Техника, конечно, обогащает средства воздействия на зрителя, но, главное, с моей точки зрения, заключается в другом: в поиске специфических, свойственных только данному виду искусства форм произведения. Когда родился кинематограф, многие умные и талантливые кинорежиссёры предрекали скорую гибель театру. Однако этого не случилось. Наоборот, сейчас наш театр испытывает эпоху подъёма, произошёл так называемый «театральный бум». Попробуйте купить перед спектаклем билет в любой театр на любой спектакль! Очень трудно! Приключилось это от того, что театр прекратил свои попытки «утереть нос» кинематографу в более правдивом, более реалистическом показе жизни. Здесь соперничать с киноискусством бесполезно. Возможности кино в этом смысле неисчерпаемы — подлинные пейзажи, натуральная фактура декораций, самые настоящие предметы реквизита. Кроме того, артисту не нужно форсировать голос, плюсовать мимику, чтобы тебя услышали и увидели в последнем ряду или на галёрке. Театр сейчас «побил» кино именно тем, что стал театральным, условным, ярким, зрелищным, музыкальным, разговорчивым, а не натуралистическим копиистом действительности.
Как я уже говорил, неповторимость телевидения — в развитии прямых передач, именно прямых, а не в имитации или подделке под трансляцию с места события. Здесь возможности телевидения огромны, неиссякаемы и неотразимы.
В заключение хочу напомнить ещё об одном достоинстве ТВ. Старые кинофильмы и спектакли, снятые на видеоплёнку, получают благодаря массовому показу по телевидению вторую жизнь, и здесь «конкурент» выступает в очень благородной роли друга и пропагандиста искусства своих собратьев — театра и кино.
Бесспорно, что создатель комедий должен обладать повышенным, остро развитым чувством юмора. Однако, когда я вспоминаю своих товарищей комедиографов или же заглядываю в самого себя, я развожу руками, и мне начинает казаться, что это мнение ошибочно. Ни в ком из нас не обнаружил я сочной, заметной невооружённому глазу юмористической жилки. Никто из знакомых мне писателей-юмористов, актёров-комиков или же кинорежиссёров, ставящих комедии, не отличался в быту ехидными словечками. Остроты редко срывались с их уст, анекдоты и хохмы, гуляющие среди населения, рождались явно не в этой среде. Многие из профессиональных сатириков в общении скучноватые, мрачноватые и даже занудливые люди. Вместе с тем я приятельствую с самыми завзятыми остряками, чья речь пересыпана блёстками юмора, чьи насмешки ранят, и зачастую болезненно. Но эти языкастые люди, как правило, не создали ничего смешного. Их произведения, если они занимаются творчеством, лишены радости, иронии, живости.
Никакого противоречия здесь нет. Скорее всего существует два вида юмора — внешний и внутренний. У острословов веселье внешнее, которое они щедро разменивают в компанейской болтовне. Я люблю общаться с такими людьми, они украшают жизнь, развлекают, доставляют удовольствие окружающим своими лихими, занятными байками. Среди них встречаются роскошные рассказчики, сочетающие литературный и актёрский таланты. Их устное творчество, несомненно, можно отнести к произведениям искусства. Наши записные остряки довольствуются малой аудиторией. Обычно их арена — банкет, застолье, «капустник». Они умеют использовать момент, настроение компании, чтобы родить залихватский каламбур или афоризм. Эти блестящие люди всегда украшение стола, их рвут на части, зовут в гости. Ведь их дар воистину редок и бесценен, а юмор рождается в ходе непредугаданной беседы, без подготовки, экспромтом. И от этого он особенно дорог. К сожалению, я не знаю ни одного прекрасного застольного юмориста, который на таком же высоком уровне сочинял бы рассказы, ставил комедии или же играл в них. Эти разные дарования сочетаются в одном человеке крайне редко. Профессиональные сатирики в отличие от любителей не очень-то интересны в обществе. Смешить — это их работа, а к своему труду приходится относиться серьёзно.
Когда меня в 1956 году буквально из-под палки заставили снимать «Карнавальную ночь», я воспринимал это как недоразумение. Я и комедия? Это было на самом деле уморительно! Я знал, что у меня самое обыкновенное, ничем не выдающееся чувство юмора. Единственное, чем я обладал, — смешливостью. Когда при мне рассказывали анекдот, я всегда хохотал первым, то есть был восприимчив к забавному, но не больше. А здесь требовалось сочинять, рождать, выдумывать весёлое, комичное, остроумное.
В комедии каждая сцена должна вызывать хохот. Но как узнать ещё во время съёмки, смешна та или иная выдумка или нет? В павильоне все заняты делом. Практически единственным зрителем у артистов оказывается режиссёр.
Стоя около камеры, я командовал: «Мотор!» Комедийные актёры играли, а я давился от смеха, чтобы своим фырканьем не испортить дубль. Когда кадр кончался, я, гогоча, кричал: «Стоп!»
Моё частое хихиканье вызывало недоумение окружающих. Директор картины Маслов уходил в кабинет и с тоской смотрел в стену: денежный перерасход огромный, в сроки группа не укладывается, экономическое положение ужасающее. На каждом директорском совещании ему всыпали по первое число — мы отставали от плана. Ни у кого не было сомнений: фильм обречён на провал! А никому не известный молодой режиссёр, вместо того чтобы рыдать, всё время надрывает тогда ещё маленький животик.
Потом я обратил внимание: в тех местах, где было смешно мне, как правило, веселился и зритель. Я понял, что присущее мне ординарное, обычное, нормальное чувство юмора является верным критерием для оценки комедийности эпизода.
Я обозвал это своё качество непосредственной реакцией, зрительской свежестью, наивностью, что ли. Для меня стало очень важным сохранить его в себе и для будущих фильмов. Конечно, с возрастом и опытом моя реакция на мною же выдуманные эпизоды стала посдержаннее, поскромнее, чем во время съёмки первой картины. Но я и нынче продолжаю культивировать в себе чувство зрительской непринуждённости. Мне лично оно очень помогает правильно оценивать юмористическую насыщенность кадра или сцены.
Я уже говорил, что разные люди смеются по разным поводам. Одному смешно, что героиня села на горячий утюг, а другой хохочет от того, что подвыпивший герой, оказавшись в Ленинграде, принимает чужую квартиру за свою, московскую. Третий улыбается изощрённой остроте, на которую первый никак не прореагирует. У людей не только различное чувство юмора, но и уровень вкуса. Безусловно, комедия — демократический жанр. Чем больше зрителей откликнутся на неё смехом, благодарностью, хорошим настроением, тем лучше.
Я выработал ещё во время съёмок первых картин теорию «широкого фронта». Означает она следующее: не теряя чувства меры, такта, стараясь соблюдать хороший вкус, обрушивать на зрителя разнообразный арсенал комедийных средств. Пинок одного персонажа под зад другому, конечно, не самый изысканный способ вызвать смех, но я допускаю ситуацию, когда и в благородной комедии такой трюк возможен.
Я считаю, что, сплавленные замыслом режиссёра, оправданные драматургически, в одной картине могут ужиться как приёмы, рассчитанные на рафинированного ценителя юмора, так и трюки, привлекающие более простодушного зрителя. Есть люди, которым в «Берегись автомобиля!» больше всего понравились гонки: мотоцикла за автомобилем и троллейбуса за «Волгой». Другим зрителям пришлись по душе сама идея фильма, парадоксальность ситуации, Смоктуновский в образе Деточкина. Однако строгих судей, как мне помнится, не коробили и автомобильные погони. Одним словом, осуществлённая на практике теория «широкого фронта», по моему мнению, помогает завоевывать значительно большую аудиторию. А высшая похвала для комедии, если она нравится, как говорили прежде, всем: «от колхозника до академика».
К исключительному успеху «Карнавальной ночи», вызванному во многом своевременной проблематикой, я отнёсся тогда как к явлению естественному. В простоте душевной я считал — так будет со всеми моими последующими лентами. Я ещё не мог знать, что победное шествие по экранам «Карнавальной ночи» — явление уникальное. Но одно я вскоре понял, что у этого успеха есть и оборотная сторона. Отныне надолго, если не навсегда, мне отрезан путь в драму. Так оно и случилось. Мои попытки поставить фильмы иного, не комедийного жанра наталкивались на единодушное сопротивление руководства. Причём отказы сопровождались такими лестными формулировками, что устоять было нелегко:
— Серьёзные фильмы могут ставить десятки режиссёров, а комедийные — лишь считанные единицы! Зачем вам вливаться в огромный поток драматических постановщиков? Вы владеете редким жанром, любимым народом. Было бы бесхозяйственно, неправильно, неразумно, если бы вы отошли от кинокомедии. И так далее… и тому подобное…
Как же молодому режиссёру, у которого слегка кружится голова, не прислушаться к подобным ласковым и доброжелательным советам? Тем более что отголоски успеха ещё продолжались. И я принялся за поиски нового комедийного произведения. В редакционном архиве студии я раскопал старый сценарий Леонида Ленча, вот уже семь лет лежавший без движения. Так появилась в 1958 году моя вторая комедия — «Девушка без адреса» — лирическая, бытовая картина, насыщенная песнями, сделанная в условных традициях фильмов 30-х годов, но испытавшая на себе целый ряд новых реалистических влияний. Если по поводу «Карнавальной ночи» рецензенты били в литавры и трубили в фанфары, то «Девушку без адреса» они восприняли как полуудачу, полууспех: фанфары не трубили, но и дубинок критики ещё не вытащили. Полуудача мне ужасно не понравилась! Успех манил меня значительно больше. И я стал разбираться в том, что же случилось? И вообще, что это за штука — кинокомедия?
Времени для размышлений у меня хватало! В нашей кинематографической практике существует такой термин: «творческий простой». Когда режиссёр кончает очередную картину, его «открепляют» от съёмочной группы, и он перестаёт получать зарплату. Время, когда он предоставлен самому себе и может думать о чём угодно, называется творческим простоем. Считается, если режиссёр не создаёт новых художественных ценностей, он не двигается вперёд, топчется на месте, стоит. Значит, он в простое.
Нет ничего оскорбительнее для деятеля искусства, чем назвать сложный период его жизни казёнными, бездушными словами. Ведь в это время в сознании художника происходят не менее интересные, тонкие процессы, чем тогда, когда он ставит фильм. Оценка только что созданной ленты. Разбор её достоинств и недостатков. Определение для себя новых задач и направления поисков. Осмысление проблем действительности. Выбор темы, придумывание сюжета следующей вещи, работа над сценарием и продвижение этого сценария сквозь строй инстанций — таков примерный объём забот и усилий кинорежиссёра в период между съёмками двух фильмов.
Если учёный совершит научное открытие, то эксперименты, приведшие к нему, называются научным трудом, а не научным простоем. А у кинорежиссёра незримая работа мысли, предваряющая постановку, считается бездельем. Но ведь когда начнётся видимая часть его труда — подготовка и съёмка, — то эксперименты и размышления станут вряд ли осуществимы. Смета и календарный план фильма этого не допустят…
Итак, ежедневно я плёлся на студию, хотя в этом не было никакой необходимости. Там я бродил по бесконечно длинным коридорам. В каждой комнате, в каждом павильоне кипела жизнь. Кто-то уезжал на съёмки, кто-то приезжал с международного фестиваля, кого-то нещадно ругали, кто-то защищал свой сценарий. И только я был всеми забыт и никому не нужен!..
Я возвращался домой и ждал, что кто-нибудь поинтересуется мной. Но телефон молчал. После «Карнавальной ночи» аппарат постоянно трезвонил, приглашали в президиумы всевозможных собраний, просили писать статьи. А после «Девушки без адреса» никто никуда не звал. Я воспринимал это похуже любой ругательной рецензии. Мне стало ясно — войти в моду нелегко, но выйти из неё пара пустяков.
За долгие месяцы простоя у меня нашлось время, чтобы подумать и оценить свой скромный комедийный опыт. Я даже сделал из него кое-какие ВЫВОДЫ.
Я понял, например, что комедия — искусство снайперское. Приблизительность режиссёрского решения обязательно скажется на реакции зала — смеха не будет. Когда зритель смотрит драму, то нечёткое выполнение какого-то эпизода не помешает понять его, хотя и оставит к нему равнодушным. Поскольку свои волнения люди, как правило, не сопровождают шумовыми эффектами — всхлипываниями, сморканиями и завываниями, — режиссёр может холодное молчание зала трактовать как немой восторг. В комедии же тишина, в которой проходит сцена, означает её полный провал.
Далее. Юмор требует прежде всего ясности мысли и чёткости формы. Иными словами, чтобы донести до зрителя комизм ситуации или характера, нужно выразить это конкретно, точно и естественно. В комедии творческое бесплодие невозможно прикрыть загадочным, псевдомногозначительным фиговым листком. Если сидящие в зале начнут разгадывать художнический ребус, они уже не рассмеются. Зритель хохочет, как правило, тогда, когда узнаёт знакомое, раскрытое с новой, неожиданной стороны.
Вопрос о ясности формы в кинокомедии стал мне окончательно понятен после постановки «Человека ниоткуда». Эту ленту встретили противоречиво. Надо честно признаться, противников у неё оказалось куда больше, чем сторонников. Пресса единодушно выступила с отрицательными оценками. Многие зрители не приняли картины потому, что привыкли видеть в кинематографе искусство реалистическое, отражающее подлинную действительность. А форма «Человека ниоткуда» была сложной, запутанной и очень непривычной. Условная манера — не сказка и не реальная жизнь — отпугнула большую часть публики. Как я понял потом, кинокомедии присуща консервативность формы. Если вспомнить любое новоиспечённое течение в искусстве, будь то неореализм, «новая волна», авангардизм или же пресловутая «дедраматизация», никакое из этих веяний не начиналось, не возглавлялось комедийным произведением. Всегда это оказывалась драма, трагедия, политический фильм, но никак не кинокомедия. В области формы наш «лёгкий» жанр всегда идёт вторым эшелоном. И это можно объяснить.
Новые идеи порождают новые формы, новый язык в искусстве. Не усвоенный поначалу зрителем, этот новый язык не может быть пригоден для комедийного творения. Когда зритель знакомится со вновь найденными приёмами, выразительными средствами, пытаясь в них разобраться, сориентироваться, он не станет смеяться. Его внимание поглощено необычностью формы.
Когда же зритель привыкает к новизне стиля, которым с ним говорят мастера серьёзных жанров, можно попробовать эту манеру и в комедии. Повторяю, комедия должна быть изложена просто и понятно. Сложности восприятия немедленно уничтожают юмор.
Мне стало очевидным также, что не надо пытаться во что бы то ни стало рассмешить зрителя — он этого не любит. Наблюдая на экране за актёром, который нарочито строит рожи, человек наверняка не улыбнётся, а заёрзает от неловкости. Здесь насилие не поможет. Смеховая реакция от нажима умирает…
В комедии, наконец, чрезвычайно важную роль играют ритмы, смена разных ритмов. Этот жанр не терпит тягучести. Правда, через много лет картиной «Ирония судьбы» я категорически опроверг своё же непогрешимое, как мне казалось, теоретическое рассуждение. Но это исключение тем не менее только подтверждает общее правило: комедия должна быть стремительной, вихревой, темповой…
И ещё одно наблюдение — в комедии особенно важна нетерпимость к фальши во всём: в актёрских интонациях, в декорациях, в обстановке, костюмах, реквизите. Ибо в комедийном жанре неправда мстит за себя не только потерей зрительского смеха. Самое страшное то, что враньё в комедии трансформируется в пошлость. Смех часто соседствует с безвкусицей. Здесь нужно всё время помнить о мере и такте…
Но, пожалуй, самый главный вывод я сделал вот какой: надо ставить комедию не как потешное весёлое зрелище, а как сцены подлинной жизни. В этом случае, если в сценарии заложен юмор, он обязательно проявится на экране. Меньше всего следует заботиться о том, чтобы комедия стала гомерически смешной, чтобы выжать из ситуации как можно больше веселья. Важно правдиво отразить жизненные процессы, показать героев живыми людьми, поставить такие проблемы, которые по-настоящему волновали бы людей. А если при этом фильм окажется комичным и развлечёт публику — это прекрасно. Но задача посмешить с тех пор у меня стоит всегда на втором плане…
Больше того, я считаю, что высокая комедия обязана не только веселить, но и печалить, заставлять людей задумываться. Я, как зритель, люблю незатейливые, развлекательные, пропитанные доброкачественным юмором ленты. Но мои симпатии как постановщика и автора отданы другой комедии — проблемной, умной, тонкой. Поэтому я и назвал книгу «Грустное лицо комедии». И в этом названии нет никакой нелогичности.
Сейчас я стремлюсь к тому, чтобы каждая сцена разыгрывалась актёрами как кусок жизни, а смех возникал бы сам, рождаясь из жизненных ситуаций, из реальных характеров. Я не люблю юмора надуманного, репризного, юмора, который сочиняется с одной только целью — заставить засмеяться. Любой ценой!
Мне хочется, чтобы комедии, которые я стану делать, воспринимались бы как сама жизнь, как живое её течение.
Меня интересуют сценарии, пьесы и фильмы социальные, рассказывающие о людях, об их страданиях и радостях, об их каждодневных заботах. Меня интересуют такие произведения, где зрители узнавали бы себя, свой быт, свои мечты и тревоги. Для меня академией искусства такого типа являются фильмы Чаплина. Они помогают человеку, сочувствуя ему бесконечно, вселяя в него надежду.
Комедия не самоцель, а средство для выражения мысли. В наш суматошный век чувство юмора, иронии, сарказма у людей обострилось. Через смех можно быстрей добраться к сердцу читателя или зрителя. А мысли, идеи, заложенные в комедии, будь то проза, сценарий или пьеса, должны быть такими же серьёзными и глубокими, как и в других, некомедийных жанрах. Комедии доступна любая, самая крупная, самая серьёзная проблематика…
Поэтому меня всегда огорчает недооценка этого жанра. Есть немало людей, которые считают комедию искусством второго сорта. Но мне искренне жаль их — таким мнением они обижают не комедию, а себя. Любовь к юмору — первый признак духовного здоровья человека ли, общества ли, государства ли…
В весёлом жанре встречаются различные виды комедий: и реалистические, и музыкальные, и героические, и народные, и эксцентрические, и комедии-фельетоны, и политические памфлеты, и лирические, и ещё многие другие в разных сочетаниях, и, наконец, сатирические. Мне довелось испытать себя во многих разновидностях комедийного жанра. Могло показаться, что режиссёр не уверен в себе и кидается из стороны в сторону. Я же склонен эти метания считать неосознанными, интуитивными, что ли, поисками граней комедии, учёбой, которая растянулась на всю жизнь и продолжается по сей день. Это «непостоянство» являлось, видимо, ещё и свойством характера — мне просто-напросто было неинтересно повторять то, что я уже пробовал и в какой-то степени умел.
Больше всего не повезло в нашем киноискусстве сатирической комедии.
С сатирой у нас происходят забавные ситуации. Прежде чем принять картину, её для апробации сначала посылают в те инстанции и учреждения, которые она высмеивает. Если там кинокомедия понравится, её выпускают на экран. А если сатира резка и правдива, она, конечно, вызывает протест этих организаций и учреждений.
Трудности, связанные с сатирической кинокомедией, происходят главным образом из-за нежелания «выносить сор из избы», из-за заботы о пресловутой чести мундира. Но мне кажется, что важнее вскрыть, а потом уничтожить недостаток, чем утаить его. Ведь тайный гнойник может перерасти в опухоль, и потом удалить её будет значительно болезненней…
В сценарии «Карнавальная ночь» Бориса Ласкина и Владимира Полякова был эпизод, который в фильм не вошёл — не успели снять. Молодёжь, готовясь к встрече Нового года, сооружала в фойе Дворца культуры аттракцион «Лабиринт». Брались старые парковые решётки и устанавливались так, чтобы человек, войдя в лабиринт, долго блуждал в нём, прежде чем мог выбраться. В разгар приготовлений приходил Огурцов и интересовался: чем это занимаются юноши и девушки? Ему объясняли, что делается аттракцион «Лабиринт». Тогда Огурцов говорил, что это всё ерунда, здесь никто не сможет заблудиться, ведь решётки не сплошные, всё видно насквозь. Он смело входил в лабиринт, однако выбраться из него не мог. Он заблудился. Сжалившись над исполняющим обязанности директора Дома культуры, устроители аттракциона вывели его на свободу. Тогда Огурцов заявил, что «Лабиринт» — хорошая выдумка и можно его оставить, но с маленькой поправкой: надо повесить таблички с указателями пути, чтобы люди не толклись, а шли, не задерживаясь, к выходу.
«Карнавальная ночь» с юмором рассказывала о том, как не надо руководить. Когда я и сейчас ещё сталкиваюсь с огурцовщиной, я понимаю, что фильм, к сожалению, не оказал большого влияния на жизнь. Огурцовых до сих пор хватает!