Если верить новомодным романистам, голоса из прошлого обязаны звучать таинственно и немного зловеще или, по крайней мере, с намёком на угрозу. Героине же, услышавшей глас из пучин ушедшего, надобно бледнеть, потеть и балансировать на грани обморока, потому как тяжкие воспоминания должны нахлынуть и непременно волной, а картинам пережитого положено туманить голову, сердцу биться, крови гудеть в висках… Или, наоборот, сердцу гудеть, крови биться?
— Здравствуй, Тиль.
И никаких тебе волн, туманов и прочего стресса, даже не вздрогнула от неожиданности, не онемела от растерянности. И от этого немного обидно стало: всё же хочется почувствовать себя романтичной героиней, эдакой трепетной ланью. Тем более что место, время, да и вообще антураж уж больно подходящие.
— Тиль? — напомнил о своём существовании «призрак из прошлого».
Так, кажется, их называть принято?
— Добрый день, господин Крайт, — Тильда Арьере, как и положено благовоспитанной хозяйке, обернулась, улыбаясь вежливо, но сдержанно. — Простите, я не хотела быть грубой, просто не ожидала вас увидеть.
— На похоронах дяди не ожидала увидеть? — удивился Карт вполне правдоподобно, пожалуй, даже растерялся.
— На похоронах вас не заметила. Слишком много народа собралось, да и не рассматривала я гостей.
Врать себе — дело последнее. Она тоже растерялась, да ещё как, хоть и не онемела, конечно. Впрочем, наверное, стоило пожелать, чтобы язык отсох и не молол чушь.
Тиль разгладила траурный бант на рукаве, достала платок, сунула его в другой карман, без надобности волосы поправила. И всё-таки заставила себя руки опустить, для верности пальцы в замок сцепила, подняла голову.
Он, конечно, изменился. Что, собственно, нормально — за десять-то с лишним лет любой поменяется. Те же проклятые Небом романисты написали бы, что Карт возмужал. Впрочем, по-другому и не скажешь, не постарел же. До старости ему ещё ой как далеко, мужчина в самом расцвете сил. Лицо, пожалуй, огрубело, черты резче стали, фамильный нос длиннее и массивнее. Возле глаз морщины, но возраст тут совсем ни при чём, такие появляются у постоянно щурящихся людей. Кожа грубая, продублённая, обожжённая загаром до кирпичной красноты. У висков и над ушами полоски седины, будто мазки кистью. А голубая форма Крайту шла по-прежнему, может, даже больше, чем раньше, потому что в плечах и груди раздался.
— Я на самом деле не подумала, что ты можешь приехать, — Тиль подозвала официанта, взяла ненужный, в общем-то, бокал — надо же чем-то руки занять. — Потому и нахамила с ходу, от неожиданности. Может, начнём сначала? Рада тебя видеть, Карт. Ты в гостинице остановился? Думаю, здесь тебе будет удобнее, я могу распорядиться…
— Не беспокойся, я уеду сразу же после оглашения завещания. А врать даже из вежливости не стоит. Тебе это не идёт.
— Хорошо. — Тиль постаралась, чтобы на этот раз улыбка вышла сахарно-сиропной. — Я не рада тебя видеть. Так лучше?
— Гораздо, — Карт улыбнулся, но не губами, они-то как раз остались неподвижными, а всем лицом — морщины у глаз стали глубже, чётче, нос показался не таким ястребиным, а подбородок квадратным. — Теперь уж я предлагаю начать сначала. Как поживаете, госпожа Крайт?
— Я уже давно Арьере, не Крайт.
— Ты вышла замуж?
— Восемь лет назад. Дядюшка разве не писал тебе? Ах да, совсем забыла! — сокрушенно всплеснула руками Тиль и едва не пролила вино себе на юбку. — Вы же не общались, прости. А ты как? Жена, дети?
— Ты прекрасно знаешь, что мне заменяет и жену, и детей, — Карт остался невозмутим, как скала, — в этом плане ничего не изменилось.
— Да, я читала о твоих подвигах. Газеты в прошлом году от восторга просто захлёбывались, — Арьере отставила на широкий подоконник бокал, так и не пожелавший помочь себя в руках держать. — Золотая эскадрилья то, Золотая эскадрилья сё — это впечатляет. По-прежнему летаешь с Кархом?
— Нет, — вот Крайту фужер явно не мешал, да и захмелеть он, кажется, не боялся. Прихлёбывал себе, глядя на Тиль поверх края бокала. — Старик теперь молодняк учит. Я с Грегом.
— С Грегом, — повторила невесть зачем. Что Крайт сказал, Тильда поняла мгновенно и также мгновенно осознала. Но знание это было слишком неудобным, не желало оно укладываться, к мыслям прилаживаться, раздражало. Его хотелось выпихнуть из головы, таким неуместным оно казалось. — Я не знала.
— Никто не знал. Его до сих пор считают пропавшим без вести. Армия, сама понимаешь, секретность на уровне. Но у тебя же есть допуск. Мы в столице ещё минимум четыре дня проторчим. Приходи, Грег будет рад.
— Я не знаю, — пробормотала, проведя рукой по лбу — ладонь осталась чуть влажной, — не думаю что… Пожалуйста, не говори ему, что со мной встречался, ладно? Если я всё-таки…
— Не волнуйся, я понимаю, — Крайт коснулся её локтя сочувственным, ничего незначащим жестом. — Самому пришлось долго привыкать. Но он тебя часто вспоминает, спрашивает.
— А ты?
— А что я? — Карт пожал плечами. — Рассказываю, когда есть чего.
— Откуда… Про меня же в газетах не пишут! — Тиль снова зачем-то платок достала, сжала в кулаке. Жёсткое кружево легонько кольнуло ладонь — не слишком приятное ощущение, но лучше на нём сосредоточиться. Что угодно лучше, чем прилюдные сцены, да ещё и на поминках. Одного появления Крайта довольно, чтобы языки молоть начали. — Ты следил за мной? Не знал, что я замужем, но в курсе уровня допуска?
— А где твой супруг? — эдаким светски-незаинтересованным тоном осведомился Карт. — Я не против с ним познакомиться.
— Он не смог прийти, — машинально ответила Тиль, — дела.
— Жаль. Значит, как-нибудь в следующий раз, — Крайт поставил пустой бокал рядом с тильиным, полным, тихонько звякнув краешками фужеров, будто чокнулся. — Я на самом деле рад тебя видеть. И ещё больше рад, что обещание сбылось.
— Какое ещё обещание?
— Тётки Грега. «Нашу Тильду Небо обязательно осветит золотым сиянием, — прошепелявил Крайт, скривившись так, будто у него все зубы разом заныли. — Она станет умницей и настоящей красавицей, найдёт себе мужа хорошего, заживёт так, что все от зависти передохнут!»
— Кажется, она это сказала, когда кузина Баст сравнила меня с больной лошадью?
Тиль прикрыла лицо рукой с зажатым в ней платком, сделала вид, будто слёзы промокает. Конечно, это станет только лишним поводом для слухов, но лучше уж плакать при встрече с несостоявшимся мужем, чем хихикать, да сразу после похорон опекуна.
— Баст всегда была дурой, — Крайт перехватил её руку, легко прикоснулся губами — только вежливый жест, не более — и тут же отпустил. — А с возрастом стала ещё и корову напоминать. И я очень рад, что у вас всё хорошо, госпожа Арьере. Передавайте наилучшие пожелания супругу. Прошу прощения, но вынужден заранее проститься, нас уже зовут.
Тиль в ответ лишь кивнула, отворачиваясь, потому что двери дядиного кабинета действительно открылись — медленно, торжественно, даже помпезно. И на пороге, не менее торжественно и помпезно, появился нотариус, семейный адвокат и незнакомый человек, обряженный в ярко-алую мантию танатолога[1].
— Госпожа Арьере, господин Крайт, прошу проследовать за нами, — едва не лопаясь от собственной значимости, провозгласил нотариус. — Остальные заинтересованные уже ожидают в кабинете.
Гости, увлечённо истреблявшие винные запасы и воздушные кексы, которыми так славилась повариха покойного Крайта, перестали деликатничать и откровенно уставились на наследников.
В том, что вечерние газеты столицы не ограничатся скромной заметкой о похоронах, а тщательно обсосут новую сплетню, сомневаться не приходилось. И очевидцы, конечно же, не желали упустить даже самые незначительные подробности.
Дядин кабинет Тиль любила больше других комнат, которых в старом особняке было немало. Но именно в этой жило что-то особенное. Кроме дядюшки, понятно. Во вполне прямом, а вовсе не переносном значении этого выражения, духом старого Берри здесь были пропитаны даже тяжёлые портьеры на окнах. Кабинет пах сигарным табаком и ванилью — старик очень уважал сорт, благоухающий как свежевыпеченные булочки, — гвоздичной водой, старыми бумагами и чуть-чуть пылью, тоже бумажной, архивной. Потому что именно здесь, а не в библиотеке Крайт хранил особе ценные экспонаты своей коллекции — инкунабулы[2], к которым всем в доме было запрещено прикасаться под страхом немедленной и мучительной смерти.
Но кроме дядиного духа здесь обитало и ещё что-то, точнее кто-то, а жило их тут двое. Первый был вполне материален — портрет дядюшкиной супруги, почившей много-много лет назад. То ли художник оказался на редкость талантливым, то ли госпожа Крайт на самом деле, как поговаривали в деревне, не чуралась ведьмовства, но картина вышла неординарной. Женщина следила за теми, кто в кабинет входил — в какой угол ни отойди, она всё равно смотрела прямо на тебя и взгляд этот добротой не отличался.
А вот второй обитатель комнаты одной ногой явно в эфире жил. Он никак не проявлял себя, не стучал, не завывал, книжками не швырялся, а просто был, чувствовался. Тиль казалось, что он похож на эдакую помесь старичка-лесовичка с бурундуком: толстенький, мохнатый и вредный любитель полистать книги, когда все спят.
Эти трое — запах, портрет и неведомая сущность — остались в кабинете и после того, как дядя сюда перестал заходить. Отчего здесь прочно поселилась жуть, будто в склепе. И сейчас, несмотря на раздвинутые шторы, на солнце, щедро заливающее медовый паркет, казалось, в комнате темно, сыро. Не только Тильда чувствовала себя неуютно — управляющий, его жена экономка, повариха и дядин камердинер, рядком сидящие на длинном диване, жались друг к другу, как старые воробьи.