к пыли под ногами. Не было для «старого русского» большего оскорбления, чем сравнение с новым иммигрантом. В некоторых наиболее аристократических кругах русской Калифорнии одно время всерьез обсуждали возможность перехода на французский в качестве языка внутреннего общения. Загвоздка состояла лишь в том, что в этом случае дети, несомненно, забыли бы язык Пушкина и Саши Черного.
Владимир использовал все свои связи среди американского истеблишмента для того, чтобы оказаться представленным графине К., чей дедушка, само собой, последним взошел на борт парохода во Владивостоке, прикрывая отступление своих кадетов. И на изысканном пати, сияя своей неотразимой улыбкой, молодой русский патриот поделился с графиней планами оказания помощи бедной родине. Естественно, за счет собственных скромных сбережений.
Заводить в этом обществе разговор о современной России без особых причин считалось дурным тоном. Графиня, в замужестве Манукян, испытующе посмотрела на него своими маленькими голубыми глазками, из которых один казался поставленным выше другого. И тогда Розин, скромно потупившись, поведал, что у него есть особые, личного характера, причины поддерживать бывших соотечественников. Масштабная программа развития Дальнего Востока носит имя Великого Командора. В Красноярске верные почитатели собираются восстанавливать его памятник. Энтузиасты мечтают построить корабль, который повторит маршрут первопроходцев. В этой ситуации он, Вольдемар Розен, просто не может остаться в стороне. Фамильная честь требует, чтобы он внес свой вклад. И хотя он не обладает большими средствами, на которые можно поднять столь серьезный проект, но возможно, русская община, в память о своем великом сыне…
— Розен — Резанов, да-да-да… — пролепетала пораженная графиня. — Но ведь у графа не было детей в Америке!
— Я не родился в Америке, — доверительно шепнул Розин, поддерживая хрупкую госпожу Манукян под локоток. В этом кругу царили правы прекрасной эпохи и можно было не опасаться обвинений в сексуальных домогательствах. — Мой род восходит к младшему брату командора, поручику лейб-гвардии Семеновского полка Аристарху Петровичу Резанову. Только, умоляю вас, пусть это останется в тайне. В нашей семье не принято всуе поминать имена знаменитых родственников.
Он и сам не знал, с какой полки соскочил этот поручик со своим Семеновским полком. Просто, разглядывая куриный профиль своей собеседницы, вдруг подумал, что она, скорее всего, такая же графиня, как он — потомок Резанова. И тогда трескучая мишура вроде лейб-гвардии и Аристарха Петровича должна произвести на нее впечатление.
Кто кого тогда надурил, так и осталось невыясненным. Но при активном участии графини подписка в поддержку проекта «Русская Калифорния» и строительства фрегата «Юнона» (или все-таки «Надежда»?) была открыта. Вначале она шла вяло, приходилось слишком много объяснять, подводить под проект исторический фундамент, в котором потомки русских аристократов были не так сильны, как наивно предполагал Розин. Но он не сдавался — экскурсы в славное прошлое заполнили страницы газеты «Моя Калифорния», потеснив рекламу недвижимости и частные объявления о продаже кладбищенских участков.