И сказав это, он вышел за дверь во мрак ночи. Я смотрел им вслед, ему и Кольбейну, смотрел до тех пор, пока они не растаяли в темноте.
Ярл же, едва телохранители унесли труп Гуннара, сына Ламби, снова стал радушным хозяином, приказал принести еще питья, и вот уж он кричит на стряпух, желая узнать, сколько еще нужно ждать, чтобы подали обетного кабана. Мне-то думается, что втайне он был рад, ибо эти события сделают праздник Йоля в его доме памятным на долгие годы. Служанки и рабы вымыли столы, и к чести Флоси должно сказать, что он, вставши, громким голосом спросил у ярла, дозволено ли будет ему поведать заново о сожжении Ньяля и его семьи. Ярл махнул рукой в знак согласия, и Флоси, повернувшись к гостям, заявил, что начнет все с самого начала. Все одобрительно закивали и уселись, приготовившись к долгой повести. Не только норвежцы отличаются неутолимой жаждой к подобным повествованиям, и чем чаще звучит рассказ, тем больше он им нравится.
Флоси уже начал, когда управляющий Сигурда протолкался ко мне сквозь толпу.
— Ты тот юноша, который прибыл с Кари, сыном Сель-мунда? — спросил он. — Пойдешь со мной. Ярл желает поговорить с тобою, а также и его почетный гость.
Я пошел за управляющим через толпу гостей и оказался перед высоким местом ярла.
Сигурд оглядел меня с ног до головы и спросил мое имя.
— Торгильс, — ответил я.
— Давно ли ты знаешь Кари? — спросил ярл.
— Не слишком давно, — почтительно ответил я. — Помогал ему в прошлом году перед Альтингом, но всего пару дней. Потом он пригласил меня поехать вместе с ним на Оркнеи.
— Это зачем? — спросил Сигурд.
— Потому что знал, что я хотел приехать сюда разузнать о моих родных.
Прежде чем ярл Сигурд успел спросить, что я имею в виду, вмешался человек, сидевший по правую руку от него.
— Какой замечательный человек этот Кари, — сказал он. — Взять вот так и войти, осуществить у нас под носом кровную месть, совершенно не думая о своей безопасности. Большой храбрец.
— Кари всегда славился храбростью, — отозвался Сигурд, и его заметно почтительный тон заставил меня внимательней присмотреться к его гостю.
Столь богато одетого человека я еще не встречал. На каждой руке у него было по три золотых запястья, не меньше, и перстни на пальцах сверкали великолепными самоцветами. Каждая часть его одежды был из лучшей, яркого цвета ткани. Башмаки из мягкой кожи. Даже пахло от него хорошо — то был первый встреченный мною человек, который пользовался духами. Небесно-голубой плащ был оторочен широкой полосой золотого шитья с затейливым узором, а уж дорогая фибула, заколотая на левом плече плаща, была и вовсе удивительна. Вообще-то она была вполне обычная: булавка, закрепленная на кольце, воткнешь булавку в ткань, повернешь кольцо, и вот уже фибула на месте. Но даже у моего отца Лейва не было ничего похожего на эту фибулу, которую гость Сигурда столь хвастливо выставлял напоказ. Она была огромная. Булавка длиной почти с мое предплечье, а плоское кольцо в поперечнике шириной с мою кисть. И сама булавка — точнее сказать, пика, — и плоское кольцо кованы из тяжелого золота. А еще чудесней был затейливый бесконечный узор на золотом кольце и созвездье драгоценных камней, в него вставленных и по цвету ладно подобранных, — аметисты синие, желтые, а иные красных оттенков от карминного до рубинового. Не фибула, а искусное творение и художество. Мне подумалось, что подобной красы больше на свете нет. Эта, думал я, превосходная вещь, подобающая королю.
Ярл Сигурд уже повернулся к своему щеголеватому гостю и не слушал дальнейших объяснений, чего ради мне понадобилось побывать на Оркнеях. Он был занят беседой с гостем, и я поймал хмурый взгляд его управителя, что стоял чуть позади. Сообразив, что мое присутствие у высокого места более нежелательно, я спокойно вернулся к управляющему.
— Нечего подслушивать государевы тайны, — прорычал он, и на мгновение показалось мне, будто знает он, как я был соглядатаем на Альтинге.
— Кто этот человек, на котором такая замечательная фибула? — спросил я у него.
— Это Сигтрюгг, конунг Дублина, а прибыл он ради переговоров с ярлом Сигурдом. Конунг ищет союзников для похода на ирландского короля Бриана. А я, зная Сигурда Смелого, не думаю, чтобы он упустил возможность взять добычу, не считая другой приманки — тут в дело замешана баба, Корм лед.
Однако, заметив, что я мало что понимаю из его речей, управляющий подозвал одного из слуг.
— Эй, ты, присмотри за этим малым. Найди ему что-нибудь поесть и местечко на ночь. А потом — какую-нибудь работу.
И с этими словами от меня отпустил.
Йоль завершился обрядным тушением йольского бревна — большого горящего полена, которое залили элем, чтобы год выдался плодородным. Гости разъехались, а меня приставили к домашним делам. После двенадцати дней непрерывных пиршеств в большом зале и вокруг царил беспорядок. Мне велели выметать мусор, собирать и жечь всякую дрянь, валявшуюся на полу, чистить длинный очаг, драить лавки и выкапывать мокрую землю там, где гости облегчались, не утруждая себя походом в отхожее место. Пожалуй, думал я, скотина в коровниках Браттахлида держит себя опрятнее.
Конуг Сигтрюгг все еще оставался здесь и вел какие-то переговоры — я заметил, что они с Сигурдом Смелым проводили немало времени в палате совета и нередко с ними сидели советники. А среди советников была мать Сигурда Эйтни. Я уже говорил, что эта известная вельва на редкость хорошо сохранилась для своего преклонного возраста. Должно быть, ей перевалило за семьдесят, но не ветхую согбенную старуху я увидел, как ожидал, а небольшого росточка, довольно тучную старицу, полную сил. Она сновала повсюду, появлялась всегда внезапно, и от ее быстрых глаз мало что могло скрыться из того, что происходило вокруг. О возрасте ее говорили только редкие седые волосы. Эйтни была почти лысая, и у нее была привычка то и дело поправлять головной платок, чтобы никто не увидел ее лысины.
Ее уши, как и глаза, не упускали ничего. Едва я начал выспрашивать слуг, тех, что постарше, не помнят ли они некоей Торгунны, которая прожила на Берсее одну зиму, и было то пятнадцать лет назад, как вдруг меня опять вызвали. На сей раз — в горницу Эйтни в задней части длинного дома. Мать ярла встала так, что свет из маленького оконца пал прямо на меня, когда я вошел. В норвежском доме окно чаще всего — не более чем дыра в стене, которую в ненастье или стужу закрывают ставнями, но благодаря богатству и положению Сигурда окно в комнате его матери было затянуто прозрачными пластинами из коровьего рога, и тусклый унылый свет северной зимы глянул мне в лицо.
— Мне сказали, что ты выспрашиваешь о Торгунне, которая была здесь много лет назад, — сказала Эйтни. — Наверное, ты ее сын.
Должно быть, я раскрыл рот от удивления, поскольку она продолжала:
— Не удивляйся. Глаза у тебя такого же цвета, и кожа как у нее, и, пожалуй, в лице есть сходство.
— Я не помню своей матери, — сказал я. — Она отослала меня к отцу, когда я был совсем младенцем, а когда я вернулся туда, где она жила, ее уже не было в живых.
— Где же она умерла? — спросила Эйтни.
— В Исландии, во Фродривере, — ответил я. — Она умерла там, когда мне было три года.
— Ах да, я слышала об этом, — бодро прервала меня эта тучная маленькая женщина.
— Говорят, незадолго до ее смерти были знамения, а потом приходили призраки, — рискнул я. — Это было как-то связано с ее добром, с вещами, которые она привезла с собой, одеждой и кроватными занавесями. По крайней мере, мне так сказали. Когда эти вещи сожгли, все успокоилось.
Эйтни фыркнула.
— О чем же они думали! Нечему тут удивляться! Коль наложили лапы на священные вещи вельвы — жди беды.
Она снова фыркнула.
— Может, твоя мать и была с виду неприглядна, но в другом была мастерица, и я говорю не только о рукодельи. Между прочим, те кроватные занавеси она привезла с собой из Ирландии, она сама их вышивала и пела над ними заговорные слова.
— Ты имеешь в виду, как когда режут руны? — заметил я.
Эйтни бросила на меня испытующий взгляд.
— Да, вроде того, но по-другому. Мужчины и женщины умеют резать руны, но женщины предпочитают вышивать свои знаки. В некотором смысле это труднее и более действенно. Простыни, занавесы и одежда, о которых так заботилась твоя мать, были сильным колдовством. В чужих руках оно действовало так, что духам стало не по себе.
Я уже было раскрыл рот, чтобы высказаться насчет таинственного стяга ярла с вороном, но вовремя передумал.
— Мне говорили, что ты и моя мать проводили немало времени вместе, вот я и подумал, не будешь ли ты так добра, не расскажешь ли мне о ней. Я хотел бы знать все, что можно.
— Чаще мы обсуждали обычные дела — или дела, которые не касаются мужчин, — ответила она. — Твоя мать, пока жила у нас, держалась замкнуто. Женщина она была дородная — это тебе, полагаю, известно — и довольно свирепая, так что люди тоже сторонились ее. Я же с ней общалась чаще других, потому что мы могли поговорить по-ирландски, и, конечно же, она поняла, что у меня есть зрение, как я поняла, что она вельва.
— Откуда лее она родом? Кто ее родители? — не унимался я. — Мне бы узнать, и тогда, может быть, я узнаю, есть ли у меня ныне здравствующие родственники.